— Замечательно. Зимой можно будет туда, где теплее, — согласился гончар.
— Могу я одолжить у тебя полотенце?
— Оно и так твое, господин Легибий.
— Правда?
— Ты забыл его здесь в прошлый раз. Помнишь? Когда тебе в голову пришла идея устройства маяка?
— Чудесно, чудесно. — Легибий завернулся в полотенце и провел на стене еще несколько линий. — Замечательно. Я пришлю кого-нибудь забрать стену.
Он обернулся и, казалось, только что заметил омниан, присмотрелся и пожал плечами.
— Гм-м, — только и сказал он и зашагал прочь.
Брута подергал за плащ одного из эфебских солдат.
— Прошу прощения, но почему мы остановились?
— Мы обязаны уступать дорогу философам, — пояснил солдат.
— А кто такой философ? — спросил Брута.
— Тот, у кого хватило ума подыскать себе непыльную работенку, не связанную с подъемом тяжестей, — раздался голос в его голове.
— Безбожник в поисках справедливой участи, которой он, несомненно, заслуживает, — ответствовал Ворбис. — Выдумщик заблуждений. Они слетаются в этот проклятый город, как мухи на навозную кучу.
— На самом деле все дело в климате, — пояснила черепашка. — Сам подумай. Если у тебя есть склонность выпрыгивать из ванны и бежать по улице каждый раз, когда в голову приходит блестящая идея, вряд ли ты захочешь жить в холодном климате. Если бы такие люди жили в холодном климате, они бы давно вымерли. Обычный естественный отбор, не более. Эфеб знаменит своими философами. Это даже лучше, чем уличный театр.
— Что лучше — толпа стариков, бегающая по улицам без одежды? — едва слышно произнес Брута, когда колонна двинулась дальше.
— Вроде того. Проводя все свое время в раздумьях о проблемах вселенной, о менее значительных вещах ты просто забываешь. Например, о штанах. Девяносто девять из ста идей оказываются совершенно бесполезными.
— Почему же никто не додумался надежно запереть их где-нибудь? — спросил Брута. — Лично мне кажется, что они никакой пользы не приносят.
— Потому что сотая идея, — сказал Ом, — обычно бывает гениальной.
— Что?
— Видишь ту высокую башню на скале?
Брута поднял глаза. На самом верху башни металлическими полосами был закреплен сверкающий на солнце большой диск.
— Что это? — прошептал он.
— Причина, по которой у Омнии больше нет флота, — ответил Ом. — Вот почему так полезно иметь под рукой нескольких философов. Они размышляют себе на тему «Истина — это красота, или красота — это истина?» или «Производит ли шум падающее в лесу дерево, если никто его не слышит?», а потом, когда ты уже решишь, что они вообще вот-вот обслюнявятся, один из них и говорит этак невзначай: «Интересной демонстрацией принципов оптики будет размещение на высоком месте тридцатифутового параболического зеркала, способного направлять солнечные лучи на вражеский флот». Философам приходят в голову удивительные идеи. А незадолго до этого в целях демонстрации принципа рычага было изобретено замысловатое устройство, способное метать шары горящей серы на расстояние в две мили. А до этого, насколько я помню, было придумано какое-то подводное судно, которое втыкало в днища кораблей заостренные бревна.
Брута снова посмотрел на диск. Из речи Ома он понял не больше трети.
— Так оно производит или нет? — наконец спросил он.
— Что производит? Кого производит?
— Шум. Дерево. Если упадет, когда никто его не слышит?
— А кого это волнует?
Процессия подошла к воротам в стене, которая окружала скалу, как повязка окружает голову. Эфебский капитан остановился и развернулся.
— Глаза… посетителей… должны быть завязаны, — провозгласил он.
— Это оскорбительно! — закричал Ворбис. — Мы явились к вам с дипломатической миссией!
— Это не мое дело, — ответил капитан. — Мое дело лишь объявить: «Если вы собираетесь войти в эти ворота, ваши глаза должны быть завязаны». — Можете не завязывать глаза. И оставаться снаружи. Но если вы все же хотите оказаться внутри, то войти вы сможете только с повязкой на глазах. В этом и заключается этот, как его, жизненный выбор.
Один из поддьяконов что-то прошептал Ворбису на ухо. Затем тот провел краткое совещание с командиром омнианских легионеров.
— Хорошо, — согласился он наконец. — Мы повинуемся принуждению.
Повязка была очень мягкой и абсолютно светонепроницаемой. Потом Бруту взяли за руку и повели…
…Десять шагов по коридору, потом пять шагов налево, потом вперед по диагонали и три с половиной шага налево, направо сто три шага, три ступени вниз, семнадцать с четвертью оборотов, девять шагов вперед, один шаг налево, девятнадцать шагов вперед, пауза три секунды, два шага вправо, два шага назад, три с половиной оборота, ожидание одна секунда, три ступени вверх, двадцать шагов направо, пять с четвертью оборотов, пятнадцать шагов налево, семь шагов вперед, восемнадцать шагов направо, семь ступеней вверх, по диагонали вперед, пауза две секунды, четыре шага направо, тридцать шагов вниз под уклон в метр на каждые десять шагов, семь с половиной оборотов и шесть шагов вперед…
…«И какой во всем этом смысл?» — недоумевал юноша.
Повязку сняли, и он обнаружил себя в просторном дворе, облицованном каким-то белым камнем. В глаза било яркое, отражающееся отовсюду солнце. Брута зажмурился.
Двор был окружен лучниками. Стрелы были направлены вниз, но позы лучников предполагали, что в любую секунду луки могут быть переведены в горизонтальное положение.
Здесь их ждал еще один лысый человек. Казалось, Эфеб обладает бесконечным запасом тощих лысых мужчин в тогах. Этот мужчина улыбался, но только одними губами.
«Никому мы не нравимся», — подумал Брута.
— Полагаю, вы простите нас за эти незначительные неудобства, — промолвил тощий. — Меня зовут Аристократ. Я — секретарь тирана. Убедительная просьба оставить все оружие здесь.
Ворбис выпрямился во весь рост. Он был на голову выше эфеба. Его обычно бледное лицо побледнело еще больше.
— Но мы имеем право сохранить наше оружие! — воскликнул он. — Мы — посланцы в чужеземное государство!
— И тем не менее мы не какие-то там варвары, — мягко возразил Аристократ. — Здесь вам оружие не потребуется.
— Не варвары? — переспросил Ворбис. — А кто сжег наши корабли?!
Аристократ поднял руку.
— Этот вопрос будет обсуждаться в другое время. Я должен исполнить приятную обязанность показать вам ваши комнаты. Уверен, после столь длительного путешествия вам захочется отдохнуть. Вы имеете право ходить в пределах дворца где захотите. Если вы вознамеритесь заглянуть туда, где ваше присутствие нежелательно, стражники быстро и тактично сообщат вам об этом.
— А покинуть дворец мы можем? — холодно вопросил Ворбис.
Аристократ пожал плечами.
— Ворота охраняются, только когда идет война, — сказал он. — Если запомнили дорогу, можете ей воспользоваться. Но должен вас предупредить, что праздные прогулки по лабиринту вряд ли разумны. Наши предки отличались достойной сожаления подозрительностью и по причине этой врожденной недоверчивости установили множество ловушек, которые мы исключительно из уважения к традициям содержим в смазанном и взведенном состоянии. А сейчас не соблаговолите ли последовать за мной?…
Омниане старались держаться вместе, пока Аристократ показывал им дворец. Здесь было много фонтанов. Много садов. Тут и там люди сидели маленькими группками и не занимались ничем, кроме разговоров. Эфебы, казалось, имели весьма смутное представление о понятиях «снаружи» и «внутри» — за исключением, конечно, опоясывающего дворец лабиринта, призванного четко определять разницу между этими словами.
— Опасность поджидает нас здесь на каждом углу, — тихо произнес Ворбис. — Любой человек, нарушивший дисциплину или вступивший в общение с местным населением, обязан будет объяснить свое поведение инквизиторам. И подробно.
Брута посмотрел на женщину, наполнявшую из колодца кувшин. Ничего воинственного в ее действиях он не углядел.
Он снова испытывал странное чувство раздвоенности. На поверхности находились мысли Бруты, которые полностью соответствовали образу мыслей, одобряемому Цитаделью. Это было гнездо безбожников и нечестивцев, мирская сущность которого служила плодородной почвой для инакомыслия и ереси. Несмотря на яркий солнечный свет, в действительности здесь правили тени.
Но несколько ниже расположились мысли Бруты, который наблюдал за Брутой изнутри…
Ворбис выглядел здесь чужим. Он был слишком резок и неприятен. И Бруте хотелось узнать побольше о городе, где гончар нисколько не удивляется, когда к нему подбегает голый и мокрый человечек и начинает чертить треугольники на стенах его лавки. Брута чувствовал себя большим пустым кувшином. А всякая пустая вещь требует наполнения.
— Это все твои проделки? — шепнул Брута.
