Кракен дернулся, вновь подняв гигантскую волну, а затем… заревел.
Этот вопль не походил ни на что, слышанное доселе людьми, сгрудившимися на палубе «Октавии». В нем слились вой ветра и рев проснувшегося вулкана, плеск низвергающегося водопада и шум катящихся по горному склону камней, мольба о помощи и скрежет проклятий.
– Вот глотка луженая! – восхитился лесной князь. – А ну-ка, други, заткните пальцами уши и откройте рты!
Когда его приказ был исполнен, толстяк разразился ответной трелью. Да такой заливистой, что на грот-мачте пузырем надулся и с треском лопнул парус.
Зверь морской от неожиданности притих.
– То-то же! – наставительно воздел перст указующий куявец. – Знай наших! Зря меня, что ль, Соловьем-разбойником дома кличут?! Еще огоньку? – Он задорно принялся лепить новый шар.
– Погоди! – повис у него на руке тартесский царь. – Дай я попробую! Побереги силы для свиты!
– Какой еще свиты? – не поняла Орландина.
– Кракен словно август морской. Он в одиночку не охотится. Обязательно прилипалы рядом отираются.
– Да справишься ли ты с этой чудой-юдой, паря? – усомнился леший. – Хотя… – уже в который раз за эту ночь молвил он. – Попробуй. Авось…
Юноша величественным шагом прошествовал к борту, сбросил с себя плащ и остался в одном хитоне. Протянув к кракену руки, он начал медленно и напевно произносить какие-то непонятные слова.
Из всего, произносимого им, Орланда поняла только имя Хоренна, часто повторяемое мальчиком, Она слышала его однажды, во время битвы с морскими чудовищами на Царском Берегу в Тартессе. Однако тогда юный повелитель государства был слаб и растерян, угнетенный бедами, обрушившимися на его столицу. Нынче же он стоял, гордо выпрямив стан, а речь его была уверенной и властной.
Завороженный одному ему понятными словами кракен застыл на месте. Огромные чаши глаз подернулись пленкой полупрозрачных век.
Как-то пару лет назад в Сераписе Орланда видела вендийского фокусника, заставлявшего с помощью флейты танцевать ядовитую змею. Примерно то же происходило и сейчас.
Кракен медленно раскачивался из стороны в сторону, словно стараясь подстроиться под ритм песни, слетавшей с уст царя Кара:
Са, Хоренна, кьятастирра,
Ус а кордо мика пелло.
Ку си тида ля, Хоренна,
Ик ю нида сум ле гиро.
– Во дает малец! – восхищенно присвистнул лешачок. – Сила так и прет! Слышь, дочка, – обратился он к Орланде. – Помоги-ка парню. Боюсь, он скоро выдохнется.
– Но как?!
– Просто подойди и возьми его за руку. А другой рукой за свой амулет держись. Да смотри, что бы тут ни творилось, не отпускай руки!
Девушка в точности исполнила его повеление. Кар сначала запнулся от неожиданности, но потом как-то враз оживился, голос его окреп и зазвенел гораздо бойчее и тверже:
Ум, Хоренна, зи ле хорро,
Ки са мьяна пу ин маха.
Н ита ку л оти дорита,
Мисо кьят и са, Хоренна!
– А теперь, други, держитесь! – потряс кулаками леший. – Пришла пора всем подраться!
– Цо пан мувит?
– Ниц, пане, – неожиданно для леха ответил ему козлорогий по-артанийски. – Тыле то, цо наразе бендем валчиць!
– О, воевать! – оживился Будря, выхватывая саблю. – А с кем?
– Эти чудища тебя устроят?! – стала с ним плечом к плечу Орландина, тоже обнажившая верный скрамасакс.
– Где чудища? – взревел ошалевший от страха Стир Максимус. – Какие чудища?!
– Под ноги, под ноги гляди! – ткнула мечом ку да-то в палубу амазонка.
Ослик взбрыкнул передними ногами и угодил в нечто мягкое, склизкое и шевелящееся.
– И-а, и-а!! – начал длинноухий топтаться по клубку морских змей, невесть откуда появившихся на «Октавии».
Орландина была атакована сразу двумя огромными крабами.
«Вжик, вжик!» – звенел скрамасакс, рубя плохо поддающийся хитин В разные стороны летели ошметки мяса, водорослей и слизи.
Пока амазонка разбиралась с первой из пучеглазых образин, вторая подобралась к девушке с тыла.
Замахнувшись клешней, краб намеревался то ли пронзить ею врага, словно копьем, то ли отрезать воительнице руку. Однако не успел, отброшенный прочь мощным ударом задних копыт Стира. Тварь отлетела на несколько локтей и шлепнулась на спину, беспомощно шевеля клешнями.
Окрыленный первой победой поэт вскочил крабу на брюхо и принялся лихо отплясывать какой-то дикий танец. Сначала противник пытался оказать сопротивление. То одна, то вторая клешня тянулись к ослиным ногам, хвосту, морде. Но ушастый песнопевец вовремя увертывался, не переставая работать всеми четырьмя копытами. Постепенно движения краба становились все более вялыми, пока, наконец, и вовсе не затихли. Для верности раздробив поверженному врагу обе клешни, Стир спрыгнул с него и пошел искать себе нового соперника.
Справившись с членистоногим, Орландина огляделась по сторонам. В пылу схватки она не успевала следить за происходящим. Теперь, когда ночная тьма постепенно начинала рассеиваться и на горизонте забрезжили первые лучи восходящего солнца, стало возможным рассмотреть то, что происходило на палубе «Октавии».
Вот рядом друг с другом валяются два дохлых краба. Один – ее рук работа, а второй – растоптанный Стиром.
В двух шагах от них темнеет вязкая масса, из которой торчит то кусок хвоста, то оскалившаяся змеиная голова. Тоже поэт постарался.
Сам длинноухий воитель гонялся за тремя или четырьмя крупными морскими ежами. Настигая какой-нибудь из колючих шаров, ослик изо всей дури наподдавал по нему так, что морской обитатель улетал за борт в привычную для себя стихию. Это занятие, по всей видимости, забавляло песнопевца, так как с последним из ежей он не спешил расставаться, бацая его то в одну, то в другую сторону. Делал это осторожно, чтобы не пораниться о ядовитые колючки.
Запыхавшийся Будря крошил в куски полутораметрового осьминога, невесть как очутившегося на мачте. Чудище извивалось, угрожающе размахивая толстыми щупальцами с присосками. Одно из них весьма ощутимо шарахнуло владельца Большого Дупла по голове. Бравый вояка на миг замер, очумело вращая глазами, а потом с диким криком: «Ах ты Мудря недоделанный, убирайся в свои Козлиные Кучки!» – ринулся на обидчика и в три удара лишил осьминога всех его конечностей.
Если бы Орландина не видела это своими собственными глазами, ни за что не поверила бы, что такое возможно. Толстый хвастун и впрямь оказался заправским рубакой.
Студенистое тело осьминога, лишившись щупалец, шмякнулось на палубу, где и было прикончено одной из молний лешего, трудившегося в поте лица.
Вокруг козлорогого валялись дымящиеся туши нескольких спрутов. Их размеры были немногим поменьше, чем у давешнего противника пана Будри, но тоже впечатляли. Лешему также удалось поджарить парочку морских змей и еще какого-то монстра, названия которого Орландина не знала. Чем-то страшилище напоминало русалку или тритона, однако вместо человеческой головы имело толстую, лысую и усатую морду с большими слоновьими ушами.
– Осторожно, дочка! – крикнул ей лесной князь.
Амазонка едва увернулась от удара тяжелого ласта точно такого же «тритона», какого только что рассматривала.
Новый противник был тяжел и неповоротлив. Он брал скорее своей массой, чем ловкостью, и девушке ничего не стоило с ним справиться.
Кар и Орланда по-прежнему стояли взявшись за руки. Было видно, каких невероятных усилий стоит мальчику держаться на ногах. Но он стоял и продолжал распевать чудную песню на неведомом языке.
Бывшая послушница тоже устала. Ей ужасно хотелось вытереть пот, заливавший глаза, резавший и разъедавший их. Однако она понимала, что разжимать рук нельзя. От ее стойкости зависят судьбы всех людей, находившихся на корабле.
– Потерпите еще чуток, детки! – подбадривал их леший. – Скоро все кончится. Вот только солнышко взойдет!
И они терпели.
Си, Хоренна, ли ко торро.
Ах э сито ку ва мано.
Буле кьято ик, Хоренна.
Ри то ванно да ку яти…
Большая морская черепаха, щелкая клювом, поползла к Орланде.
Амазонка, не раздумывая, прыгнула на спину рептилии. Принялась что есть мочи колотить скрамасаксом по панцирю, только все без толку. Попыталась достать черепашью шею или, на худой конец, лапу, но и там и сям оказалась чешуйчатая броня.
Прямехонько в клюв животного впилась голубая молния, пущенная метким лешим. Черепахе хоть бы хны. Все ползла, медленно, но неумолимо приближаясь к тартесскому царю-беглецу и несостоявшейся монахине.
В бессильной злобе Орландина хлопнула ладонью по узорчатому доспеху (из чего он только у твари сделан!).
Черепаха вдруг застыла на месте, как конь, почувствовавший узду, натянутую сильной рукой наездника. Неспешно повернула голову и уставилась на оседлавшую ее деву желтыми немигающими глазами. Чего, мол, хочешь?
– Вон, вон пошла! Убирайся прочь!
И для верности еще пару раз ударила рукой по панцирю.
