Аид, чуть улыбаясь, смотрел ей вслед, пока Танату, не иначе, от сотрясения мозга, не пришло в голову заявить что-то вроде «Иногда мне кажется, что она действительно твоя дочь».
— Не понимаю, о чем ты, — категорично заявил Аид. — Макария — моя дочь.
Танат предпочел не продолжать эту сомнительную тему; потом появилась Геката, и Аид тихо ускользнул. Потом он наткнулся на Геру, которая, щебеча и размахивая Аресовой ногой, успевала не только руководить размещением раненых и инструктировать команду олимпийских богов относительно ведения поисков Аресофродиты, но и строить глазки Асклепию. Гера сходу отправила Аида с Гефестом, и бог-кузнец, грустный, опечаленный всей этой неприятной ситуацией с Афродитой, отвел его в какие-то безликие гостевые покои.
Главное, там был бассейн с горячей водой, и больше Аиду от этого мира не нужно было ничего. Смыв грязь, засохший ихор и с большим трудом избавившись от мраморной крошки, набившейся в волосы, он лег на каменный борт и закрыл глаза.
Потом, кажется, был не то короткий сон, не то забытье. Он очнулся от прикосновения к щеке чьих-то тонких прохладных пальцев — это была Персефона.
— Я… — не хотела тебе мешать, — смутилась она, убирая руку. — Отдыхай.
— Все хорошо, — сказал он, чуть повернув голову. Он все еще лежал у бассейна, но кто-то накрыл его тонким покрывалом, а волосы успели высохнуть.
Персефона выглядела лучше — она явно успела переодеться и хотя бы немного отдохнуть. Пожалуй, следовало о чем-нибудь у нее спросить, или, протянув руку, коснуться ее, но он ничего не сделал и просто лежал, рассматривая золотистый узор на ее тонком зеленом хитоне. Совершенно не хотелось ничего делать — лишь наслаждаться покоем и дразнящим ощущением нереальности.
Когда-то, пожалуй, он подумал бы, что это сон — но нет, он столько времени провел в чужих снах, что мог отличить одно от другого.
— Есть несколько нерешенных вопросов, — тихо сказала Персефона. — Твоих и моих.
На ее губах появилась странная улыбка — слишком теплая, слишком нехарактерная для той Персефоны, к которой он привык — поэтому Аид все же не выдержал, сел по-турецки и сощурил глаза:
— Скажи-ка, сначала, как звали ту тварь с раздвигающимися зубами, которая притворялась твоим сыном? — подозрительно уточнил он.
— Его звали Загрей… — несколько растерялась Персефона. — Так! — спохватилась она, — А что это за многообещающее начало? Ты решил проверить, я это или нет?
— Учитывая, что с момента моего возвращения все только и делают, что ходят в чужих обличьях, и это может быть вовсе не ты, а Гера, Деметра, Артемида…
— Ну, знаешь, Гера, она бы сразу пришла к тебе голой, — заявила Персефона. — Но раз уж вопрос стоит так, тогда я тоже хочу убедиться, что передо мной Владыка Аид, а не Гефест или Аполлон. Скажи, когда ты пошел вытаскивать меня из бредового сна, какие были твои аргументы…
Она насмешливо прищурилась, чуть подавшись вперед, и Аид улыбнулся:
— Я тогда много всего говорил и предлагал, но по-настоящему тебя пробрало только одно предложение — чтобы ты проглотила Макарию…
— Именно! — согласилась царица. — Не представляю, как до такого вообще можно было додуматься… И, в целом — до всего. В частности, я только недавно узнала, что ты удочерил Макарию…
— Так получилось.
— И еще Деметра рассказала, что из-за меня ты пошел в Лете топиться, — Персефона опустила глаза и принялась разглядывать булавку, скрепляющую слои ткани на своем одеянии. Но, очевидно, булавка не была таким уж интересным объектом, потому, что царица подняла голову и снова перевела взгляд на Аида. — Но… почему?
— Вот уж не могла промолчать, — прошипел Аид. — Дурак, поэтому и полез… иногда твоя мать бывает такой убедительной… — Персефона смотрела на него, только на него, пристально и внимательно. — Ладно. Я просто хотел быть достоин тебя, — он попытался улыбнуться, но отчего-то получилось с трудом. — Как идиот. Это все, что ты планировала уточнить, или…
Он мимолетно подумал о Левке, но мысли о серебристом тополе уже как-то больше его и не трогали; о Концепции — тоже.
Персефона его уже не слушала, она снова разглядывала булавку; Аид протянул руку, вытащил эту злосчастную булавку из ее одеяния, закрыл, чтобы она никуда не воткнулась, и бросил на пол; царица проводила ее взглядом, а потом схватила Аида за руку, вцепилась ему в плечо. Ткнулась носом в ключицу:
— Зачем, ты же всегда… — он обнял ее, коснулся губами виска, и договаривать уже было вроде как и не нужно, но она все же договорила, — ты же всегда был меня достоин. Всегда.
Глава 35. Артемида
Закат на Олимпе был ярким, даже слишком и Артемида недовольно морщила нос, блуждая по развалинам Олимпийского дворца как по метафорическим развалинам Концепции. Хотелось собрать в кучку своих амазонок и вернуться в леса, благо ей несколько раз намекнули, что благодаря деятельному раскаянию, участию в освобождении Персефоны и прочему, прочему ни Зевс, ни Гера не имеют к ней никаких претензий (в отличие от той же Афины, которая хоть и попала под амнистию, все же будет отрабатывать — кажется, ее отправляют в Элладу строить библиотеки и дарить просвещение смертным). Но перед этим богиня-охотница собиралась найти бедняжку Персефону и убедиться, что с ней все нормально. Если это, конечно, было возможно после того, что сделал с ней мерзкий Арес.
Только найти Персефону было непросто. Во-первых, Артемида в принципе не очень хорошо ориентировалась на Олимпе, она как-то больше привыкла не к холодному мрамору стен, а к нежной тени лесов. Во-вторых, после разгрома Концепции дворец существовал в виде груды развалин, а все сопутствующие постройки превратились в импровизированный лазарет, что еще больше усложняло поиск. Заглянув туда и сюда и опросив с десяток нимф, сатиров, харит и богов, охотница поняла, что искать Персефону самой — гиблое дело, и проще найти кого-то из тех, кто занимался размещением раненых, например, ту же Геру. Уж на что царица цариц негативно настроена к Артемиде, она едва ли откажется проводить ее к Персефоне, когда той так нужна поддержка.
Правда, с Герой тоже вышла заминка. Первая попавшаяся харита-прислужница с поклоном проводила Артемиду во временные покои Олимпийских владык, но вместо Геры и Зевса в них почему-то расположились Макария и Танат (тоже не слишком дружелюбно настроенные к Артемиде). Маленькая царевна и раньше ее недолюбливала, а после того, как охотница помогла ее обожаемому папе Аиду расстаться со смертностью самым простым и эффективным способом (копьем в спину), весь перечень кровожадных намерений в отношении Артемиды так и читался у нее на лице. Впрочем, богиня не считала это поводом для беспокойства — да что ей может сделать эта малявка?
С Танатом Железнокрылым все было гораздо проще. Подземный до мозга костей, по мнению Артемиды, он искренне ненавидел каждое живое существо, и ее в том числе. В первую очередь даже ее. Именно это она прочитала в его глазах, когда без стука вломилась в покои и увидела прелестную в своей сюрреалистичности картину: Танат с замотанной головой вытянулся на ложе, развернув крылья, а щебечущая о чем-то Макария ласково перебирала и разглаживала помятые перья, аккуратно разбирая и укладывая их так, как они должны лежать от природы. Странно, но Убийце, кажется, это нравилось — он не отшатывался, а, чуть щурясь, подставлял крылья под тонкие пальчики царевны. Правда, выглядел он при этом каким-то потерянным.
Но это длилось доли секунды. Потом в глазах Убийцы явственно проступило желание призвать меч и разрубить Артемиду на десяток богинь, отчего охотница поперхнулась и предпочла сразу обратиться к царевне.
— Макария, деточка…
Макария вскинула брови и изобразила на лице дружелюбную улыбку. Артемиду явственно перекосило. Желание расчленять читалось в этой улыбке не так явно, как у Таната, но тоже присутствовало — наряду с целым списком из других пунктов. Охотница протянула руку назад, стараясь нащупать дверь для экстренного отступления, не потеряв при этом лицо.
