— Я ж его вытер! — в отчаянии взвыл мой пациент, извиваясь от боли.
Я добавил еще новокаина и продолжил воспитательную беседу:
— Просто вытерли? Вот так вот — взяли и вытерли?
— Не-е! Поплевал сначала! — с достоинством уточнил болезный.
Я вздохнул и решил прекратить дискуссию ввиду наличия у оппонента явного преимущества в логике. Засунув в рану пару резинок и приладив поверх нее повязку с гипертоническим раствором, пробурчал:
— Завтра после обеда придете на перевязку. Температуру меряйте: если повысится, придете раньше!
Антон Иваныч вывел фаната подорожников за дверь и через пару секунд вернулся сияющий:
— Пал Палыч, все! Нет больше никого!
Я взглянул на часы — до полуночи оставалось несколько минут. Однако!
— У вас тут всегда так… насыщенно? Ну, амбулаторный прием до ночи — это в порядке вещей, или просто мне сегодня так повезло?
Фельдшер замялся:
— Э-э-э… Ну… Почти!
— Почти что?
— Почти всегда! — виновато развел руками Иваныч. — Раньше, пока в Бедулино и Антоновке участковые больницы не позакрывали, у нас поспокойнее было. А теперь — со всех окрестных деревень народ, случись чего, к нам едет. Сюда-то ближе, чем в райцентр…
Фельдшер прервался на минутку, задумавшись, а потом еще добавил мне радости:
— Хотя, знаете, сегодня и в самом деле народу побольше, чем обычно. Слух-то прошел, что у нас доктор появился. Теперь косяком попрут!
Я поежился. Через два месяца, похоже, я вернусь в Нероград с истощенным организмом, с лицом спокойных сине-зеленых тонов и с тихим таким, шелестящим голосом… Ах да, еще и обросшим косматой бородой и шевелюрой а-ля Робинзон Крузо, поскольку стричься и бриться мне явно будет некогда. Ну и, разумеется, тени я отбрасывать не буду, потому как — нечем.
— Скажите, Антон Иваныч, а как же вы? Вы сами, Клавдия Петровна, Мария Глебовна? Вас же тут трое всего, медработников, верно? И все до сих пор в больнице! Когда же вы отдыхаете, спите, в отпуск уходите?!
Фельдшер пожал плечами:
— Да как-то… Попривыкли уж. Дежурим на дому, если что — ночью вызывают. В отпуск, правда, давно не ходили. Лет пять.
— Но это же… это же… — в волнении я даже не мог подобрать слов. — Так же нельзя, это крепостное право какое-то получается! Вы же просто привязаны к больнице, как, простите, пес цепью к своей будке!
Антон Иваныч немного удивленно посмотрел на меня:
— А что делать, Пал Палыч? Вы же сами сказали — нас тут трое всего, медработников. А люди ж болеют, травмируются, травятся, тонут, угорают, обмораживаются… да мало ли что! Тут, на селе, знаете, какие случаи тяжелые бывают? В городе такое и не снилось!
Я машинально кивнул. Знаю. Уже знаю.
— И все — к нам! — продолжал фельдшер. — И ведь никому не откажешь. Даже не потому, что долг медика и тэ дэ и тэ пэ. Мы живем тут, в Кобельках. И всех знаем как облупленных: с кем-то детей крестили, с кем-то на охоту ходили или там на рыбалку, кто-то мне крышу перекрывал, с кем-то в школе в подсобке целовались… — он улыбнулся. — Соседи мы тут все. А половина села — родственники второй половине. И как тут кому-то откажешь? Да после этого можно смело отсюда уезжать, потому что больше жизни в Кобельках тебе не будет…
Дверь в перевязочную распахнулась:
— Пал Палыч, больную привезли! — Клавдия Петровна выглядела встревоженной.
Я взглянул на часы — полночь. Джентльмены пьют и отдыхают…
— С чем?
— Криминальный аборт. Кровотечение.
Лихорадочно вспоминая, что полагается делать в таких случаях, я помчался вслед за фельдшерицей. Позади с топотом бежал Антон Иваныч.
На улице темень стояла непроглядная.
«Надо бы как-то освещение перед приемным устроить!» — подумал я, направляясь к светлому силуэту машины, с трудом угадывающемуся в каких-нибудь трех шагах от крыльца.
Кто-то услужливо распахнул передо мной заднюю дверцу:
— Сюда, доктор, тут она! — сообщил взволнованный мужской голос.
Я наклонился и полез внутрь. В салоне моя нога угодила в лужу: в левом туфле противно захлюпало.
«Где же они грязь-то нашли, дождя вроде не было?!» — пронеслось в голове.
Впрочем, едва слышимый стон, раздавшийся из темноты в каких-то сантиметрах от моего лица, заставил меня забыть о несущественном. Я вгляделся в темноту.
Прямо передо мной светилось лицо. Именно «светилось», потому что было оно таким белым, что даже полуночная темнота оказалась не в силах погасить, спрятать в себе эту белизну.
— На что жалуетесь? — от неожиданности задал я совершенно дурацкий и неуместный вопрос.
Белое лицо хранило молчание, лишь часто дыша и слегка постанывая. На ощупь я нашел холодное тонкое запястье и сжал его пальцами. Пульс едва определялся.
Ладно, нет времени на вопросы. Все — потом.
— Помогите ее вытащить! — прокряхтел я, схватив хрупкое тело в охапку и пятясь наружу.
Тут же рядом возникла еще пара рук. Вдвоем с неизвестным мы извлекли обмякшую женщину из машины и на руках перенесли в приемное отделение.
— В смотровую, давайте в смотровую ее сразу же, Пал Палыч! И на кресло! — Мария Глебовна помчалась вперед, открывая нужную дверь.
Умостив пациентку в гинекологическом кресле, я бросил своему невольному помощнику:
— Выйдите и ждите в коридоре!
Мужчина молча кивнул и скрылся за дверью.
— Пал Палыч, да вы же в крови весь! — всплеснула руками акушерка, указывая куда-то вниз.
Я посмотрел на ноги: весь левый ботинок и штанина почти до колена были в крови. Меня замутило. Так вот что за лужа была на полу в салоне машины! Господи, это сколько же из нее вытекло?! Литра два, не меньше! И до сих пор жива?!
— Полиглюкин, живо, ставьте струйно! В две вены! — рявкнул я ввалившимся в смотровую фельдшерам. — Головной конец кресла опустить, ноги ей задрать как можно выше!
Антон Иваныч с Клавдией Петровной захлопотали над бесчувственным телом.
— Мария Глебовна, что там? — вернулся я к акушерке, занятой осмотром.
— Льет! — коротко ответила она и посторонилась, открывая мне обзор.
Из несчастной и в самом деле лило. Темно-красный ручей неспешно вытекал из ее тела и жутковатым водопадиком низвергался на пол. Там уже образовалась приличных размеров лужа, которая расползалась все больше и больше.
— Вен нет! — почти хором заявили фельдшера. — Спались! Давление не определяется!
Естественно, вены спались, если давление — почти на нуле! Я на секунду прикрыл глаза. Господи, за что мне все это!
— Антон Иваныч, садитесь на нее верхом, вот сюда, на живот! — скомандовал я, пытаясь согнать разбегающиеся мысли обратно в мозг.
