– То есть Адам, Александр Македонский, Аладдин и я существуем одновременно?
– И да, и нет. Души ваши, то есть души Адама, Македонского и Аладдина существуют одновременно, ибо они часть единого целого.
– Чушь, лапшу вешаешь, – скептически сморщился Бельмондо.
– От тебя ничего не скроется! – засмеялась "трешка". – Но душу своего кровника ты все равно получишь, головой своей ручаюсь.
– У тебя их шесть, – засмеялся я.
– Всеми шестью ручаюсь, – твердо ответила "трешка". – Главное в жизни – это хотеть. И вообще, в колодце как нигде действует принцип "Если нельзя, но очень хочется, то можно"... Однако, ближе к делу. Как я поняла, вы не прочь поработать чертями в Аду?
– Да, – одновременно ответили Борис с Николаем.
– Нет, – сказал я.
Душу мою ели сомнения. А что если она просто хочет от нас избавиться? Мавры сделали свое дело, запустили ее, и могут теперь умереть?
– Нет? – удивилась "трешка" моему отказу. – Ты не хочешь заняться грехами своей бывшей тещи Светланы Анатольевны? Я ведь могу и ее душеньку в Аду нарисовать.
– Заняться грехами Светланы Анатольевны? – удивился я. – Да она ведьма! Она хозяйкой в твоем аду будет!
– Вот и прекрасно! – воскликнул "трешка". – Возьмете ее вольнонаемной. С утра пусть мучается, а с обеда помогает... Ведь Бельмондо с Баламутом наверняка сообразят для своих кровников широкую программу.
– Ладно, я подумаю, – пробормотал я, впрочем, уже предвкушая трогательную встречу с бывшей тещей, оставившей в свое время немало неизгладимых царапин в моем ливере. – А как души мучить научишь? Они же бесплотные?
– Для бесплотных душ – бесплотные орудия... Да, кстати...
Голос "трешки" окрасился злорадными нотками.
– Что кстати? – переспросил Бельмондо, заподозрив неладное.
– Я не хотела вам говорить...Сюрприз хотела устроить...
– Какой сюрприз? – заволновался уже я.
– Приятный, приятный, не беспокойтесь. Худосоков вас там дожидается.
– Он главный там, наверное... – насупился Баламут.
– Да нет, на общих основаниях.
– А как же с переходом В3/В4? – спросила Ольга. – Вы так Адом своим увлеклись, что забыли о главном.
– Я его контролирую, – важно ответил "трешка". – Теперь без моего ведома ничего не случится. А теперь идите!
– Погоди нас отправлять, – присел Баламут перед "трешкой". – Я хочу спросить и вот о чем... Ты нас не лоханешь? Твой Ад и в самом деле существует? Короче, настоящим он будет?
– Я вам удивляюсь! Вы говорите себе – вот это настоящее, это жизнь, а это – фикция, фантом, обман зрения. Тогда как на самом деле все наоборот. Жизнь – это обман зрения, жизнь – это второстепенное. Многие, кстати, религии совершенно справедливо это постулируют. Главное, настоящее, начинается за ней, за жизнью, за чередой жизней. Однажды, прожив миллионы жизней, твоя душа перестанет цепляться за плотские одежды и умчится в космос, умчится в безвременный вакуум и будет жить лишь воспоминаниями, переплетенными с воспоминаниями других душ... И будет смеяться, как она миллиарды раз боялась смерти, миллиарды раз дрожала за свою жизнь, как она миллиарды раз страдала из-за ревности, зависти, как она переживала свое уродство и неудачливость, как она верила шарлатанам, задорого продававшим то, что есть у каждого. И как она всеми силами оттягивала это чудесное владение всеми Вселенными, как она берегла себя, как по сути дела отказывалась от жизни, окружая себя забором из привычных вещей, людей и событий...
– Тень на плетень наводишь, – махнул рукой Баламут, не дав "трешке" закончить. – Ну ладно, если что будет не так, мы тебя из преисподней достанем.
* * *
Трахтенн был мариянином и летел спасать мариинскую цивилизацию. Спустя несколько грегов, ему суждено превратиться в человека. Превратившись, он, без сомнения, поведет себя как добропорядочный гражданин Синии... То есть с точностью до наоборот.
Короче, ему было о чем подумать. Но одно было ясным, как день – Мыслитель думать не будет. Он лишит жизни Трахтенна-человека. Вне всякого сомнения, в его программе предусмотрена возможность уничтожения капитана корабля в определенных нештатных ситуациях.
Трахтенн не хотел быть убитым. "А ведь время работает против Марии... – думал он, вглядываясь в свое отражение в настенном рефлекторе. – Против Марии и в пользу Нинон..."
10. Друг Кукарра. – Костыли, книксен и медленный вальс. – Дурной вкус и звезда Давида.
– Что-то мне все это не нравиться... – сказал Баламут, усаживаясь за обеденный стол. – Может, разобрать ее на части пока не поздно?
– Глупости! – в один голос воскликнули Вероника с Ольгой. – Она такая лапушка!
– И железка к тому же, – добавила София. – Она все сделает, чтобы нам с вами было хорошо. Ведь мы для нее и няньки, и собеседники. Да и кто в ней сидит? Мы ведь сидим! И, следовательно, она наша родственница. Наша сестра и ваш брат.
– Ладно, ладно, уговорила, – махнул рукой Баламут. – Пусть живет. Давайте вечерять.
Как только он это сказал, в столовую вошли официанты и ровно через минуту наши фужеры искрились шампанским.
– Слушай, Коля, – спросил я, любуясь игрой выжимок французского лета, – я вот все думаю, зачем Ленчик столько шампанского в Центр натаскал? Ведь сам он не пьет и его подчиненные ни-ни?
– Да, – согласился Бельмондо, – второй год пьем, а все не кончается... Загадка. Надо будет спросить его при встрече.
Мы все, кто с недоумением, а кто и с откровенным испугом, посмотрели на Бориса – похоже он не сомневался в том, что Худосоков еще не раз окажется у нас на пути. Настроение, и без того неважное, упало, мы выпили, не чокаясь. Не успели опорожненные фужеры опуститься на стол, как на всех накатила сонливость. Я боролся со сном успешнее других и заснул последним.
Проснулись мы на поляне под Кырк-Шайтаном, связанные по рукам и ногам. Наши глаза еще не привыкли к яркому полуденному солнцу, как из-за горы, натружено тарахтя, вылетела Ми-восьмерка цвета хаки. Спустя три минуты она приземлилась невдалеке, тут же из нее выскочили чернокожие(!!!) солдаты. Еще через пару минут мы были схвачены и брошены на ребристый пол винтокрылой машины. Стоит ли говорить, что перед погрузкой наши рты были заклеены липкой лентой, а на головы надеты черные матерчатые мешки?
...Сколько продолжался перелет неведомо куда, сказать я не берусь. С вертолета мы были перемещены в насквозь пропахший керосином транспортный самолет. Раз десять он взлетал и садился, пока нас, полумертвых от голода и холода, не выгрузили в маленьком африканском аэропорту (в щелочку в мешке, надетом на голову, я разглядел на обочине посадочной площадки стайку толстых вислогрудых африканок). Через пятнадцать минут после приземления мы мчались в машине (по-видимому – в крытом грузовике) по хорошему шоссе, а еще через полчаса нас выгрузили, перетащили в какое-то просторное помещение и лишь там освободили от мешков, наклеек и пут.
– Опера "трешки" "Приплыли", – первым выразил свои чувства Баламут, со сморщенным от боли лицом растирая онемевшие руки. – Похоже, ребята, мы в теплой Африке...
– Не ходите, дети в Африку гулять, – механически продекламировал я, пытаясь привести бесчувственную Ольгу в сознание. Но видимых успехов добиться не успел – комната, в которой мы пребывали, неожиданно наполнилась чернокожими людьми в белых халатах. Они схватили каждого из нас под руки и куда-то потащили.
...Меня принесли в небольшое помещение с кафельными стенками, положили на кушетку и заколдовали над моим полубесчувственным телом. Сначала невозможно черная медсестра сделала мне несколько безболезненных инъекций в ягодицу и живот, затем клизму из пахучих трав, затем полуголый умащенный индус в тюрбане принялся массировать меня с ног до головы. Через полчаса я чувствовал себя как Марк Тайсон перед выходом на победный ринг и не преминул заметить, что у медсестры прекрасная фигура, весьма чувственные губки и что ее правое запястье несет отчетливые следы укусов крупного животного.
Я не успел спросить у красавицы, что за зверь так безжалостно ее искусал – сразу же после окончания массажа меня переодели в свободные белые одежды и провели в пиршественный зал. Да, настоящий пиршественный зал, с широкими столами, застеленными белоснежными скатертями, с услужливыми слугами и важным высоким метрдотелем.
Усевшись на свободное место, я начал разглядывать висящие на стенах натюрморты, очень неплохие. Как только я закончил с живописью и перешел к рассмотрению совершенно изумительного столового фарфора, вошли мои друзья. Стоит ли говорить, что все они выглядели весьма и весьма свежо, особенно девушки, особенно моя Ольга, особенно ее алые, ожившие губки...
– Мне, пожалуйста, африканского буйвола под винным соусом, – сказал Бельмондо, проходя мимо метрдотеля. И, обернувшись, серьезно добавил:
– Целиком, пожалуйста!
