Ведьма поговорила с девушкой и предупредила, что, может, счастья никакого и не получится, а, наоборот, загубит она себе личную жизнь с ранней молодости. Но не так-то просто было отговорить Елизавету. Тогда ведьма растопила в закопченной кружке душистый воск и из этого воска быстро, пока не остыл, вылепила куклу. Окрестила куклу в миске с водой и нарекла Петром. Потом вручила Елизавете длинную иглу и велела проколоть насквозь то место, где у человека находится сердце.
Елизавета вонзила иглу недрогнувшей рукой, послышался стон, из куклы показалась алая капелька крови. Ведьма завязала восковую фигурку в черную тряпицу и отдала Елизавете.
– Храни как зеницу ока, – велела она ей, – если найдет он куклу, а еще хуже – вынет из нее иголку, может быть беда, и уйдет он сразу, сколько ни проси остаться.
Куклу Елизавета запрятала на самое дно старого шкафа, завалив сверху ненужными вещами, и стала ждать. Ранним утром Петр пришел и остался у нее.
Минуло два года. У Елизаветы родилась дочка, которую назвали Корделией в честь бабушки, которая к тому времени уже умерла. Жили они не очень ладно, Петр частенько прикладывался к бутылке и характер у него уже не был таким легким, как прежде. Но Елизавета была счастлива и спокойно переносила угрюмость Петра. Уж лучше такой, чем никакой.
Однажды она немного задержалась на работе, а когда вернулась, то ахнула. На кухонном столе лежала восковая кукла, из ее груди была вырвана иголка, а прямо за столом храпел пьяный Петр. Проснувшись, он потребовал объяснений. Елизавета не стала запираться и рассказала мужу, как было дело. Петр ничего не сказал, но через два дня бесследно исчез, а в кроватке у дочери Елизавета обнаружила серебряную безделушку, украшенную чернеными узорами…
Закончив рассказ, Ванда устало посмотрела на притихших сестер. Они сидели обнявшись и вытирая друг другу платочками бежавшие по раскисшему макияжу слезы. «Еще немного, и заревут в голос», – поняла баба Ванда. Она была так измучена, что сил успокаивать обретших себя родственниц у нее не было.
– Вот что, девочки, – сказала она категоричным тоном, – приходите ко мне завтра к вечеру, постараюсь до конца разобраться. – Она вздохнула. – Сдается мне, что над одной из вас нависла смертельная опасность.
Профессор Серебряков уже много часов шел по подземелью быстрым спортивным шагом, почти бежал как молодой марафонец и сам себе не переставал удивляться! Так хорошо он себя не чувствовал ни разу за последние двадцать лет. Тяжелые доспехи совсем не давили на плечи, меч в руке казался деревянной игрушкой. И куда подевались все его гипертонии, систолы, диастолы и прочие прелести сердечных заболеваний? Единственное, что донимало Вилена Стальевича по-настоящему, это хроническое недосыпание. Из-за погони и милицейских облав ему пришлось идти к цели кружным путем, плутая в незнакомых лабиринтах подземного города.
С той памятной ночи, когда они оживили этого монстра Брюса, профессору ни разу не удалось сомкнуть глаз. Только шел и шел вперед, как маньяк-параноик, охваченный своей навязчивой идеей. Но чем ближе подходил он к тайному кабинету чернокнижника, тем меньше на него давила страшная тяжесть в моменты остановок. И вдруг он почувствовал, что наконец может позволить себе остановиться. Он сел, привалившись к стене, и перевел дух.
Теперь на него навалилась совсем другая тяжесть – не гравитация, а дрема. Он собирался отдохнуть совсем недолго, чуть-чуть, но отяжелевшие веки закрылись сами собой, и утомленный профессор крепко заснул. Ему приснился удивительный сон. На огромном зеленом лугу водили хоровод девушки, наряженные в яркие шелковые сарафаны. Их длинные волосы не были заплетены в косы, а свободно развевались, спадая тяжелыми волнами. Серебряков залюбовался дивной картиной, казалось, она была написана художником-идеалистом, потому что не могло быть такой зеленой травы, такого яркого солнца и таких красивых девушек. От хоровода отделилась девушка в голубом. Она подошла к профессору и опустилась на густую траву рядом с ним.
– Бедный, бедный, – раздался ее мелодичный голос, – как ты устал!
Белая рука девушки стала гладить профессора по голове, опустилась на его лоб. Она была такая прохладная и душистая, такая ласковая, что Серебряков почувствовал, как глубже проваливается в сон.
– Спи, – говорила девушка, – спи и не просыпайся, отдыхай, милый. Ты так утомился… Усни, усни. Я спою тебе колыбельную…
Хоровод замедлил свое кружение и переместился ближе. В глаза профессору заглядывали девушки, такие прекрасные, что сердце щемило. Рядом с ним раздалась тихая песня:
Из далеких пришел ты краев,
Позабудь, где остался твой кров…
Не спеши, а приляг отдохнуть,
Ты успеешь продолжить свой путь…
Ну а если захочешь уйти,
Много ждет тебя бед впереди…
Лучше останься, усни,
В ложе любви утони,
Мягко тебе постелю,
Лаской своей утомлю…
Профессор вольно раскинулся на траве и на него нахлынул удивительный покой. Солнышко пригревало, щебетали птички, прохладная ласковая рука лежала на лбу. Не хотелось ни думать, ни шевелиться. Взгляд Серебрякова скользил по фигуре прекрасной девушки, закутанной в голубой шелк, и вдруг что-то насторожило его. Профессор усилием воли отодвинул пелену с глаз и увидел, как из-под сарафана высунулась страшная когтистая лапа!
Серебряков закричал и очнулся от морока. При слабом свете меча он разглядел, что рядом с ним сидит существо, словно выпавшее из ночных кошмаров. На приплюснутой голове светились тусклым желтоватым светом два узких глаза; из короткого жирного туловища торчали длинные худые лапы с острыми как бритвы когтями. Существо издало недовольное шипение, когда профессор вскочил на ноги и направил на него светящийся меч.
– Ах ты тварь! – завопил Серебряков, делая классический фехтовальный выпад, которому позавидовал бы сам Д’Артаньян. – Вот тебе, вот! – Профессор несколько раз полоснул чудище мечом.
Существо вдруг снова превратилось в девушку. Несколько секунд она с ужасом и осуждением смотрела на Вилена Стальевича, но вдруг вспыхнула ярким пламенем и с громким хлопком разорвалась на тысячи мелких огоньков. Они некоторое время мигали и переливались в темноте, как искры костра, а потом веселым роем умчались в темноту подземелья.
Профессор вскочил на ноги и двинулся в путь: теперь ему самому хотелось как можно быстрее попасть в тайный кабинет Брюса…
Алиса колдовала на своей кухне, ловко замешивая тесто для оладий. Раньше у нее выпечка практически никогда не получалась, оладьи выходили какими-то скомканными, плоскими и серыми. Правда, папа делал вид, что их обожает, потому что любил дочь и старался ее во всем поддерживать. Корделия же начинала охать, что все это жутко вредно и калорийно, следовательно – преступно, а потом устраивала Алисе разнос за перевод продуктов и даже запрещала прикасаться впредь к муке, сахару, маслу и другим компонентам теста.
Но сегодня на Алису снизошло, даже можно сказать, напало кулинарное вдохновение, и она решила сделать родителям приятное. Грызлов ходил по кухне вперед и назад на задних лапах, заложив руки за спину и с интересом наблюдая за ее действиями. При этом он перманентно облизывался и сдержанно повиливал хвостом.
– Чтобы выпечка удалась, надо так говорить, – наставительно сказал домовой, – вот слушай внимательно! – Он посмотрел в потолок, вспоминая заговор, а потом зачастил: – Муку сыплю и воду лью, тесто творю, как земля сотворилась, так тесто у меня уродилось, пекитесь, пышки румяны, хозяйке на славу, а всем на пользу и во увеселение! Понятно?
– Понятно, – сказала Алиса. – Учтем на будущее…
– Вот посмотришь, какие вкусные будут оладьи! – заверил ее Грызлов.
Алиса так и поступила – все сделала по науке, в смысле, по законам кулинарной магии. И как же удались ей эти оладьи! Фантастика! Когда умопомрачительно пахнущие, пористые, дышащие жаром пышные кружочки улеглись на большом блюде под льняным полотенцем, домовой притворно тяжело вздохнул и сказал:
– Никто не знает, как реагирует на горячую выпечку организм домового. Готов пострадать во имя науки и поставить эксперимент на себе самом…
Тут он, конечно, слукавил, и Алиса прекрасно это поняла. Она выбрала оладышки покрасивее, положила горкой на блюдце, поставила на край стола. Грызлов оперативно взобрался на стул и набросился на угощение. Алиса налила ему полную чашку чаю.
– А сахар у нас есть? – спросил домовой, урча и интенсивно работая челюстями.
Она пододвинула к нему сахарницу и некоторое время молча наблюдала, как ловко Грызлов расправляется с оладьями.
– Ух, отлично! Спасибо, хозяюшка, уважила, улестила! – Он довольно потер лапкой вздувшийся животик. – Пойду вздремну, – сказал он, позевывая, – если что, зови…
Раздался звонок в дверь, и домовой тут же с легким хлопком исчез, растворился в воздухе. Алиса пошла открывать. В прихожую вошли Корделия и Ниночка Водорябова, обе взволнованные, зареванные, с жалкими остатками макияжа на лицах.
