Судя по всему, наше приключение близилось к завершению. Если все сложится так, как запланировано, то завтра к вечеру я стану обладателем вожделенного жезла. И в мире все образуется: опустеет Карман, наполнятся Ульи, зеркала перестанут таить в себе угрозу, человечество не выродится… пока где-то далеко два славных мальчика не придумают себе какую-нибудь новую забаву. С нашим участием.
Я невесело усмехнулся, вспомнив слова уходящего по степи маленького бога: «Вы сами делаете свою жизнь. Я ни при чем!» Ну что же, сами так сами. Не привыкать.
Петровича понесло. Не удовлетворившись ужином в доме Антониди, он потребовал продолжения банкета. И теперь мы, все трое, сидели в главном ресторане отеля и дружно уминали дары «шведского стола». Вернее, уминал Ванька. А мы с Кларочкой со смешанным чувством восторга, ужаса и гордости наблюдали, как этот матерый человечище поглощает четвертую тарелку снеди. Полную, надо заметить.
Наконец могучий организм насытился. Петрович с видимым сожалением отодвинул опустевшую тарелку и обвел нас умаслившимися глазками:
— Ну вот, теперь можно и на дискотеку!
Кларочка икнула. Я дотронулся ладонью до Ванькиного лба:
— Здоров ли ты, мальчик? Какая дискотека? После такого-то ужина и такого дня?!
Петрович недовольно мотнул головой, уклоняясь от моей руки.
— А при чем тут ужин? Я же не мог идти на танцы с пустым желудком. Чревато!
— А с полным пузом — не чревато? — возмутился я. — Будем потом тебе песенку веселую петь: «Здравствуй, крестник Золушок, как твой заворот кишок?»
— Ты мои кишки не трожь! — оскорбился Ванька. — Они и поболе переваривали. А на дискотеку сходить просто необходимо. Потому как древние воины перед решающей битвой всегда устраивали ритуальные пляски.
Я вздохнул.
— Очень надеюсь, что обойдется без битвы. Ладно уж, древний воин, пойдем, тряхнем стариной и костями.
— Ну, стариной — это уж вам трясти, доктора. В силу преклонного возраста! — подпустила шпильку Кларочка. — А мой юный и усталый организм требует отдыха. Так что, с вашего позволения, я удалюсь в опочивальню.
— А… — начали было мы хором.
— А пару для ваших танцев найдете на месте. Благо достойных кандидатур здесь предостаточно! — ядовито заметила она, демонстративно провожая взглядом парочку иностранных старушек, прошаркавших мимо, синхронно тряся головами.
Петрович утробно зарычал. Я благоразумно хранил молчание.
Кларочка с победоносным видом оглядела нас и, ухватив меня за ухо, подтянула к себе:
— А тебя после дискотеки жду у себя в номере. Так что побереги силы! — прошептала она и удалилась.
В состоянии легкого отупения я глядел ей вслед:
— Палыч, ты чего? — Петрович подергал меня за рукав. — У тебя вид коматозника!
Я отмер:
— Петрович, не поверишь. На какой-то миг вновь ощутил себя женатым человеком!
— И чего? — Ванька заржал. — Тебя посетили суицидальные мысли?
— Вроде того… — пожал я плечами. Не объяснять же, что на самом деле меня посетила мысль пропустить дискотеку.
Сидя за столиком и потягивая мартини, я с интересом наблюдал, как Петрович в такт музыке усердно трамбует танцпол. Борец сумо, страдающий почесухой, спьяну забредший в раскаленные угли, — именно такую ассоциацию породило мое слегка отравленное алкоголем сознание. Вокруг пляшущего коллеги образовался приличного диаметра «круг отчуждения»: многочисленные танцующие явно опасались за анатомическую целостность своих конечностей.
Наконец тамтамы стихли. После блаженной, но, увы, непродолжительной тишины, заиграло что-то медленное и приятное.
— Ladies invite gentlemen! — на ломаном английском проорал в микрофон массовик-затейник. Белый танец, стало быть.
В центр круга потянулись парочки. Рядом со мной плюхнулся Петрович, довольно отдуваясь:
— Видал, как я зажигал? Буржуи отдыхают! — похвастался он и залпом всосал в себя мартини.
— Буржуи не отдыхали. Они просто трепетали, испытывая животный ужас быть раздавленными, — поправил его я.
Ванька махнул на меня рукой и подозвал официанта:
— Уан мартини, плиз! Ту биг рюмка… Черт, Палыч, как по-английски будет «рюмка»?
Ответить я не успел.
— Forgive me, but may I invite you? — поинтересовался мелодичный голосок над моим правым ухом.
Вздрогнув от неожиданности, я обернулся. Голос принадлежал невысокой стройной брюнетке со смеющимися темными глазами. Весьма симпатичной, если уж быть честным.
— So, may I? Are you dancing? — немного нетерпеливо уточнила она. Английский был с сильным акцентом. Похоже, с местным.
— Of course, yes! But I’m not a great dancer, — скромно заметил я, поднимаясь. — И, кстати, если вам удобнее, можете говорить по-гречески. Я владею вашим языком.
Незнакомка удивленно подняла брови:
— Должна заметить, очень неплохо владеете! Вы грек?
— Нет, что вы. Просто… у меня способности к языкам.
— Палыч, что случилось? — встревоженный Петрович дергал меня за штаны. — Чего она от тебя хочет?
Я поспешил успокоить друга:
— Вань, все в порядке. Белый танец. Девушка решила пригласить меня. Такое бывает.
— А-а-а! — понимающе протянул он и ехидно ухмыльнулся. — Ну иди, иди… Я Кларке не скажу ничего… за умеренную мзду!
Я исподтишка показал ему кулак и, увлекаемый прелестной незнакомкой, направился к толпе танцующих.
— Я Лидия! — сообщила она, положив руки на мои плечи.
— Павел! — кивнул я головой и медленно закружил девушку в танце.
— Итак… Павел, откуда вы? Не местный, это точно: наших я всех знаю. Говорите без акцента, в том числе и по-английски. С вашим другом общались на незнакомом каком-то языке…
— На русском. Мы с ним из России.
— Да?! Как интересно. Вы совсем не похожи на русского. В отличие от вашего товарища, — удивилась Лидия.
— Потому что не пью водку из бутылки, не танцую голым на столе и не вожу с собой медведя на поводке? — уточнил я.
Девушка засмеялась и тряхнула короткими черными волосами:
— Уели. Один ноль в вашу пользу. У меня и в самом деле сформировались определенные штампы в отношении ваших соотечественников. Правда, медведь там не фигурировал!
— Ну, не медведь, так балалайка. Или пара матрешек. Штампы — страшная вещь, Лида. Ну, а вы, как я понял, из здешних мест?
— Лида? — удивилась она.
— У нас это уменьшительно-ласкательное от «Лидии», — пояснил я. — Если позволите, конечно.
— Позволю. Мне нравится! — улыбнулась девушка и продолжила: — Да, я родом отсюда. Учусь в Афинах, на археолога. А сюда возвращаюсь на каникулы. Иногда. А вы чем занимаетесь?
— А я — врач. Реаниматолог.
Лидия сделала круглые глаза:
— Реаниматолог? Но… это же тяжело, наверное: почти каждый день видеть смерть.
— Тяжело, — согласился я, — но тем прекраснее жизнь и тем больше ее ценишь.
— Наверное, вы правы, — задумчиво протянула она и замолчала.
Какое-то время мы без слов кружились в самом центре освещаемого разноцветными сполохами круга.
— У вас очень интересный медальон. Судя по всему, очень древний. Вы тоже увлекаетесь археологией? — внезапно нарушила молчание Лида.
Я невольно опустил глаза и мысленно выругался: печать вылезла из-за ворота и теперь болталась на моей груди поверх рубашки.
— Нет, я не имею никакого отношения к археологии! — улыбнулся я. — А медальон и в самом деле очень древний, насколько мне известно.
— А знаете что? — вскинула на меня глаза девушка. — Мне кажется, что это на самом деле вовсе не медальон.
— Вот как? А что же?
— Скорее, печать. Я встречала подобные на раскопках. Ну да, точно, печать. Эпохи ранней эллинской цивилизации.
Я пожал плечами:
— Может быть. Мне сие неведомо. Я эту вещь знаю как медальон.
— А во мне проснулся инстинкт археолога! — не унималась Лидия. — Можно посмотреть?
— Конечно.
Она убрала одну руку с моего плеча и осторожно взяла печать тонкими пальчиками…
Дальше произошло что-то невероятное. У меня под носом сверкнула вспышка и сильно запахло озоном пополам с вонью горелого мяса. Лидию отшвырнуло прочь, в аккурат на танцующую метрах в трех парочку. Со слабым криком, больше напоминающим стон, девушка скорчилась у ног ошарашенных танцоров.
Я перевел взгляд на печать. Она дымилась. Но при этом совершенно не обжигала грудь. Машинально взяв камень в руку, я не ощутил ничего, кроме знакомой теплой пульсации.
Придя в себя, я бросился на помощь лежащей на полу девушке. Она была без сознания. И не дышала!
— Лидия! — несколько раз я хлестнул ее по щекам. — Давай же, очнись!
Рядом уселся на пол подоспевший Петрович:
— Пашка, она не дышит!
— Сам вижу! — огрызнулся я и нащупал сонную артерию. Пульс был.
