У Антона не было времени выспрашивать у него, как же всё-таки удалось найти убийцу Игоря, да ещё и в такие рекордные сроки, ведь там и правда не было ни единственной зацепки. В ту самую ночь они потратили много времени на пустые звонки и объяснения, а потом всем оказалось не до убитого. А потом у Антона не осталось сил, желания и даже интереса, хоть он и видел, как не терпится Марту рассказать. Но сам он первый не начинал, то ли из вредности, то ли из гордости.
Он открыл окна, хоть на улице с утра стояла та ещё погодка — склизкая осень с колючим дождём.
— Темновато как-то, — пожаловался Март и вдобавок включил свет.
Антон признался бы, что светлее от бледного желтоватого пятна под потолком не становилось. Мерзкая хмарь на небе делала утро не утром, а скорее промежутком между одной и второй ночью — как подземный переход, где мигают лампы в железных намордниках, где давят стены. По ногам ощутимо тянуло ветром, но вставать и закрывать окна сил тоже не было.
— Ну и как же порешили паренька? — собрался, наконец-то, Антон, хоть выдавливать из себя слова казалось худшим наказанием.
— А это — самое интересное, — заявил Март, с видом Шерлока Холмса стоя у окна и пытливо вглядываясь в горизонт. — Рано утром он вышел из дома по каким-то своим делам. Знаешь ли, родители там не очень-то за ним смотрели, даже толком не смогли сказать, куда и зачем он пошёл. Но утро же, не ночь, вот и отпустили.
— Короче, — попросил Антон, хватаясь за голову. Виски ныли немилосердно.
— Короче — он случайно попался под руку одному психу. Пристукнули мелкого, даже патруль на крик не прибежал. А психа этого мы давно уже ищем. — Слово «мы» он выделил голосом так, будто сам был матёрым сыщиком, а Антон — зелёным курсантом, который восторженно выспрашивал его. — Он ещё троих убил, вот ребята в архивах нашли. И псих этот уже во всём сознался, кстати.
В голосе переливалась всеми цветами радуги гордость. Ещё бы — серийного убийцу поймать. Мысли разбегались, разлетались от Антона цветными вспышками, и он никак не мог сообразить, какие ещё дела Март успел повесить на несчастного мага, и вообще откуда он это всё выкопал.
— Стой. Не спрашиваю, зачем. Маньяк, так маньяк, демоны с тобой. Я только не пойму, как он его убил. Я… да никто раньше такого не видел. Паренёк был как живой.
— Да, это, конечно, хороший вопрос. И мы работаем над этим. Работаем. — Март с самым суровым видом шмякнул по столу ладонью. — Ладно, поболтали, и хватит. Нужно браться за дело.
Антон хорошо знал, что последует за этой фразой. Март спуститься в кафетерий на первый этаж, там будет цедить кофе и, цепляя то одного, то второго слушателя, рассказывать о том, как блестяще поймал серийного убийцу, и раз от разу ловко отделываясь от вопросов о том, как он, собственно, вышел на его след.
— Темновато здесь, — пробормотал он напоследок и вышел.
В кабинете давно повисла туманная поволока.
В школе было сумрачно от низко повисших туч, даже первоклассники оглядывались затравлено, притихали. Директорский кабинет оказался заперт, но в коридоре Вету поймала Лилия. Завуч была не то что белая — прозрачная, как белёсая дымка над городом, и без шали. Сегодня — без шали, как будто бы в трауре. Тёмно-зелёная блузка и юбка в тон, сильно ниже колен. Раньше Вета не замечала, как скорбно выглядят руки Лилии, сцепленные в молитвенном жесте у груди.
— Большая трагедия, — сказала она в голос, не замечая, с каким ужасом смотрят на неё мамы первоклашек.
Вета нащупала рядом с собой подоконник и удержалась, не села на стул вахтёрши, хоть та и вскочила, решив, наверное, уступить место.
— Родители говорят, она вечером ушла гулять и не вернулась. Утром нашли её тело в реке, недалеко от набережной. Пока что говорят, что она сама…
Вета всё-таки села на неприятно нагретую чужим телом подушечку. Убрала с лица волосы — она только что вошла, не успела ни снять плащ у себя в подсобке, ни расчесаться. Наверное, пятиклашки уже ждут под дверью, донельзя серьёзные прижимают учебники к груди.
— Почему? — спросила Вета.
— Её травили в школе, вы должны бы знать. Наверное, девочка не выдержала. — В голосе Лилии больше не было похоронной скорби, но Вета подумала, что ей очень бы пошло выступать на похоронах: «Мы все запомним усопшего как прекрасного человека…» человека? Мага?
В голосе Лилии теперь было только назидание: «Вы плохой учитель. Плохой, самый отвратительный».
— Я знаю, но она бы сказала мне.
Лилия выразительно поджала губы. Учителя, как и актёры, — поняла Вета, — всё должны делать очень выразительно, чтобы их поняли правильно. Чтобы никто не упустил воспитательный момент.
— Она бы сказала вам, что собирается покончить с собой?
Жутко непедагогично обсуждать такие темы прямо в холле — мамы дёргают первоклашек за руки, уводят их подальше. Дети оборачиваются с интересом. Вряд ли они понимаю, о чём речь, но если запретно, значит интересно, разве нет?
Вета вспомнила, как гуляла ночью по набережной, но позже ушла оттуда. Вот бы ей задержаться…
— Да. Она бы сказала. Мы с ней часто разговаривали, — выпалила Вета без тени сомнения.
«Вы обещаете любить меня?»
Она похолодела. Мурашки побежали по спине, пальцы вцепились в колени, оставляя, наверное, царапины и синяки.
«Обещаете?» — требовала Рония, а за её спиной влажно ударялась о бетонный парапет Сова.
— Я не знаю, — вздохнула Лилия, разом превращаясь в уставшую и почерневшую от переживаний, немолодую уже женщину. Потёрла переносицу. — Неужели вы не видите, что происходит? Это страшно, страшно.
— Так сделайте что-нибудь, — закричала Вета в голос, потому что вдруг явственно ощутила, что за маской усталости и горя Лилия прячет что-то другое. Маску срочно требовалось сорвать, было очень важно увидеть её настоящее лицо, но Вета опять готова была скорчиться от беспомощности.
Осознание прошло внезапно, как проблеск молнии в небе — они взяли её только для того, чтобы всё на неё свалить. «Неопытный педагог. Не умеет работать с детьми. Не досмотрела…» И поэтому ушла Жаннетта. И поэтому так взвыл директор, когда Вета принесла заявление.
Жаннетта сказала: «Потому что ты ничего не знаешь. Ты из другого города».
— Сделайте хоть что-то, — зашипела она сквозь зубы. От неё уже шарахались, как от прокажённой. И вновь вошедших в холл утаскивали прочь: вдруг свихнувшаяся учительница примется швыряться вещами! — Вы же знаете, что здесь происходит. Я вижу, вы знаете! Почему вы ничего не делаете? Дети умирают.
Лилия шагнула назад, поправляя очки. Не испуганная, нет, ни капли. Она снова притворялась, и на этот раз притворялась ошарашенной — ну разве можно так вести себя, Елизавета Ник…
