— Значит, так. Та свадьба отменяется, — решительно сказала красавица. — Мы ведь не поганые язычники, чтобы сразу на двух жениться. Не выйдет!
— Но я… я, дурак, обещал. Дал слово, что женюсь на ней в присутствии стольких свидетелей! — застонал Эгберт, пряча лицо в ладонях.
— Ты ее лю-юубишь? Да-а?! — спросила Мелинда, медленно поднимаясь во весь рост.
— Да я ее терпеть не могу! — воскликнул рыцарь. — Меня от нее тошнит и разве что наизнанку не выворачивает. Да мне легче…легче…
Эгберт на минуту задумался, подбирая сравнение поточней.
— Легче съесть червяка или жабу, чем на ней жениться.
— Так откажись!
— Не могу! Я не могу нарушить данное слово. Слово Рыцаря.
— А на мне жениться, что, уже передумал? — нехорошим голосом спросила Мелинда.
Рыцарь встрепенулся.
— Си-ни-ич-чка-а! Это мое самое-пресамое заветное желание! Но ведь я — рыцарь, а, значит, — воплощение благородства. Так меня учили. Так (ох!) полагается. Сотни книг об этом написаны.
— И должен сдержать свое Слово? — еще тише, почти шепотом, произнесла девушка, придвигаясь к Эгберту вплотную.
— Да. Но я не хочу. Но должен, должен, черт побери!
— Это уже не благородство, это идиотство, — съязвила Мелинда.
— Так что же мне делать? Я, наверное, с ума сейчас сойду! Пожалуйста, помоги! — вид у Эгберта был несчастный. Любовь и чувство долга раздирали его душу пополам.
Красавица шумно завздыхала, присела рядом с возлюбленным, звучно чмокнула в щеку (то был самый целомудренный поцелуй с начала их знакомства — другого Эгберт, по ее мнению, в эту минуту не заслуживал) и — глубоко задумалась. Полчаса (или чуть дольше) они провели в напряженном, гнетущем молчании. Наконец, хмурое лицо девушки будто осветилось изнутри.
— Знаю! Придумала! — закричала она и от радости так сжала Эгберта в объятьях, что едва не выдавила душу из его бренного тела. — Есть одно средство… простое совсем. Тоже, конечно, не для каждого сгодится, а вот нам — в самый раз! Заклинание на потерю памяти. Эта ж-жаба — твоя невеста (бывшая, я сказала!) — просто-напросто обо всем забудет!
— А остальные горожане?
— И они тоже!
— А у меня… у меня получится? — с замиранием сердца, прошептал рыцарь.
— Под-ду-умаешь! — фыркнула Мелинда. — Всего-то и делов: дунь, плюнь и загадай желанье.
— Так про-осто? — поразился Эгберт.
— Конечно! Только помни: плюнуть надо три раза. Перестараешься — беда будет. Запомни: три — не больше и не меньше. Во-о-он на тот камень. Видишь? — И она показала пальцем в сторону большого замшелого валуна, неведомо какой по счету век отлеживающего бока под сенью кряжистого дуба. Неподалеку от места, где они сидели.
— Ну же! Давай, действуй! — подбадривала Мелинда.
Рыцарь вспомнил, как в детстве любил плевать из окна спальни на совершающих ночной обход стражников. Это его немного воодушевило.
— Ну? Чего ждешь?! — не успокаивалась красавица.
К своему счастью, рыцарь не утратил былые навыки и попал прямиком (точне-охонько) в цель. Причем, все три раза, как и следовало.
— Ф-фу-у! тьфу-у! тьфу-у-у! ть-фу-у-у! Хочу, чтобы графиня Марта и все ее подданные навсегда забыли обо мне, навсегда забыли о нашей свадьбе, навсегда забыли о драконах. Навсегда! Ф-фф-фу-у-у! Тьффу-у-у-у! Тьффу-у-у! (Тут Эгберт, от волнения забыв о предупреждении Мелинды, немного перестарался. Ну, чтоб уж наверняка.)
Внезапно наступила странная тишина. Застыло все, что могло застыть: кровь, вода, воздух. Замерла все, что могло замереть: птицы, звери, насекомые. Затаилось все, что могло затаиться: мысли, чувства, желания. Все вокруг будто окаменело. Все, кроме девушки и рыцаря.
Валун закряхтел, заколыхался, заворочался, явно недовольный тем, что его потревожили. И бледный, серебристо-зеленый мох начал медленно сползать с его каменной поверхности. Сползать кусками, клоками, точно струпьями. Зрелище это было не особенно приятное, но (слава богу!) длилось оно недолго. Когда же последняя мшинка покинула (теперь уже) гладкие каменные бока, мир будто встрепенулся. Птицы по-прежнему пели. Листья шелестели, мелкое зверье сновало в траве. Жуки жужжали. Бабочки порхали.
— Вот это да-аа… Подействовало! — восхищенно выдохнула Мелинда. Она зачарованно смотрела на обновленный валун. — Ну, чем могла — помогла! Ты свободен от слова и при этом — не нарушал его. Теперь ты — мой. И только мой! — добавила она и строго взглянула на рыцаря.
— Да! — с пылкостью подтвердил он. — Да! Да! Да!
На этот раз их поцелуй был абсолютно, совершенно (ну, то есть ни капельки!) не целомудренным: оба чуть не задохнулись. А потом решили повторить: еще один раз, и еще один, и еще… Что ж, благое дело, дело приятное — его и повторить не грех. Окружающая природа смотрела на влюбленных с одобрением.
…Они нехотя разжали объятья.
— А теперь — в путь! — скомандовала красавица. — Я буду ждать тебя в обозримых границах Леса (никак не ближе) ровно через три месяца, три недели, три дня, три часа, три минуты и три секунды. Опоздаешь хоть на минуу-ту — никогда меня больше не увидишь. И пеняй тогда на себя.
Мелинда нахмурилась.
— Мое слово крепкое, ты знаешь.
— Сини-ичка моя! — взмолился Эгберт. — У меня же нет ни гроша! Как я пройду заставы? Даже эта одежда, — он потрогал грубую белую ткань, — даже она не спасет меня от уплаты налогов: за возможность прохода, за сам проход, в благодарность за проход и лично в карман стражнику. Хорошо, если одному.
— По-оду-умаешь! Чушь какая! Найди Пелегриниуса, он тебе выход и подскажет.
— Где ж его искать-то? — грустно осведомился Эгберт. — Лес ведь большой.
— Понятия не имею. Дрыхнет себе где-нибудь в укромном уголке. Говорит, «усиленная мозговая деятельность в течение долгого времени чрезвычайно утомляет, а для ее полноценного восстановления мне необходимы отрешенность и уединение». Да не переживай! Захочешь — найдешь. Ну, все! — спохватилась она. — Время пошло.
Мелинда неторопливо оделась, поправила растрепавшиеся кудри и уже хотела идти… Но поймала взгляд рыцаря — такой жалобный, такой молящий.
— Чего тебе еще? — удивилась она.
— Прекрасной Даме полагается дарить возлюбленному что-нибудь на память. Пустячок какой-нибудь, сделанный своими руками. Ну-у, не знаю… рукоделие какое-нибудь — вышивку, например, — робко объяснил Эгберт. — Так полагается.
— Вот еще! Буду я пальцы колоть! — фыркнула его ненаглядная. — Я лучше твой меч починю. Чем не рукоделье? — улыбнулась Прекрасная Дама и на прощанье подарив Эгберту затяжной (слаще меда сладчайшего!) поцелуй, с высоко поднятой головой удалилась прочь.
Глава двадцать четвертая
Между деревьями висело нечто вроде гамака, в центре которого лежал большой мохнатый клубок. То был маг и предсказатель собственной персоной, уютно устроившийся в приспущенной, провисающей паутине. Все его восемь ног прятались под жирным брюшком, скрытые длинной жемчужно-серой шерстью.
Сейчас он походил не на паука, а, скорей, на породистого кота, после сытого обеда прикорнувшего в хозяйском кресле. Редкие лучи солнца скользили по шубе Пелегриниуса и, осторожно, боясь разбудить, гладили спящее чудовище. Одинокая белая искорка (что осталась от вчерашнего сеанса) чуть поблескивала, приподнимаясь и опускаясь в такт его дыханию.
Рыцарю здорово, прямо-таки несказанно повезло: выискивая великого мага, он недолго (каких-то два часа) проплутал по лесу. И вот, наконец, оказался перед спящим чудовищем. Эгберта Филиппа, барона Бельвердэйского, грызли сомнения — как побыстрей (время-то поджимало), но и поделикатней прервать сон Столь Великого Мага, Который Умеет Предсказывать Даже Погоду? Содрогаясь, он протянул руку, о-осто-роожно-о (ой!) по-гла-адил мохнатое тело и быстро, как ошпаренный, отдернул пальцы — паук заерзал, заворочался, зашевелил лапами. Из бесформенной кучи меха показался один (кажется, зеленый) глаз, который с неприязнью взглянул на Эгберта.
