Я ходил в ту столовую на Моховой, оцените мое упорство, чуть ли не целый год, каждую субботу. По воскресеньям она не работала. Понятно, я заходил туда уже не три раза в день, но хоть разок улучал забежать. Но моей незнакомки, увы, и след простыл.
Мы еще вернемся к этому «следу». Я над всем этим долго думал. Трудно выразить подсознательное, потому что для определения того, что мы только нащупываем, нет еще слов…
Девушка больше не появлялась. Может, она приходила в другое время? Так ведь и я целый год заходил в разное время, то утром, то днем, то к вечеру. Наши пути обязательно бы пересеклись. Оставалось лишь сделать вывод: она, как и я, приезжая. Она тогда была без подруг, одна, — значит, не университетская. Хорошо одета, так сказать, во всем выходном; студенты выглядят попроще. Да и москвичи обычно не обедают в столовках, они на маминых харчах.
Нет, явно приезжая. Взгляните как-нибудь на провинциальных девушек, когда они, цокая копытцами, выходят на перрон из поездов дальнего следования. Словно на танцы нарядились. Приезжих девушек в Москве отличить легко: либо с иголочки одеты, либо — как беженцы. Ну, тут еще зависит, откуда приехала, из города или деревни, большого города или маленького, столичного — все-таки у нас пока пятнадцать республик — или рядового. Я говорю только о девушках. Москвичек — тех другое отличает. Какой бы модницей она ни была, но обязательно небольшой штрих выдаст ее с головой. Либо сумочка потертая, либо каблучки поцарапанные, либо на драгоценной дубленке разошедшийся шовчик самодельно зашит нитками. Москвички — у себя дома, а дома мелочами пренебрегают. По тому же принципу легко отличить наших от местных и за границей — там сами москвички становятся как бы приехавшими из провинции в столицу: все на них безупречно.
Почему меня занимают эти мелочи… Для меня они не были мелочами. От этого зависело — ходить ли по-прежнему в столовую на Моховой, или, может быть, шататься по всем московским вокзалам, надеясь на авось. Помните старый фильм «Девушка без адреса»? Там артист Рыбников высчитывал, сколько лет понадобится, чтобы обойти все московские квартиры подряд в поисках незнакомки. Мне и это не светило, в таком случае мне надо было бы обойти подряд все квартиры всей страны.
Через год я рассуждал так: что мы имеем? Определенно, она не студентка МГУ. Если б не в столовой, то в скверике перед университетом я б ее обязательно встретил. Со мною уже начали здороваться, настолько я примелькался. Девяносто девять процентов против одного, что она и не москвичка. Как я уже говорил, москвички по случайным столовым не ходят. Вот оно — «случайным»! Куда и откуда она могла идти по Моховой?.. Из «Националя»? Отпадает. В Библиотеку имени Ленина? Глупо, туда с утра ходят, а не в обед. И потом, там — впритык, как говорится, одноименное метро, проще на нем добраться. В соседнее университету здание — в «Приемную Верховного Совета» с какой-нибудь жалобой мамы-папы? От метро у библиотеки и туда тоже ближе. А вдруг не в «Приемную…», а из «Приемной…», скажем, в сторону улицы Горького?.. Нет, с жалобами ходят, чтобы разжалобить, и одеваются победнее, а не как в театр. Уж родители бы проследили, продумали все детально. Когда у меня отчим в тюрьму сел, я в ту «Приемную…» не то чтобы в бабкиных галошах на босу ногу ходил, но и не в хрустальных туфлях.
Я сказал: не в театр. Так, театры, концерты, выставки… Прямое попадание — Манеж! Стоит наискосок от столовой. Как сказал бы кретин полковник Шнейдер из бессмертного «Швейка» (недавно, наконец, прочитал): Центральный выставочный зал потому и называется выставочным, что в нем проводятся выставки. Выставки, а не спортивные лотереи, дубина!
Ну и что теперь мы имеем?.. Она побывала на выставке, увидела столовую напротив и зашла. Итак, искомый центр найден. Москвичка не москвичка, а все они на выставки ходят. Побывала на одной, придет на другую, на третью… По вокзалам мне бродить не надо, уже легче.
Теперь вероятность встречи была больше, можно было даже высчитать. Достаточно одной знаменитой выставки, и действовать в первое же воскресенье. Прийти загодя к открытию кассы и инспектировать очередь с утра до вечера. Проще пареного. Пара пустяков.
Это сейчас кажется, что пара пустяков. А я до этого год своим умом доходил.
Все равно ничего не вышло…
Так продолжалось еще с год. Я изучил — снаружи! — все выставки, какие были, начиная со всесоюзной живописи и кончая художниками Подмосковья. А на выставке чешского стекла даже побывал, но дальше чешского бара, сразу за входом на втором этаже, не пошел — выдохся, мотаясь по очереди на площади. Стекло, правда, впечатляет, там подавали крепкие коктейли в небольших разноцветных рюмках и слабые пунши в высоких красивых фужерах. Я того и другого из любопытства, с горя, испробовал изрядно. Чех-официант даже заинтересовался мной: сколько ж в меня может влезть, — он, мол, готов угощать за свой счет. После восьми крепких он передумал и поспешно со мной распрощался. «Приходите еще», — приглашал он, явно кривя душой. Я был трезв, как стеклышко. Не брало.
С тех пор прошло пятнадцать лет. Женился, жил в Москве, дети росли… И вот однажды днем, в октябре, случайно оказался у входа в Манеж. Было воскресенье, ходил к приятелю художнику в мастерскую на Калининском, не застал, захотелось побродить по старой Москве.
Стоял я у Манежа и смотрел на университетский скверик, на вход в столовую… Я стоял на теневой, холодной стороне и ощущение зябкости усиливалось, оттого что там, напротив, все заливало солнцем… Срывались желтые листья и лепились к желтому фасаду… Доносились молодые голоса, смех…
И все прошлое вдруг вновь возникло во мне. У меня было такое состояние, что вот сейчас, сейчас, сейчас… Я качнулся. За кованой оградой мелькнул желтый девичий плащ… И я побежал.
Желтый плащ скрылся в столовой. Я влетел туда, бабка не остановила меня на входе.
Все вспоминается как-то отрывисто…
Она!.. Плащ переброшен через спинку стула.
Я!.. В короткой куртке нараспашку.
Мы!.. Умоляю: «Дайте мне свой телефон!»
Она!.. Растерянно моргает, даже оглядывается. И вот, держа тонкими пальцами шариковую ручку в отставленной руке, пишет цифры на непослушной салфетке.
Я! — Замечаю, что номер семизначный. Московский.
Она! — «Оля».
Я! — «Валерий! Валерий!» — как глухой. Мы! — «Очень приятно… Очень приятно…» Кто-то! — «Эй, в курточке, — кричат от буфета. — Твоя очередь!»
Расталкивая всех, зачем-то кидаюсь туда, за что-то плачу, оглядываюсь.
Она, не вставая, высоко поднимает руку, то ли приглашает меня за свой столик, то ли прощается со мной, но не насовсем, а до новой встречи, что ли…
Что она хотела сказать этим жестом?
Почему я иду к выходу? В треснувшем стекле внутренней двери отражается мое молодое щенячье лицо с моими первыми, модными еще когда-то, усиками шнурочком.
Все обрывается.
…Я стоял у входа в столовую, в своем длинном сером плаще, и глядел на телефонный номер на салфетке. — Батя, где брали?
Спрашивает баском юный студентик, спрашивает у меня. Я перевел взгляд на другую руку. В ней — выкрутасного вида бутылочка «Двойного золотого».
— Это пиво, да? Где брали? Здесь? — начинал сердиться студентик.
— Такое давно не выпускают, внучек, — придя в себя, ответил я с высоты своего 35-летнего возраста.
Я присел на скамейку. Все вокруг, казалось, было по-прежнему, но чувствовалось, что все не так, как несколько минут назад. Я откупорил бутылку и медленно вылил пиво на газон. Словно боялся, что, ощутив «Двойное золотое» на губах, вдруг снова вернусь в прошлое.
Затем скомкал салфетку и бросил в зеленую урну.
— Если бы ты так упорно не искал ее целых два года, — кашлянув, сказал толстяк Федор, — вы бы не встретились, да?..
— И если б не был октябрь и если бы мне не было зябко в тени от одного лишь вида, что на той стороне солнце… — задумчиво пробормотал Ураганов.
— Напрасно не позвонил, — покачал головой кучерявый детина Глеб. — Иные женщины и в тридцать с лишним не слабо смотрятся.
Валерий ничего не ответил. По-моему, он досадовал на свою болтливость.
— А может, она в самой столовой работала… — внезапно сам себе тихо сказал он.
Ураганов продолжал свои поиски.
Лежал я как-то в больнице… Не буду называть, в какой. А то потом прочитают и еще обидятся. Вон показывали по телевидению, как даже Председатель Совета Министров на одного депутата обиделся. А что тот сказал? Да ничего такого, причем корректно и лишь слегка не взвешенно. Медики же — исключительно обидчивый народ. Особенно им не нравится, что смертность у нас на высоком уровне. Ладно, на высоком, многие народы мы тут опередили, — соглашаются медики, — но зачем раскрывать? Чего ж вы еще, мол, хотите при бесплатном лечении?!
