— Так почему же подобный человек занимался вербовкой? — резко спросил Маледикт.
— Его тяжело ранили в ногу в Злобении, и даже когда рана начала гноиться, он не подпускал к себе ни одного хирурга, умник, — парировал Скаллот. — Он сам вычистил ее личинками мух и медом, потом выпил пинту бренди и сам зашил рану, и потом с неделю валялся в горячке. Но генерал, я слышал, пришел к нему, когда тот был слишком слаб, чтобы протестовать, и сказал, что он на год станет вербовщиком, и никаких возражений. Но даже сам Фрок не осмелился бы отдать ему эти бумажки, только не после того, как Джекрам тащил его на своем горбу все четырнадцать миль по вражеской территории…
Дверь распахнулась, и в комнату, заложив руки за пояс, вошел Джекрам.
— Оставим приветствия, парни, — сказал он, когда они виновато повернулись к нему. — Здорово, Тричасти. Приятно видеть почти всего тебя, старый ты ловкач. А где капрал Страппи?
— Не видели его весь вечер, сержант, — ответил Маледикт.
— А он разве не пошел сюда с вами?
— Нет, сержант. Думали, что он с вами.
Ни один мускул не дрогнул на лице Джекрама.
— Ясно, — проговорил он. — Что ж, вы слышали, что сказал лейтенант. Лодка уходит в полночь. Мы должны быть у Нека в среду к утру. Попытайтесь поспать, если удастся. Завтра будет долгий день, если вам повезет.
И он повернулся и ушел прочь. Снаружи завывал ветер, но но, как только закрылась дверь, он тут же замолк. Мы будем у Нека, заметила Полли. Отлично, Тричасти.
— Капрал исчез? — спросил Скаллот. — Это что-то новое. Обычно недосчитываются рекрута. Ну что ж, мальчики, вы слышали сержанта. На горшок и в люльку. Уборная была грубоватой. Полли улучила момент, когда они с Шафти оказались наедине. Она долго ломала голову, как получше начать этот разговор, но одного взгляда оказалось вполне достаточно.
— Я прокололась, когда вызвалась готовить обед? — пробормотала Шафти, уставившись на поросшую мхом раковину.
— Для начала, — кивнула Полли.
— Но ведь многие мужчины готовят, ты же знаешь! — горячо ответила Шафти.
— Да, но только не солдаты, и не с таким рвением. И они не готовят маринады.
— Ты сказал кому-нибудь? — краснея, пробормотала Шафти.
— Нет, — ответила Полли. Это, по крайней мере, было истинной правдой. — Слушай, у тебя, правда, получалось, по крайней мере, до «сахара».
— Да, да, знаю, — прошептала Шафти. — Я могу рыгать, и ходить по-идиотски, и даже ковырять в носу, но я просто не могу ругаться так, как вы, парни!
Мы, парни, подумала Полли. О, боже.
— Мы — грубая и распутная солдатня. Так что, боюсь, подойдет черт или дьявол, — проговорила она. — Э… а зачем это тебе?
Шафти уставилась на сырую каменную раковину, будто бы этот странный зеленый мох и вправду был интересен, и что-то пробормотала.
— Прости, что? — переспросила Полли.
— Хочу найти своего мужа, — чуть громче повторила Шафти.
— О, боже. И как долго вы женаты? — не задумываясь, брякнула Полли.
— … еще не женаты… — голосок Шафти был не громче муравьиного писка.
Полли взглянула на полноватую Шафти. О, боже. О боже. Она попыталась говорить как можно более убедительно.
— А может, тебе лучше…
— Не говори, что я должна отправиться домой! — воскликнула Шафти, наступая на нее. — Дома мне светит лишь бесчестье! Я не отправлюсь туда! Я буду воевать, и я найду его! И никто меня не отговорит, Оззи! Никто! Так уже было! И все закончилось хорошо! И даже песня есть!
— Ах, это, — пробормотала Полли. — Да. Я знаю. — Менестрелей надо отстреливать. — Но я собирался сказать, что вот это может помочь… — И она достала из рюкзака свернутые шерстяные носки. Это было опасно, она знала, но теперь она чувствовала ответственность за тех, чья странная прихоть не была распланирована до конца.
Возвращаясь, она заметила, как Уоззи повесил на крюк, торчащий из осыпающейся стены, портрет герцогини. Он украдкой огляделся и, не заметив в тенях двери Полли, присел перед картиной в быстром реверансе. Реверанс, не поклон.
Полли нахмурилась. Четверо. Теперь ее это почти не удивило. А ведь у нее осталась только одна пара чистых носок. Если так и будет продолжаться, то скоро армия станет босоногой. Полли могла узнавать время по огню. Просто понимаешь, как долго горит огонь, и все. Дрова посерели, и под огнем виднелся пепел. Уже больше одиннадцати, решила она.
Казалось, спать никто не собирался. Она поднялась, пролежав час или два на скрипучем соломенном матрасе, уставившись в темноту и прислушиваясь к тому, что двигалось под ней; она могла бы и дальше лежать так, но, ей казалось, что-то в соломе пытается спихнуть с дороги ее ногу. Кроме того, сухих одеял не было. В бараке были одеяла, но Тричасти советовал не брать их, если им не хотелось бы заполучить, как он выразился, «тот Зуд».
Капрал оставил зажженную свечу. Полли снова перечитала письмо Пола и еще раз просмотрела клочок бумаги, что она подобрала на грязной дороге. От слов остались лишь кусочки, и она не была уверена во многих из них, но ни одно ей не нравилось. «Вторж» звучало хуже всех.
А потом оказалось, что есть и третий листок. Она ничего не понимала. Должно быть, это вышло случайно. Она стирала вещи Блуза и, конечно же, нужно всегда проверять карманы, прежде чем стирать, потому как любой, кто хоть раз пытался развернуть мокрый, обесцвеченный свиточек, который когда-то был банкнотой, ни за что не решит повторить это. А там был этот сложенный листок бумаги. Разумеется, она не должна была открывать его, а, открыв, не должна была читать. Но некоторые вещи просто делаешь.
Это было письмо. Наверное, Блуз положил его в карман, а потом забыл вытащить, переодевая рубаху. Она вовсе не должна была читать его, но все же прочла при свече.
Моя дорогая Эммелин,
Слава и Удача ждут! После всего лишь восьми лет службы младшим лейтенантом, меня уже повысили и дали командовать отрядом! Конечно, это значит, что в Ведомстве Одеял, Кроватей и Лошадиного Корма генерал-адъютанта не останется офицера, но я объяснил принципы своей новой картотеки капралу Дреббу, а он, я уверен, все отлично понял.
Ты понимаешь, я не могу вдаваться в подробности, но, надеюсь, это замечательная перспектива, и вскоре собираюсь встретиться «с Врагом». И осмелюсь заверить, что гордое имя Блузов войдет в военную историю. А я тем временем оттачиваю свое фехтование, и все, определенно, «улыбается» мне. Конечно, повышение означает прибавку лишь в один Шиллинг «per Diem» и Три Пенса на корм. Недавно я приобрел «боевого коня» у мистера «Честного» Джека Слэйкера, очень занимательного джентльмена, хотя, боюсь, его слова о моем «мастерстве» держаться в седле слишком преувеличены. Как бы то ни было, я, наконец, «продвигаюсь вверх», и, если Рок улыбнется мне, то совсем скоро наступит день, когда я
К счастью, больше ничего не было. Немного подумав, Полли осторожно намочила письмо, быстро высушила его над гаснущим огнем и положила в карман выстиранной рубахи. Блуз, возможно, и отчитает ее за то, что она не вынула его перед стиркой, но в этом она сильно сомневалась.
Одеяльный лавочник с новой картотекой. Восемь лет в младших лейтенантах, на войне, где продвижение по службе может идти довольно быстро. Человек, ставящий кавычки вокруг любого слова или фразы, что, по его мнению, звучит хотя бы слегка «экстравагантно». Оттачивающий свое «фехтование». И настолько недальновидный, что умудрился купить лошадь у Джека Слэйкера, который бывал на всех лошадиных ярмарках и продавал настолько древних кляч, что они отбрасывали копыта прежде, чем покупатель добирался до дома.
Наш командир.
Они проигрывали войну. Все это знают, но никто не хочет признавать. Будто бы, если слова не произносятся вслух, то ничего и не происходит. Они проигрывают войну, и их отряд, нетренированный и неиспытанный, расхаживающий в сапогах мертвецов, лишь ускорит поражение. Да половина из них — девчонки! Из-за какой-то дурацкой песенки Шафти отправилась на войну, чтобы найти отца своего будущего ребенка, а для девушки это слишком отчаянный шаг даже в мирное время. А Лофти тащится за своим парнем, и, наверное, это романтично, по крайней мере, первые пять минут боя. А она…
… ну, да. Она тоже слышала ту песню. И что? Пол был ее братом. Она всегда приглядывала за ним, даже когда была совсем еще маленькой. Мать всегда была занята, в «Герцогине» все всегда были заняты, и Полли стала старшей сестрой для брата, который сам был старше ее на пятнадцать месяцев. Она учила его сморкаться, учила его буквам, находила его, когда злые мальчишки оставляли его одного в лесу. Присматривать за Полом было ее обязанностью, которая потом вошла в привычку.
И потом… ну, это была не единственная причина. Когда умрет ее отец, «Герцогиня» больше не будет принадлежать ее семье, если не будет наследников мужского пола. Таков был закон, простой и понятный. Закон Нуггана гласит, что мужчина может наследовать «Вещи Мужчин» — землю, здания, деньги и всех домашних животных, кроме кошек. Женщины же наследовали «Вещи Женщин», в основном это были мелкие ювелирные украшения и прялки, которые передавались от матери к дочери. Они совершенно точно не могли наследовать известные таверны.
