Какой-то негодяй? Получается, он не знает, что это был Роберт?
— Убийцу поймали? — спрашиваю я.
Никс сокрушенно качает головой:
— Не удалось. Все считали, что это был ее бойфренд, но его так и не нашли.
Во мне бурлит ненависть, когда я вспоминаю Роберта, вытирающего окровавленные руки о рубаху, надевающего пальто Регины и бегущего прочь.
— У нее был брат, да? Что с ним потом случилось?
— Странный был парень. — Никс тянется к столу и водит по нему рукой, пытаясь нащупать коробку сигарет. Я достаю спички и даю ему прикурить. — Родители уехали вскоре после гибели Регины, а он остался. Не мог этого пережить. Наверное, винил себя.
— Бедный Оуэн, — шепчу я.
Никс хмурится и суживает свои слепые глаза.
— Откуда ты знаешь его имя?
— Вы сами мне сказали, — спокойно говорю я, забрав у него спички.
Никс растерянно моргает, потом выразительно постукивает себя по лбу:
— Прошу прощения. Я знал, что этого не миновать. Слава богу, мозги слабеют медленно.
Я кладу сгоревшую спичку на стол перед собой.
— Ее брат, Оуэн. Что с ним было?
— Не все сразу. — Никс глубоко затягивается. — После трагедии с Региной дела в Коронадо стали понемногу выправляться. Мы ждали, затаив дыхание. Прошел апрель. Затем май, июнь и июль. И только мы понемногу начали приходить в себя… — Он резко хлопает в ладоши, засыпав колени сигаретным пеплом. — Маркус погиб. Нам сказали, он повесился, но костяшки на его кулаках были сбиты, а на запястьях остались синяки. Я знаю это точно, потому что помогал снимать тело. Меньше, чем неделю спустя, Элейн спускалась по южной лестнице. Упала и сломала себе шею. А потом еще этот молодой человек, как его, Лайонел.
— Что с ним стряслось?
— Его закололи ножом. Зверски. Тело нашли в лифте. Это уж никак нельзя было назвать случайностью. Тем не менее ни улик, ни оружия, ни подозреваемых. Никто не знал, что делать. А потом Оуэн…
— Что произошло? — Я вцепилась в подлокотники.
Никс пожал плечами:
— Никто не знает. Поскольку я последний, кто остался здесь с тех времен, можно сказать, никто тогда не знал. Ему приходилось очень тяжело. — Остановив свои невидящие глаза на мне, Никс показывает своим узловатым пальцем на потолок: — Он шагнул с крыши.
Я смотрю вверх, чувствуя, как к горлу подкатывает липкая тошнота:
— Он что, спрыгнул?
Никс выпускает клубы дыма:
— Возможно. А возможно, нет. Смотря как вам хочется повернуть ситуацию. Спрыгнул ли сам или ему помогли? Повесился ли Маркус? Действительно ли Элейн оступилась на лестнице? А Лайонел… тут уже не может быть никаких сомнений. В общем, вы меня поняли. После лета все прекратилось, и больше ничего не случилось. Никто не понимал, в чем было дело, и никакого толка не было в том, чтобы зацикливаться на подобных ужасах. Поэтому люди сделали единственную вещь, на которую были способны: они забыли. Оставили прошлое в покое. Быть может, то же самое стоит сделать и вам.
— Вы совершенно правы, — говорю я, не сводя глаз с потолка и думая об Оуэне на крыше.
Я любил выходить на крышу и представлять себе, что стою на утесах и смотрю на горизонт. А подо мной простиралось море из бетона и кирпича…
Сердце сжимается от боли, когда я представляю себе, как он делает шаг с крыши, и его синие глаза расширяются за мгновение до столкновения с землей.
— Мне, наверное, пора. — Я поднимаюсь с места. — Спасибо, что рассказали.
Никс рассеянно кивает. Я иду к двери, но потом оглядываюсь и вижу, как он одиноко ссутулился со своей сигаретой, рискуя поджечь свой щегольской шарф.
— Какое печенье?
Он поднимает голову и улыбается:
— Овсяное с изюмом. Жесткое такое.
Я улыбаюсь в ответ, прежде чем понимаю, что он не может этого видеть.
— Посмотрим, что я смогу для вас сделать.
Закрыв за собой дверь, я направляюсь к лестнице. Оуэн погиб последним, и, так или иначе, все произошло на крыше. Может, там и есть ответ.
Я поднимаюсь на лестничную клетку верхнего этажа и обнаруживаю заржавленную дверь, ведущую на крышу. Она оказывается незапертой. Металл пронзительно скрипит на петлях. Пригнувшись у притолоки, я шагаю через запыленный, увитый паутиной проход на пространство, заполненное каменными телами. Статуи я видела и раньше, с улицы: это горгульи, рассевшиеся по краю. Но я и представить себе не могла, что они занимают почти все свободное место. Сгорбленные, раскинувшие крылья, зубастые, они глядят на меня со всех сторон, словно стая нахохлившихся ворон, повернув свои потрескавшиеся от времени каменные лица.
Это крыша Оуэна.
Я представляю себе, как он стоит здесь, опираясь на статую, как склоняет голову к ее оскаленной пасти. И я буквально вижу его. Но я не вижу, как он шагает с крыши.
От Оуэна исходит невыразимая печаль, боль потери, но он не мог сделать с собой такого. Иногда горе высасывает из человека жизнь, лишает его стержня, а он выглядит смелым, уверенным. Почти отчаянным.
Проведя ладонью по крылу ближайшего демона, я подхожу к краю крыши.
…Подо мной простиралось море из бетона и кирпича. Но я всегда старался смотреть вверх, перед собой, а не под ноги. Тогда можно было представить, что находишься где угодно.
Если он не спрыгнул сам, что же в таком случае произошло?
Смерть — это шок, взрыв энергии. Она помечает пространство, выжигает его. Как свет фотопленку.
Сняв кольцо с пальца, я опускаюсь на колени и прижимаю ладони к старой, выцветшей крыше. Закрыв глаза, я изо всех сил тянусь к прошлому. Нить воспоминаний такая тонкая. Она едва различима, и я с трудом могу за нее ухватиться. Кожу слабо покалывает, и наконец мне удается различить картинку. Пальцы немеют. Я прокручиваю время назад, это годы и годы тишины. Ничего, кроме пустой крыши.
Потом крыша растворяется во мраке.
Эту глухую, черную пустоту я могу узнать с первого взгляда. Кто-то специально приходил на крышу и стер воспоминания, оставив за собой мертвое пространство, такое же, как в Истории Маркуса Эллинга.
Но ощущение совсем другое. Все так, как говорил Роланд. Чернота остается чернотой, но ее оставила другая рука. Эллинга отформатировал Библиотекарь из Архива. Крышу очистил кто-то из Внешнего мира.
Меня смущает тот факт, что следы прошлого пытались стереть сразу несколько человек. Что послужило тому причиной?
…Им кажется, что существуют вещи, о которых не должны знать даже Хранители и Отряды…
Я проматываю прошлое дальше, до тех пор, пока снова не появляется крыша, выцветшая, как на старом фото. Потом возникает легкая зыбь, и статичная картинка оживает: вспышки света и приглушенный смех. Это воспоминание испускало гул. Я прокручиваю дальше и вижу званый вечер. Повсюду цветные фонарики, мужчины в смокингах и женщины с бокалами шампанского в руках, в коктейльных платьях с юбками, расширяющимися книзу. На крыльях некоторых горгулий стоят подносы с напитками. Я оглядываюсь в поисках Регины или Оуэна, но их нет. Вывеска, растянутая между двумя высокими статуями, объявляет о перестройке отеля в апартаменты. Кларки сюда не переехали, должен пройти еще год. И еще три года до странной цепочки смертей. Нахмурившись, я отматываю воспоминание вперед, наблюдая, как дух вечеринки рассеивается, уступая место пустому, безжизненному пространству.
