Малыш был без сознания. Он лежал, глядел остановившимся взглядом куда-то вверх, очень часто и шумно дыша. Из обеих его ноздрей вновь текли ручейки темной крови. Еще одна багровая струйка стекала из уголка приоткрытого рта. На мелово-бледной коже кровь казалась черной.
— О Господи, нет! Не сейчас, пожалуйста, только не сейчас! — в отчаянии выкрикнула Тина, рывком выхватив обмякшее тельце из кроватки и прижимая его к себе.
Прикоснувшись губами ко лбу сына, она с ужасом ощутила ледяной холод. Вопреки ожиданиям, в этот раз температура у малыша не повысилась, а упала. И эта необычность испугала еще больше. По-звериному подвывая, женщина опустилась на пол, обнимая умирающего Алекса и раскачиваясь вместе с ним из стороны в сторону.
— Тина, успокойся! Я вызываю медиков. У тебя есть какие-нибудь лекарства на экстренный случай? Должны быть! Да успокойся же ты! Нет времени на истерику! — прикрикнул на нее Андре, оторвавшись на миг от своей рации.
Помогло. Тина вскочила на ноги, положила Алекса в кроватку и метнулась к шкафу. И в самом деле, как же она могла забыть! Тогда, в клинике, врач дал ей несколько ампул и шприцы. «Если вдруг малышу станет совсем плохо, это поможет до приезда врачей!» — напутствовал он. Теперь — как раз тот самый случай!
Полностью выдернув один из ящиков, женщина бесцеремонно вывалила его содержимое на пол. Ага, вот они! Схватив одну из ампул и шприц, она рванулась обратно к детской кроватке. Неловко отломала стеклянную головку: острый осколок немедленно впился в большой палец, сильно раскровянив его. Не обращая внимания на рану, Тина набрала в шприц желтоватую жидкость из ампулы.
Андре, закончив бормотать в рацию, понимающе кивнул и, перевернув Алекса на живот, стянул с него пижамные штанишки. Тина сделала укол. Малыш никак не отреагировал: он висел на руке лейтенанта, по-прежнему часто и хрипло дыша.
— Медики уже в пути. Будут примерно через семь минут. Когда начнет действовать лекарство?
— Не знаю… Надеюсь, быстро! — всхлипнула Тина.
— Что мы еще можем сделать? Алекс холодный совсем, может, его надо согреть?
Женщина пожала плечами:
— Андре, я в самом деле не знаю! Сегодня все не так, как в прошлые разы. Раньше при ухудшениях у Алекса всегда поднималась температура… очень высоко поднималась. А сегодня — наоборот. И дышит он как-то странно. Неправильно дышит.
Словно услышав эти слова, малыш громко захрипел и затих. Совсем затих.
— Алекс! — вопль Тины эхом заметался по старому дому.
Она рванулась было к сыну, но Андре решительно оттеснил ее и, вытащив ребенка из кроватки, положил его на ковер.
— Дай салфетку или платок, живо! — приказал лейтенант, запрокидывая головку Алекса и наклоняясь к его лицу.
Не рассуждая, Тина опять метнулась к шкафчику и уже через пару секунд протягивала Андре салфетку.
Он обмотал ею указательный палец и в несколько движений очистил рот малыша от накопившейся крови. А потом, глубоко вдохнув, приник к запекшимся губам Алекса.
Тина сидела в сторонке на корточках, до боли вцепившись пальцами в щеки, и отрешенно наблюдала, как Андре делает искусственное дыхание. Как с каждым его выдохом грудь сына пусть слабенько, но вздымалась. И никак не могла поверить, что все это происходит наяву.
— Проверь пульс! — отрывисто бросил ей лейтенант и вновь склонился над детским тельцем.
Женщина опомнилась. Схватив холодную ручонку, она принялась искать пульс. Но тот никак не находился.
— Не там ищешь! — Андре на секунду оторвался от своего занятия и ткнул пальцем в точку на запястье Алекса.
Тина кивнула и переместила пальцы туда. Прислушалась. Пульс был! Очень частый, слабенький, едва ощутимый, но — был.
— Есть! Есть пульс! — радостно воскликнула она.
Лейтенант молча кивнул и вновь сделал глубокий вдох. За окнами послышался отдаленный звук сирены.
Тишина нарушалась лишь размеренным попыхиванием дыхательного аппарата, да еще частым попискиванием монитора, по экрану которого непрерывно ползла замысловатая зеленая кривая. Сердце Алекса, как сказали врачи, работает исправно… но вот остальное — увы. Малыш так и не задышал. Приехавшие медики вставили ему в горло какую-то трубку и подключили к аппарату. Собственно, и теперь, уже в палате, дышал за Алекса замысловатый агрегат.
Сознание к сыну так и не вернулось. «Кома», — констатировал доктор, виновато разведя руками. А на вопрос Тины, сколько это может продлиться, лишь пожал плечами: «Одному Богу известно. Может, пару дней, а может — несколько лет. Впрочем, его болезнь столько не позволит. Мне жаль, госпожа Антониди, но вам следует приготовиться к самому худшему…»
А как, спрашивается, к этому приготовиться? Если все существо Тины протестовало против одной только мысли о том, что Алекса не станет? Если все происходящее казалось ей всего лишь дурным сном, который вот-вот должен закончиться? И она проснется дома оттого, что в ее спальню с топотом вбежит веселый и здоровый Алекс, заберется к ней под одеяло и, крепко обнимая за шею, пробормочет в самое ухо: «Ма, я тебя люблю, давай иглать!» Ничего этого больше не будет? А жить-то как?!
Тина всхлипнула и взяла в руки холодную ладошку сына. Перебирая маленькие пальцы, она тупо смотрела на монитор и… молилась. Почти не умея этого делать, она взывала к Господу, как никогда прежде. Сейчас Тине казалось, что все очень просто: бог просто не мог не услышать ее, не мог не помочь Алексу. Она даже удивлялась, что не поняла раньше такой простой вещи: нужно всего лишь попросить Его исцелить сына. Бог обязан это сделать, это же такая малость для него, всемогущего! Так что же ему стоит?
Захлебываясь слезами, Тина шептала слова молитвы. Она в надежде переводила взгляд с безжизненного лица Алекса на темное небо за окном и обратно. Но небо молчало и лишь ехидно подмигивало мерцающими далекими звездами.
9 августа, вне времени, рейс 237
Я свалил неподвижное тело в выжженную солнцем степную траву и огляделся. Картина была вполне достойна кисти художника, допившегося до белой горячки. У моих ног в самых живописных позах застыли около полутора десятков пассажиров, уже эвакуированных нами из гибнущего «Ту-154». А сам приговоренный лайнер висел поодаль в метре от земли. Совершенно неподвижно, следует заметить.
Неподвижным был и воздух вокруг: даже два пылевых завихрения позади турбин самолета — и те застыли в мертвом воздухе, вовсе не намереваясь рассеиваться. Я присмотрелся: в одном из вихрей с крайне удивленным выражением клюва повисла ворона. Тоже, разумеется, абсолютно неподвижная.
Меня толкнули в плечо. Я стряхнул наваждение и обернулся.
— Палыч, некогда красотами любоваться! Десять минут прошло, а у нас в активе — всего пятнадцать душ. Не успеем! — на бегу выдохнул Петрович и помчался к самолету. Я рванул за ним.
Из открытой двери по правому борту выпрыгнула Кларочка с двумя малышами под мышками. Пробегая мимо, сообщила:
— У меня пока все по плану!
Я молча кивнул ей в ответ. Дыхание надо было беречь.
Вслед за Ванькой запрыгнул в салон и принялся освобождать от ремней упитанную даму лет пятидесяти. Управившись наконец с пряжкой, я кое-как взвалил тело на плечи и тяжелой трусцой посеменил обратно, проклиная излишнюю склонность иных особей к обжорству.
…Решающая фаза нашей спасательной операции прошла как-то быстро и буднично. Петрович, надо отдать ему должное, довольно аккуратно снизил самолет до бреющего полета. И несколько минут «Ту» на огромной скорости несся в каких-нибудь пяти метрах над ровной нероградской степью. Жуткое ощущение, надо сказать! Жути добавлял еще и непрекращающийся многоголосый вой из салона: пассажиры, разумеется, видели, на какой высоте и с какой скоростью летит самолет. И, понятное дело, сообразили, что близится общий кирдык. Неотвратимый и очень громкий.
— Петрович, прижимай машину ниже. С такой высоты не выпрыгнем, ноги поломаем. Снижайся до метра, не больше! — с трудом перекрывая усилившийся у земли рев ветра и турбин, прокричал я нашему пилоту.
— Легко сказать! — огрызнулся тот, не отрывая глаз от набегающей степи. — А как? Я же не знаю точной высоты! И чувствительность штурвала непонятна: я его двину чуть-чуть, а самолет возьмет да и нырнет сразу метров на пять-шесть. И получится славная такая братская могилка… двести в диаметре и десять в глубину!
Снаружи в кабину через пробоину заглянул Хруль:
— Предлагаю предложение. Я снаружи наблюдаю, до какой высоты снизится самолет и в нужный момент останавливаю время. Вам придется полностью положиться на меня.
— А поймаешь момент? Сам понимаешь, секундой позже — и…
— «И» не будет. Я все сделаю вовремя! — безапелляционно и, кажется, немного обиженно заявил полтергейст.
