Гранит поддавался необычайно трудно. Я чувствовал себя борцом сумо, изо всех сил выталкивающим соперника с татами. Соперник был неподвижен, он был многократно тяжелей и сильней. Но я давил, давил, давил. Тело у меня исчезло, исчез и разум. Осталась лишь воля, сконцентрированная на стремлении вперёд…
Когда я выбрался из стены, вернувшее человеческую форму тело представляло собой сплошное переплетение натянутых до предела мышечных жгутов. Казалось, связки вот-вот оторвутся от суставов, а мышцы лопнут — волокно за волокном. Я впервые не чувствовал в себе сил к трансформации. Организм был не сверх-пластичен, а сверх-напряжён. Не тело, а одна большая судорога. От боли хотелось выть. Я повалился на пол, сгрёб ковровую дорожку и вцепился в образовавшуюся складку зубами. Иначе зубы попросту рас-крошились бы друг о друга.
Меня можно было брать голыми руками. Но лучше теми здоровенными щипцами, которыми рабочие на заводе ворочают раскалённые заготовки. Или петлей на шесте, ко-торой пользуются ловцы бродячих собак. Потому что время от времени меня сотрясала дрожь, а конечности начинали самопроизвольно двигаться, молотя в бешеном темпе по воздуху.
Это было мучительно. Это было страшно. И это было, чёрт возьми, восхитительно! Должно быть, так чувствует себя оборотень, впервые превращаясь в волка. Когда меня наконец отпустило, ужаса перед случившимся оказалось ровно столько же, сколько восторга.
Я выплюнул пыльный ковёр, встал на четвереньки и осмотрелся. Мне посчастливилось попасть в самый дальний и тёмный угол холла. Практически тут же начинался коридор, над входом в который висела стеклянная табличка «АРХИВ». Рядом стоял прислонённый к стене большой портрет в рамке, перевязанный наискосок черной лентой. У человека на портрете было одутловатое лицо пьяницы и извращенца, украшенное крайне несимпатичной родинкой возле носа. На шее поверх галстука висели очки на шнурке. Подпись сообщала, что это — покойный Новицкий, прекрасный работник и грамотный знаток архивного дела.
Сколько я не искал взглядом ночного дежурного, разглядеть его не смог. Стул подле тумбочки, оборудованной телефоном, пустовал. Наверно, лоботряс где-нибудь дрых. Не-удивительно, что у них здесь сотрудников по ночам режут.
Я прокрался в освещённый лишь тусклыми дежурными лампами коридор. Коридор был длинен, дверей имелось около десятка, однако нужную я нашёл без труда. Она была заклеена бумажной полоской с печатью. Поскольку дверное полотно не было ни стальным, ни гранитным, я прошёл сквозь него без усилий.
Окна в кабинете отсутствовали, и я включил свет. Следы преступления успели ликвидировать, но далеко не все. На паркете виднелись бледно-розовые пятна, на боковой поверхности рабочего стола — незамеченные уборщиком бурые брызги. Многочисленные шкафы стояли распахнутыми. Находящиеся там знакомые мне картонные папки с дерматиновыми корешками пребывали в беспорядке. Машинально я вытащил первую попавшуюся, раскрыл. Внутри лежали пожелтевшие от старости бумаги. Никаких заголовков, никаких надписей — просто десятки перфорированных по краям листов с сотнями фамилий, отпечатанных на древнем матричном принтере. Некоторые фамилии были аккуратно, по линейке подчёркнуты. Возможно, на дне стопки имелось объяснение, что здесь и к чему. Однако я уже утратил интерес, захлопнул папку и сунул обратно в шкаф. Начал поочерёдно выдвигать ящики стола. Не могу сказать, что я искал. Рассчитывал обнаружить записку Новицкого со словами «меня убил тот-то по такой-то причине»? Как выражается Жерар, глупо было бы…
В верхнем правом ящике кроме канцелярской дребедени и блистеров с таблетками от поноса обнаружился кожаный очечник. Ведомый любопытством, я открыл его и увидел очки со шнурком. В толстой оправе, с хитро изогнутой дужкой. Те самые, что и на по-смертном портрете Возницкого. Я покрутил их в руках и улыбнулся. Меня вдруг осенило.
Нет, ребята, не зря я залез в этот кабинет.
* * *
Ночной дежурный, некрупный мужичонка лет шестидесяти, подтянув ноги к груди, сладко спал на оттоманке. На мятом бэйдже значилось: Кириенко Пётр Кириллович. Я по-тряс его за плечо и хрипло сказал:
— Просыпайся, Кирилыч. Разговор есть.
Он открыл глаза. Увидев меня, молниеносно вскочил на ноги, прерывисто вздохнул и рухнул задницей обратно на лежанку. Морщинистое лицо затряслось, точно к нему под-вели переменный ток. И было от чего! Перед Петром Кирилловичем стоял абсолютно голый, густо залитый кровью Новицкий. На шее призрака висели очки в толстой оправе. Это был мой маленький шедевр — даже стекло выглядело как настоящее! После двойной транспозиции через фанерную дверь ко мне наконец-то вернулась способность к перевоплощению. На стороже Кириенко я решил обкатать действенность нового обличья.
Приятно сознавать, что работало оно на твёрдую пятёрку.
— Не пугайся, Кирилыч, — прохрипел я. — Не за тобой пришёл. Спросить хочу. Кто меня убил и за что, знаешь?
— Да это… Откуу… откуда мне? Дежурил-то не я…
— Может, слухи какие? Сплетни?
— Нее… нету слухов. Оперативники из убойного отдела говорят, баа… башку сломали. Ведь никто кроме ваа… вас сюда не заходил. Ночью-то. И с вечера никто не остаа… оставался. А сами-то нее… не помните разве?
— Не помню. Сзади набросились. Сразу мешок на голову накинули. Душили. Резали и душили… Мне и сейчас душно, Кирилыч! Душно мне! Душно! Открой окно, задыхаюсь я!!!
Кириенко, спотыкаясь, побежал к окнам.
— Стой! — закричал я. — Не то! Вон то, открой, в сквер. Там воздуха больше!
Сторож начал судорожно ковырять закрашенные многими слоями эмали шпингалеты, помогая себе ключами из большой связки. В конце концов, окно было распахнуто. Громогласно стеная, я вскарабкался на подоконник, со стоном втянул в себя воздух. Повернулся к Кириенко.
— Пойду я к героям, Кирилыч. Они хоть и памятники, но лучше живых. Затвори за мной окно. Да помни, если виновен, под землёй тебя найду! Прощай, Кирилыч!
Широко раскинув руки, я выпрыгнул в ночную темень.
Следующий визит «призрак Новицкого» нанёс директору ГЛОКа. Увы, но там у меня случилась осечка. Рядом с супружеской кроватью, где почивал руководитель лаборатории опытных конструкций, его молодая жена и пушистый абрикосовый перс, стояла колыбелька. В ней мирно посапывал хорошенький младенчик. Устраивать представление, способное напугать ребёнка и женщину, мне не позволила совесть.
Кот при моём появлении проснулся и напряжённо следил за странным гостем. Я по-казал ему «окровавленный» средний палец, после чего погрузился обратно в стену.
Зато с Витей Найтом не церемонился. Содрал с него одеяло и растопыренной пятернёй хлёстко врезал по голой спине. Он дёрнулся и завозился на постели, всматриваясь в бледного посетителя. Я сделал шаг назад и включил ночник. Витя — бородатый и не очень-то молодой субъект с рыхлым брюхом, изумленно разинул пасть.
— Что, Витенька, не ждал?
— Новусик, так ты живой? — слабым голосом спросил Витя. — А ко мне прокурорские приходили. Сказали, что убит.
— Прокурорские не соврали. — Я напрягся, и из глаз «Новицкого» потекли кровавые слёзы, а на теле проступили страшные резаные раны. — Говори, стервец, кому меня продал?
— Ты что! Разве я мог, — залепетал Найт, пряча бегающие глазки. — Ты же знаешь, как я тебя люблю… любил…
— Ну, раз не хочешь признаваться по-хорошему… — Я взял со стола ножницы и рас-крыл лезвия. — …Придётся поступить с тобой так, как поступили со мной.
— Пощади, Новусик! — модный сценарист захлебнулся рыданиями. — Я не виноват! Он меня заставил! Заставил позвонить тебе. Он прижал мне палец дверью! Вот, смотри! — Витя Найт выставил мизинец с почерневшим ногтем. — Пообещал, что прижмёт ещё кое-что, если не вызову тебя в архив!
— Кто он?
— Мент! Мент это был. Высокий, широкоплечий. Уши оттопыренные. Я его вообще впервые видел. Поймал меня возле квартиры. Я с презентации возвращался. Подшофе, но дури с собой не было. Так что послал его сразу на три направления. А он мне в живот ку-лаком — раз! В квартиру втолкнул и давай палец дверью прижимать. Если, говорит, Новусику не позвонишь, ещё и член прижму. Всё равно, говорит, он тебе не нужен! Куда мне было деваться, а? Я и позвонил. И сказал, что этот садист велел.
— Повтори-ка.
— Зачем? — насторожился Витя. — А сам разве…
Вместо ответа я жутко захрипел и, вцепившись пальцами в края самой глубокой раны, начал её раздирать. С допросом следовало торопиться. Пластичность моего организма понемногу снижалась. Ещё пять-семь минут — и Витя Найт узрит волшебное превращение Новусикова призрака в живого и здоровенького Павла Дезире.
— Вот что я помню! Вот! — рычал я. — Помню, как бритвой меня резали. Как струной душили, помню! Говори, подонок, как ты меня на смертные пытки выманил!
