Вот и сейчас, оказавшись в квартире вдвоем, они принялись неторопливо раздеваться. Приняв душ, они с той же неторопливостью и основательностью предались греховной и осуждаемой обществом любви. Анна Леонидовна слабо постанывала, Иван Николаевич нервно и сосредоточенно сопел. Глаз своих они не открывали. Да и что нового они могли бы увидеть в глазах партнера?
Наконец Иван Николаевич Жухрай лег на спину и, закинув руки за голову, посмотрел в потолок. Анна Леонидовна, свесив ноги с постели, села и принялась подкрашиваться. Жухрай смотрел на Анну Леонидовну и не мог понять, любит он ее или нет. Еще более ему были непонятны чувства, испытываемые любовницей.
— Аннушка, — мягко спросил Иван Николаевич, — ты меня любишь?
Анна Леонидовна недоуменно повернулась к нему, держа пудреницу в руке. В последние годы любовник подобных вопросов ей не задавал. Что это с ним? Расчувствовался на старости лет или на выборах боится проиграть?
— Странные вопросы ты, Ванечка, задаешь, — помедлив, ответила она. — Тебе бы эти вопросы лет двадцать назад задавать, а не сейчас.
— Нет, — с неожиданным и почти юношеским задором сказал Иван Николаевич. — Ты мне ответь, кого ты больше любишь — меня или мужа?
Анна Леонидовна подумала, глядясь в круглое зеркало пудреницы.
— Господи, — сказала она. — Как мужик ты, Ванечка, конечно, покрепче. Но Валера все-таки поласковей будет, понежней…
Она с лукавой усмешкой оглядела любовника, наклонилась, нежно чмокнула его в обозначившуюся с годами лысину и принялась неторопливо надевать лифчик.
— Что это с тобой? — спросила она. — Собрался уговаривать меня от мужа уйти? Поздно, Ванечка. Мне теперь о другом думать надо, Мишеньку воспитывать.
— Вместе и будем воспитывать, — неловко пробормотал Иван Николаевич.
Анна Леонидовна встала, натягивая платье на несколько располневшую, но все еще соблазнительную фигуру.
— Господи, — вздохнула она. — Да какие же из вас с Валерием воспитатели? Вы все в политике, вы народом рветесь руководить. На дом и семью у вас времени не остается. Так у Валерки хоть магазин имеется, а что ты будешь делать, Ванечка, если тебя из губернаторского кресла попрут?
— Ну, положим, какие-то сбережения и у меня имеются, — солидно сказал Иван Николаевич. — Да и слабо твоему Валерке у меня выиграть. За меня народ проголосует.
— Не скажи, — рассудительно ответила Анна Леонидовна, натягивая колготки. — У него союзники — дай Бог тебе таких отыскать. И в городе у него позиции неплохие.
Иван Николаевич грузно сел на постели.
— Ну куда ты торопишься? — с упреком спросил он. — Я серьезно поговорить хотел…
Анна Леонидовна торопливо поцеловала его в щеку.
— Не сердись, — сказала она. — Неспокойно мне. Лежу с тобой, а сама думаю, как там Мишка.
Она торопливо оделась, встала в прихожей у зеркала, приводя себя в порядок. Немного разочарованный Иван Николаевич Жухрай принялся одеваться. Любовниц заводят не из-за сексуального голода, они — громоотвод, если хотите, отдушина, позволяющая мужчине обрести душевное равновесие и спокойствие. А после общения с Анной Леонидовной губернатор спокойствия не ощутил, более того — в душе его поселились неуверенность и беспокойство. «Поговорили, — с раздражением подумал Жухрай. — Как меду напились!»
Из квартиры они выходили порознь. Когда Иван Николаевич вышел, любовницы уже не было видно.
Автомашина стояла в условленном месте. Водитель флегматично читал «Деловые вести Царицына».
— Поехали, — хмуро сказал Иван Николаевич и, срывая раздражение, добавил: — Нашел чего читать! Ты еще «Московский комсомолец» в руки возьми!
Но вернемся к Анне Леонидовне. Беспокойство о судьбе сына не было беспочвенным. С некоторого времени Миша, взяв в руки лист ватмана, чтобы предаться живописным упражнениям, испытывал некоторый дискомфорт. Едва он протягивал руку за фломастером, внутренний голос грубо командовал: «Отставить! Пиши стихи, салабон!» Миша сопротивлялся. Однако после того как по собственной инициативе, но явно против своей воли он вымыл туалет, к своему внутреннему голосу он относился с некоторой опаской. Теперь, взяв в руки карандаш, он уже подумывал, не написать ли ему и в самом деле что-то стихотворное. А то ведь, не дай Бог, придется еще и посуду мыть, а то и картошку до маминого прихода чистить. Было ведь однажды такое, полтора мешка Миша почистил, прежде чем Анна Леонидовна вернулась! Поэтому, заслышав очередную команду внутреннего голоса, Мишутка только вздохнул и мысленно вопросил: «О чем?» Возвратившись домой, Анна Леонидовна сразу же почувствовала неладное. Уж больно тихо было в детской комнате. Она встревожилась. Последние события давали повод для беспокойства. После подсадки генеральской души Миша вдруг ощутил склонность к дрессировке и педагогике. Некоторое время он учил домашнего кота стоять по стойке «смирно», потом начал командовать отцом и матерью, заставляя их ходить по двору строевым шагом. Слава Богу, тяга к спиртному у него начисто пропала. Анна Леонидовна даже с некоторым удовольствием тянула носочек, отрывая стройную ногу от земли на положенные сантиметры.
Анна прошлась по комнатам и обнаружила сына на кухне. Недовольно сопя, Мишутка мыл полы. Кухня была в длинных мокрых разводах.
— Мишенька! — слабо ахнула Анна Леонидовна. — Что, у нас дома полы помыть некому? Зачем ты себя изводишь?
Миша бросил тряпку, посапывая, протопал в свою комнату и вернулся с листом ватмана, на котором темнели старательные каракули.
— Вот, — сказал он, протягивая лист бумаги матери.
— Что это?
— Стихи, — сказал сын. — Сегодня написал.
Хаты сжирало пламя, Был небосклон свинцов. Вышел на бой с врагами Прапорщик Жеребцов.
Верным он был Отчизне И заветам отцов. И любил больше жизни Родину Жеребцов.
Чтил уставы военные, Был отцом для бойцов Командиром отменным Был Иван Жеребцов.
— Мишенька, — Анна Леонидовна подняла на сына недоумевающий взгляд, — а кто он, прапорщик Жеребцов?
— Ну ты даешь, мамка, — сказал Миша. — Забыла, что Флобер ответил на вопрос, с кого он писал госпожу Бовари?
Честно говоря, Анна Леонидовна смутно помнила, кто такой Флобер, но вот кто такая госпожа Бовари, она не знала. В конце концов, со дня окончания школы не один год прошел, а жизнь заставляла Анну Леонидовну Брюсову больше интересоваться правилами торговли, чем беллетристикой. Она стыдливо поинтересовалась у сына, что именно ее Мишутка имеет в виду.
— Однажды французского прозаика Флобера спросили, с кого он писал образ героини своего романа «Госпожа Бовари», — раздумчиво сказал ребенок. — И знаешь, что он ответил? Он сказал любопытствующим: «Эмма Бовари — это я!»
Даосов ночевал у Натальи.
Вроде бы все закончилось, но беспокойство не оставляло Бориса Романовича. Только представьте себя на его месте. События последних дней вышибли Даосова из колеи обыденности. А кто бы остался безучастным к происходящему? Правда, о нагло обобравшем его бесе Даосов думал без особого раздражения. Более того, он жалел лукавого! Оказывается, система разлагала не только людей, от системы страдали и бесы. Похоже, что подобное происходило и в верхнем мире. Вот только способы урегулирования своих проблем бес выбрал не слишком корректные. А с другой стороны, что от него еще можно было ожидать, от исчадия Ада?
— Слушай, Даосов, — сказала Наталья, закинув на любовника длинную горячую ногу и тем самым отвлекая Бориса Романовича от размышлений. — А почему бы тебе на мне не жениться? Нет, правда, котик, я буду верной женой. И готовить я умею.
Даосов обнял женщину и, не открывая глаз, поцеловал ее ведущие губы.
— Я подумаю, — пообещал он. — Только не забывай, , меня ободрали как липку.
— Не в деньгах счастье, старичок. — Наталья куснула любовника за ухо, дразняще прижалась к его груди.
— Кстати, как твоя нога?
Наталья села, огорченно разглядывая темный синяк на бедре. Синяк впечатлял.
— Болит, — пожаловалась она. — Нет, Даосов, ты представляешь, они меня как драную кошку в багажник запихали! Нормальные люди могут так поступать?
— Люди еще и не так могут, — зевая, сказал Даосов. — Слушай, ты меня завтра разбуди пораньше. Кажется мне, что денек не из легких будет!
— А ты не ходи, — сказала Наталья, укладываясь рядом и обнимая Даосова за шею. — В конце концов, ты на себя работаешь, а не на дядю или государство. Позвони своей нимфоманке, пусть она за тебя завтра отдувается.
«Хорошо бы, — сонно подумал Даосов. — Выдернет меня завтра мэр, а у меня ни одной души. Ведь не поверит, посчитает, что я против него играю». Впрочем… Борис Романович сонно осклабился. Была в этой истории своя прелесть. Кажется, он знал, какую приманку подбросит Брюсову. Знал и не сомневался, что мэр Царицына на нее польстится. Прием был, конечно, не слишком честным, но угрызений совести Даосов не чувствовал.
