Трунов встрепенулся. Он понял наконец, что именно подсознательно тревожило, какая неправильность цепляла его в последние минуты. Отражение! Его отражение в тусклом свете приборной подсветки, доселе зеленоватым призраком висевшее в ночном небе, исчезло! Темное стекло «фонаря» больше не отражало ничего!
Почувствовав, как его пробирает озноб, майор потянулся к тумблеру включения освещения кабины. Раздался неожиданно громкий щелчок, от вспыхнувшего яркого света Трунов зажмурился. Открыв через мгновение глаза, уставился на стекло кабины. Ничего!
То есть не совсем ничего… Отражение все же имелось. Но от этого легче не стало, наоборот, майор понял, что сходит с ума: отражалось все, кроме него самого. Вот пустое кресло, вот свободная рукоять… Трунов машинально слегка качнул ее вправо-влево: «сушка» послушно покачала крыльями. И отражение рукоятки тоже качнулось… Само по себе, поскольку рука пилота была только здесь. Там, за стеклом, ее не было, впрочем, как и самого пилота.
Все это было в высшей степени странно. Но удивиться майор не успел: где-то внутри его груди внезапно вырос тяжелый снежный ком. Продолжая стремительно расти, он запросто сдавил, смял легкие, сердце, подкатил к горлу, да там и успокоился, напрочь перекрыв доступ воздуха. Перед глазами умирающего пилота пронеслась стайка разноцветных мушек, весело сплясала разухабистый краковяк и упорхнула в никуда, сменившись глубокой и спокойной темнотой.
…— «Шершень», «Шершень», вызывает «Гнездо»! Вы ушли с глиссады! «Шершень», ответьте «Гнезду»! Майор, ты живой там?! — надрывался за диспетчерским пультом капитан, склонившись над микрофоном.
— «Шершень», не молчи! Трунов, мать твою, ты меня слышишь?! — вторил ему командир полка, навалившись всем своим немаленьким организмом на капитановы плечи.
Эфир упорно молчал. Полковник впился взглядом в дисплей и длинно затейливо выругался: цифры высоты рядом с точкой на экране, обозначающей труновский «Су», из трехзначных стали двухзначными:
— Майор, ручку на себя, живо! И тяги, тяги добавь! ………нешься сейчас к чертовой матери!
Обернувшись, он бросил сгрудившимся позади офицерам:
— Пожарных и «скорую» на полосу, живо!
— Не надо пожарных! — возразил динамик. — А вот «скорой», особливо, ежели у ней внутре хорошенькая докторица али там сестричка, мы завсегда рады!
На несколько секунд в диспетчерской повисла полная тишина.
— Трунов, … ……! Ты где был…? — изысканно поинтересовался полковник, скомкав ручищами капитановы погоны.
— Покурить выходил! — невозмутимо объяснил динамик.
Капитан, прижатый полковничьим телом к столу, издал утробный рык и заерзал.
— Майор, ты мне не шути! У нас тут чуть коллективный выкидыш не случился, пока ты там того… курил! Доложи как положено, что случилось? — ледяным тоном прошипел полковник, легко пресекая робкие попытки капитана вырваться на свободу.
— Не могу знать! — бодро отрапортовал Трунов. — Техники пущай разбираются. Внезапно отказали связь и навигация. К счастью, ненадолго.
— А глазками, глазками-то ты видел, что ушел с курса?! Полоса под носом была!
— Так точно, видел. Вот как только увидел, что ухожу, так сразу и выровнял машину по видимым ориентирам. А тут и связь вернулась, и приборы ожили. На высоту глянул — и аж заколдобился, как говаривал старик Ромуальдыч!
— Да мы тут все заколдобились! Еще бы пару секунд — и собирали бы твои молекулы по всем окрестным полям. Ладно, давай садись, пока опять что-нибудь не отрубилось. И сразу же ко мне: расскажешь подробности. А еще дыню получишь за свои выкрутасы в бою.
— Я бы предпочел медальку… Кстати, командир!
— Ну, что еще?
— По поводу симпатичной докторицы… Чтоб в «скорой» на полосе, а? Моему героическому, изнуренному в боях организму срочно требуется квалифицированная врачебная помощь!
Полковник побагровел, комкая плечи несчастного капитана:
— А вот ты ко мне зайди, я тебе ее и окажу… помощь квалифицированную. Шутник хренов! — энергичным движением комполка вдавил свою жертву глубоко в кресло, отпустил и, бурча что-то под нос, вышел из диспетчерской.
9 августа, 07.30,
Нероградский аэропорт
Вот уже минут пять я пытался пристроить ноги поудобнее, но салон старенького «Ту», похоже, был рассчитан исключительно на коротконогих тощих карликов. Наконец, плюнув на приличия, я вонзил колени в податливую спину сидящего впереди толстяка. Куда-то в область почек…
Толстяк вздрогнул и активно заерзал в кресле, пытаясь подставить мне вместо мягкой, удобной филейной части колючий и жесткий позвоночник. Подобный обмен меня решительно не устраивал. Началась долгая позиционная война… в том смысле, что моя жертва меняла позицию за позицией, стараясь уйти от неминуемого.
В конце концов стороны пришли к компромиссу. Свое левое колено я удобно расположил где-то в мягком теле моего соседа спереди, а правую ногу с относительным комфортом втиснул в узкое пространство между передним креслом и бортом нашего лайнера. Ерунда, уж два часа лету до Москвы как-нибудь перетерплю.
Слева от меня страдала Кларочка. Вот она, тяжкая участь обладательниц ног, растущих непосредственно из головы («от ушей», как говорят в народе). Мало того, что мужики проходу не дают, так еще и в простом советском самолете не особо-то полетаешь! Впрочем, их хваленые «Боинги» в этом отношении ненамного лучше: знаем, летали-с!
— Всякий раз одно и то же! Ну что мне с ногами-то делать? В багаж, что ли сдавать? — жалобно спросила красавица.
С крайнего кресла тут же отозвался Петрович:
— Тебе-то еще хорошо! А вот что мне прикажешь в багаж сдавать, если это кресло раза в четыре меньше меня?
— Меньше твоего седалища, хочешь сказать? — уточнил я.
Ванька проигнорировал «шпильку» и продолжил бурчание:
— Эх, поймать бы того горе-дизайнера, который такой салон придумал, воткнуть в это самое кресло да возить кругами по небу часов эдак десять-пятнадцать…
— Не получится столько. Керосину не хватит, — мудро заметила Кларочка.
Оглушительно откашлявшись, заговорило местное радио:
— Доброе утро, уважаемые дамы и господа! Компания «Нероградские авиалинии» и экипаж рады приветствовать вас на борту самолета «Ту-154», выполняющего рейс 237 в аэропорт Домодедово города-героя Москвы. Мы готовы к взлету. Пожалуйста, пристегните ремни безопасности, поднимите шторки на иллюминаторах и отключите ваши мобильные телефоны!
Повторив то же самое на плохом английском, радио угомонилось.
— Она забыла сказать: «… И помолитесь!» — мрачно констатировал Петрович.
И тут же охнул, скрючившись: острый локоток вонзился ему точнехонько в печень.
— Не смейте так шутить! Я и так летать боюсь, а уж на таком антиквариате — и подавно! — Кларочка была вне себя от негодования.
Я успокаивающе сжал ее ладошку.
— Успокойся, солнышко. Сама подумай: этому самолету лет двадцать пять — тридцать… никак не меньше. И что это означает?
— Только то, что он старше меня! Его пионеры еще в советские времена должны были на металлолом сдать!
— Ответ неправильный. Пионеры давно вымерли как класс, а наш лайнер все еще бороздит небесные просторы. Это говорит лишь о необычайной крепости его старческого организма. И вообще, по статистике в автокатастрофах народу мрет гораздо больше, чем в авиа. Так что, голубушка, бояться надо было раньше, когда в аэропорт на такси ехали. А если еще учесть, что водитель пялился на твои прелести, а не на дорогу, то нам всем следует признать: произошло обыкновенное чудо. Мы доехали живыми и даже не по частям, а целиком.
— Ага, пострадал только водила! — Петрович загоготал: — К концу поездки он уже устал утирать слюни… так и капали, так и капали! А над его потной багровой лысиной с клекотом кружили два добрых ангела: Кондратий с Апоплексией.
Кларочка зарделась, но улыбки сдержать не смогла:
— Да ну вас! Я, можно сказать, вам свои страхи доверила, а вы… Вон, запоминайте лучше, что вам наши добрые феи скажут!
В салон вышли стюардессы и с каменными лицами встали в проходе. Захрипели динамики:
— Уважаемые пассажиры, в целях безопасности полета, ознакомьтесь, пожалуйста, с расположением основных и запасных выходов нашего самолета…
Стюардессы дружно замахали руками, отчего стали похожи то ли на группу синхронного плавания, за аморальное поведение изгнанную из бассейна и потому тренирующуюся на суше, то ли на плохо смазанных киборгов, принимающих участие в открытом голосовании.
Их ритуальные подергивания живо напомнили мне небесный кошмар, пережитый парочкой лет раньше.
Дело было в мае. Случилось мне тогда очень удачно «подшабашить». Для тех, кто не помнит, что сие означает: «шабашкой» в славные советские годы граждане называли любую работу за деньги в свободное от основной службы время. В эпоху развитого социализма «шабашка» была порой единственной возможностью дожить до очередной зарплаты. И справедливости ради следует заметить, что деньги, вырученные за «шабашку», зачастую намного превышали зарплату по основному месту работы.
