— Отлично, Ватсон! Вы как всегда сумели ухватить самую суть. Но пора переходить к выводам.
Голос Холмса звучал на редкость одобрительно и без привычной насмешки, и это придало мне смелости. Если ранее я излагал голые факты, никак их не оценивая, то теперь мне предстояло самому воспользоваться многократно виденным в действии методом дедукции.
— Мне кажется, Холмс, что гадать тут особо не о чем. Что бы не совершил Уильям — оно было совершено именно в годы его военной службы, выпавшие из поля зрения газетчиков. До ухода на фронт он был обычным недавним студентом и молодожёном, в меру добрым, в меру счастливым. А вернулся совершенно другим человеком — озлобленным на весь мир, исковерканным, способным лишь разрушать. Перед нами ещё одна жертва минувшей войны, хотя и не столь явная, как те, что захоронены на Хайгетском кладбище. Молодой человек попадает в чудовищную мясорубку, выдержать которую в силах не всякий взрослый, и вот результат. Он ломается. Под давлением обстоятельств или в минуту слабости совершает нечто, чего не в силах простить себе сам, несмотря на проявленную позже отвагу — не стоит забывать о «Пурпурном сердце». Может быть, и свой подвиг, за который был столь высоко награждён, Уильям совершил, всего лишь пытаясь загладить то ужасное и непростительное. Но даже столь высокая оценка со стороны короны оказалась неспособна до конца устранить память о ранее совершённом — ни в глазах самого Уильяма, ни тем более в глазах его дяди. Война упрощает многое, в том числе и причину для столь яростного неприятия — ею может быть лишь то или иное предательство или трусость, повлёкшие за собой смерть близких друзей, соратников или другие столь же чудовищные последствия. Разумеется, сэр Ричард меньше всего хотел бы, чтобы подобное пятно легло несмываемым позором на его единственного наследника. Персоны шантажистов менее очевидны — ясно только, что они каким-то образом связаны с молодым Честерлеем. Может быть, это его военные сослуживцы, бывшие очевидцами события. Но точно так же они могут быть и его нынешними собутыльниками, которым Уильям в алкогольном раскаянии и жажде поделиться хоть с кем-нибудь рассказал о случившемся. Как бы там ни было, искать их надо в ближайшем окружении Уильяма, нынешнем или прежнем. Над чем вы смеётесь, Холмс? Я вроде бы не сказал ничего забавного!
— Извините, мой друг! Но меня всегда поражала ваша невероятная способность делать на редкость верные выводы на основании совершенно неверных предпосылок. В ближайшем окружении… о, да! Тут вы правы. В самом ближайшем. Газеты не писали о причине скандала в благородном семействе, и полагаю — неслучайно. Вы ошиблись — впрочем, как и газеты, — дядя не выгонял племянника. Сэр Ричард немолод, он мечтал о внуках, но вернувшийся к мирной жизни герой не собирался возвращаться ещё и к жене. Более того — он отказывался селиться с нею под одним кровом и не въезжал в дом дяди, пока молодая женщина его не покинула. Скандал постарались замять, Луиза поселилась в загородной усадьбе Честерлеев, в городе не появляется и вообще живёт собственной жизнью, но приличия соблюдены. Горничная полагает, что всё дело в учителе танцев, который давал её хозяйке по три урока в неделю последние полтора года, во время отсутствия хозяина. Эти горничные так романтичны, однако что бы мы без них делали? Не обо всём ведь пишут в газетах, даже самых скандальных. Впрочем, не расстраивайтесь, в самом начале рассказа вы были буквально на волосок от истины… О! Слышите? Хлопнула дверь внизу. Слуги покидают этаж. Уже девять. Выждем ещё минуты три-четыре для припозднившихся… в этом доме слишком много слуг, не хотелось бы объясняться.
Я прислушался, но ничего не смог уловить. Впрочем, сомневаться в словах Холмса не приходилось — за прошедшие годы слух моего друга обострился до чрезвычайности. Впрочем, меня в тот момент занимали мысли вовсе не о его органах чувств.
— Когда? Когда я был прав, Холмс? И в чём именно?
— Что? — он отвлёкся от двери, возле которой стоял, прислушиваясь, несколько последних минут. — А-а… ну, помните, в самом начале. Вы сказали тогда: «Вернулся совершенно иным человеком, — да, именно так вы и сказали, и добавили, — как будто его подменили…» О! теперь и вы должны были услышать. Это старый Альберт, он всегда уходит последним и громко хлопает дверью. Теперь на этот этаж до утра никто не явится без вызова, в этом доме очень строгие нравы. Путь свободен. Идёмте же!
Путь действительно оказался свободен, нам никто не встретился — ни в огромной зале второго этажа, ни на двух лестницах, по одной из которых мы поднялись под самую крышу, а по второй спустились обратно на другой стороне дома, миновав анфиладу запутанных переходов. То ли дом Честерлеев проектировал архитектор не совсем в своём уме, то ли Холмс по какой-то лишь ему известной причине вёл меня кружным путём. На верхних этажах было пыльно и стоял такой крепкий дух используемых против насекомых благовоний, что я только огромным усилием воли удержался от громогласного чиханья. К счастью, мы довольно скоро покинули заброшенное и давно обезлюдевшее предмансардье и спустились к цивилизации нижних уровней. Здесь лежащий на полу толстый пушистый ковёр был вполне приличным, в отличие от своего верхнего собрата, целиком состоявшего из пыли, и мы передвигались по нему совершенно бесшумно. Холмс решительно шёл вперёд по коридору, минуя плотно закрытые двери, пока не остановился у одной, из-под которой пробивался тонкий лучик света.
Открыть её бесшумно не получилось — старые и давно не смазанные петли взвизгнули пронзительно, возмущённые нашим вторжением. У меня мелькнула мысль, что их должны были услышать и на первом этаже, но сидящий у камина дряхлый старик никак не отреагировал, даже головы в нашу сторону не повернул, продолжая смотреть на огонь. Холмс вошёл в комнату, уже не скрываясь, с некоторой заминкой его примеру последовал и ваш покорный слуга.
Судя по книжным шкафам, массивному бюро у окна и заваленному бумагами письменному столу комната служила хозяину дома кабинетом. Висящая над тяжёлым столом тёмная люстра поначалу показалась мне странной, слишком легкомысленной, что ли, не вписывающейся в прочую обстановку — добротную, благородную и несколько тяжеловесную. Но, приглядевшись, я понял причину — люстра была не газовой, а питаемой электричеством, что позволяло заметно облегчить конструкцию, и её создатель, разумеется, не преминул воспользоваться подобной возможностью. Электричество, эта нестабильная и неэффективная, но очень эффектная и безумно дорогая новомодная игрушка, получало всё большее распространение в домах состоятельной знати, я был наслышан об этих диковинах, но даже и предположить не мог, что когда-нибудь и сам буду обитать в полностью электрифицированном жилище и даже привыкну к завораживающему немигающему свету стеклянных колб, заменивших привычные газовые рожки. Хотя, если быть точным, освещение по-прежнему осталось газовым — ведь светится именно наполняющий колбы газ, хотя и происходит это под воздействием электрического тока.
Как бы там ни было, сейчас люстра не горела, но в кабинете было довольно светло — свет исходил от ярко пылавшего камина. Полагаю, разожгли его не так давно, поскольку комната не успела прогреться. Сидящий у самого пламени старик зябко кутался в тёплый халат. Холмс остановился у стола, разглядывая лежащую на нём папку и не подавая никаких намёков на то, что же мне делать далее. Больше в кабинете никого не было, и я снова вернулся взглядом к старику у камина.
Он был сед, дряхл и неопрятен, клочковатые волосы торчали неровными космами вокруг изборождённого глубокими морщинами лица. Голова его глубоко ушла в закутанные халатом плечи, но даже несмотря на столь массивную подпорку, продолжала мелко дрожать. Мне сделалось любопытно, кто он такой? Бедный родственник-приживал? Особо доверенный слуга, которому из жалости позволили доживать свой идущий к закату век в доме, где он проработал всю жизнь, и даже разрешают промозглыми вечерами греться у камина в хозяйском кресле? Но почему тогда Холмс, не желавший встречаться со слугами, так спокоен и словно чего-то ждёт? С этим слугой он, похоже, не прочь не только встретиться, но и поговорить? Что именно может рассказать старый слуга, наверняка отлично помнящий события полувековой давности, но утром каждого сегодняшнего дня забывающий происшествия дня вчерашнего? Он, словно черепаха, греется у огня, втянув голову под защиту панциря халата.
В этот момент старик, наконец, заметил нас. Трясущаяся голова медленно выдвинулась из своего убежища, являя миру тонкую дряблую шею, что только усилило сходство с древней рептилией. Слезящиеся глаза уставились на Холмса почти осмысленно, шевельнулись сухие бесцветные губы, задрожал морщинистый подбородок в седой неопрятной щетине.
