— Все в руце божьей, — мрачно сообщил дьякон. — И мне, ваше сиятельство, обращаюсь к вам, ибо вы, хоть по нонешнему, идеологически невыдержанная, но все же самая разумная личность, мне, говорю, неодиноко, голого ли кофея нахлебаться либо плотного бутербродика утоления телесной муки ради…
Услышав про голод, оживился Павлуша, но ему не дали вдосталь расхныкаться.
— Мне, государи мои, безразлично, откуда я появился — из чрева матери или, как сейчас принято, из, так сказать, волнового излучателя, — снова вмешался Ферапонт. — Я есьм — в смысле — я существую. И вы… Я, короче, есть, а вы — суть. Поддержите, граф!
— Поддерживаю! Славный род Лукомцевых, от князя Угорского Лукомы, что означает хитрый… И все народились до экспериментов, зато жили с благородством и славой. Никому не дам опорочить достославное бытие Лукомцевых!
— Весь род людской от Адама и Евы! Истинно говорю вам — несть перед лицом господа ни эллина, ни иудея. Все у господа равны.
— Ишь, какой революционер нашелся! Все равны! А я, между прочим, тебя, Иван, в ровни себе не беру. Заруби это себе на красном своем носу!
— Единственно в нем красное — его нос! — подал презрительную реплику граф. — Ужасно, господа! Подумать только — ведь вы все, возможно, непредусмотренный и отдаленный продукт моих греховных чресел. И даже не одной, а нескольких линий, ибо, по всему, дьякон и вы, Ферапонт, оба мои потомки, а до возрождения в нашем новом хозяине и не подозревали о своем родстве. Какое вырождение, господа, какое вырождение!
— Пусть вырождение, ваше сиятельство, но не отмена жизни. Речь, извольте себе уяснить, сейчас об одном — быть нам или не быть? В смысле — были мы или не были? Не он нас породил, не ему нас и убивать. Возобновил, а не породил — еще можно согласиться. А это, сами понимаете…
— Цыц, подонки! — рявкнул Слава. — Кто-то идет, слышите?!
Фантомы, видимо, все-таки были напуганы обвинением в нереальности и, чтобы не раздражать Славу, покорно замолкли. В комнату вошла Валя. Слава закрыл глаза и притворился спящим. Валя тихонько окликнула его, он не отозвался. Она прошла в соседнюю комнату и стала одеваться. Слава открыл глаза. В полированном серванте, через незакрытую дверь отражались все ее движения. Она скинула платье, открыла дверцу шкафа, достала другое платье, не рабочее, а нарядное — видимо, решила идти к физикам в лучшей одежде. Поколебавшись, она извлекла новую комбинацию, скинула старую и оглядела себя в зеркале. Слава молчаливо удивился — сколько раз видел ее в купальном костюме, но только сейчас осознал, какая у нее красивая фигурка.
И в эту минуту в нем пробудился Лукомцев.
— Друг мой, какое диво! — взволнованно забубнил граф. — Эта лебединая шейка, а эти точеные перси, а эта восхитительная линия бедра!.. И ты можешь, несчастный, спокойно возлежать на диване?
Слава медленно встал и подошел к двери в другую комнату. Валя обернулась и испуганно ахнула.
— Славик, немедленно уходи! Не смей входить!
— Позвольте, сударыня! — бормотал Слава графским голосом. — Да будет мне разрешено выразить свое невыразимое восхищение! Несчастный умирающий от любви у ног божественно прекрасной…
И он рухнул на колени заученным движением, какого и не подозревал в себе. Валя отшатнулась и закричала:
— Слава, ты взбесился! Дай мне одеться.
Руки Славы, никогда не страдавшего слабостью, вела воля многоопытного графа. Слава стиснул Валю и жадно стал целовать ее. Она пыталась защищаться, но он был много сильней.
— Помогите! — отчаянно крикнула Валя, когда он швырнул ее на диван и навалился сверху. — Слава, Слава, что ты делаешь? Пусти меня, умоляю тебя!
— Не пущу, не надейся! Будешь моей! — прорычал Слава бешеным графским голосом. И этот вырвавшийся из него крик подействовал на него самого больше, чем Валины мольбы. Валя, обессиленная, уже почти не сопротивлялась, а он вдруг отскочил от нее.
— Будешь моей! — уже без уверенности повторил граф, а Слава, сатанея, заорал:
— Врешь! Не дам тебе Валю!
Ему и впрямь казалось, что он защищает Валю от кого-то чужого.
Валя вскочила и убежала в другую комнату. Спустя минуту она воротилась в наглухо застегнутом халатике. Слава сидел на диване, обхватив голову руками. Голова ощутимо раскалывалась на части.
— Валечка! — простонал Слава, сгорая от стыда. — Прости, Валечка, это был не я!
Она села рядом и нежно обняла его.
— Да, я знаю, это был не ты! — она всхлипнула, содрогнувшись. — У тебя было такое зверское лицо! Это был граф, правда?
— Кто же еще? Ты не сердишься, Валя?
— На тебя не сержусь. А его ненавижу! Какое он имел право хватать меня?
— Конечно, никакого. Поэтому я и защитил тебя от него.
— Защитил! — буркнул откуда-то из-за стенки в мозгу граф. — Самому себе помешал! И сам не ам и другому не дам. Не потомок, а собака на сене.
— Я сразу, я сразу поняла, что это не ты, — продолжала всхлипывать Валя.
Слава спросил, — ему вдруг стало очень важно удостовериться, и заодно уязвить графа:
— Валечка, а если бы это был я?
Она перестала всхлипывать и ответила сердито — даже отодвинулась подальше:
— На глупые вопросы не отвечаю!
Он настаивал, все больше волнуясь:
— Нет, ты скажи. Мне очень нужно знать! Валечка, ну!
Она вдруг засмеялась:
— Все-таки не скажу!
— Но почему?
— Не хочу, чтобы твой граф услышал. Ему этого знать не надо!
Слава вскочил, схватил Валю на руки и стал с ней прыгать по комнате. Задыхаясь от смеха и поцелуев, он зацепился за ковер, и оба упали.
— Хватит, милый, — шептала Валя между поцелуями. — Уже пора. А то наделаем глупостей!
На улице жара уже спала. Валя с беспокойством сказала, что рабочий день кончается, они, кажется, опаздывают к назначенному времени. Слава смеялся, ему было хорошо — ну, опоздаем, ничего страшного. Валя побежала, он обогнал ее, она догнала и побежала впереди. Так они бежали и на всю улицу хохотали, сопровождаемые недоуменными взглядами прохожих. По коридорам института уже густо двигались уходящие сотрудники, когда Слава постучал в комнату эдиссонов.
Посреди комнаты на столе возвышался хорошо знакомый Славе аппарат. Отремонтированный, дополненный какими-то новыми приборами, он мерно гудел и помаргивал цветными стеклянными глазками. Трое физиков возились около него, ни один не обернулся к вошедшим…
— Ребята, мы пришли! — весело сообщила Валя. — Готовы вытрясать душу. Где Славе сесть?
Семен молчаливо поставил перед аппаратом стул. Вовочка торжественно возвестил:
— Валя, ты заблуждаешься. Душу у Славы вытрясать не будем. Последние успехи физиков неопровержимо доказывают, что человек без души, то есть без своего индивидуального комплекса волновых излучений мозга, совершенно бездушен. Я хотел сказать — он уже не человек, даже ниже животного, ибо и животные излучают. Короче, душа у Славы останется, но мы ее маленечко переконструируем. Иначе говоря, настроим на иной комплекс излучений.
Слава почувствовал беспокойство. Он хотел освободиться от внедренных в него давно почивших родственников, а не реконструировать душу. И вообще — на кой ему иная душа? Формула насчет излучений звучала почти зловеще. Валя догадалась, что его тревожит и прямо спросила:
— Ребята, говорите честно, что вы собираетесь делать?
Шура рукой отстранил ринувшегося в новое объяснение Вовочку и непреклонно сказал:
— Будем исправлять ошибки первого эксперимента. Тогда мы усилили комплекс отрицательных эмоций, то есть активизировали волновые излучения, порождаемые дурным характером. В результате — возникли фантомы гипертрофированных отрицательных эмоций. Сейчас подавим отрицательные волны и стимулируем положительные.
Внешне это походило на Славины размышления о причинах всего произошедшего. Но было и важное отличие. Не приведет ли усиление положительных эмоций к появлению новых фантомов? Если внедрившиеся в него дурные предки исчезнут, это хорошо. Но что хорошего в хороших предках? Пусть они все — и дурные, и хорошие — мирно почиют в прошлом. Он хочет быть самим собой — и в настоящем и в близком будущем!
— Давай руку! — сказал Семен: он, как и в первый раз, предпочитал не говорить, а действовать. — Не правую, а левую.
— Постойте, хлопцы! — воскликнул Слава, пряча обе руки за спину. — Нужно предварительно маленькое уточнение. Вы собираетесь сделать меня хорошим, так?
— Во всяком случае, лучшим, чем ты сейчас, — деловито успокоил его Вовочка. — Полностью хорошего не выйдет, не тот объект. Ты не сердись, я не хаю тебя, но правда нам всего дороже. И возможности науки не безграничны, сам понимаешь.
Слава опять не дал левую руку Семену, который старался ее схватить.
— Тогда скажите… — И Слава ляпнул, как бросился в воду: — Будет ли меня любить Валя, когда я переконструируюсь?
