– А бородавочников?
– Что «бородавочников»? – не понял вернерианин. – Моя фамилия не бородавочников. Я Подподбородков.
– Плевать я хотел на твою фамилию! – выдавил я с придыханием. Меня так и тянуло надавать ему по ушам за это форменное издевательство над органами правопорядка. – Я спрашиваю, ты убил Отца?
– Папу?
– Какого, к дьяволу, папу?! Отца? Бородавочника! Ту мерзкую скотину, которая воняла на весь коридор. Мы еще с тобой волокли его труп к мусоросборнику.
– Ах, этого, – вернерианин помотал головой. – Нет, не убивал. Я, вообще, не люблю убивать, – поделился он. – Жалко мне их.
– Напрасно ты отпираешься, – заметил я, – подумай о том, что чистосердечное признание может облегчить твою участь. – Я направился к выходу из каюты. – И помни, – сказал я напоследок. – Мне все известно. Так что от наказания тебе не уйти.
Тот же вопрос с подковыкой я задал сириусянину.
– Я никого не убивал! – вскричал он.
– Будешь придерживаться той же версии?
– Какой еще версии?! – заверещал Крыс. – Нет у меня никакой версии.
– А как же зеленые сапиенсы?
– Сапиенсы?! Какие сапиенсы?!
– Как?! – опешил я. – Ты же говорил, что видел на борту странных зеленых сапиенсов?
– Да, говорил. Со мной бывает. Я, между прочим, несколько лет лечился, чтобы не видеть странных зеленых сапиенсов.
– Прекрасно, – пробормотал я, достал блокнот и принялся вымарывать запись. Расследование снова зашло в тупик. – Если я узнаю, что ты намеренно пытался пустить следствие по ложному следу! – угрожающе сказал я. – Окажешься на том свете раньше остальных.
Сириусянин издал странный булькающий звук.
– Ничего не могу с собой поделать, – поведал он. – У меня видения и маниакальный психоз.
– Это все?
– Конечно, нет. Время от времени я начинаю задирать окружающих. Дразнить их. Ругаться с ними. Это истерическая реакция. Когда у меня есть лекарства, такое не происходит.
– У тебя есть какие-нибудь таблетки?! – насторожился я, вспомнив о силовых стимуляторах.
– Нет у меня никаких таблеток, придурок! – выкрикнул сириусянин. – Я же сказал, что из-за отсутствия лекарств, я начинаю впадать в патологическое состояние.
Он вдруг с ужасом уставился мне за спину. Я резко обернулся. Но там никого не было.
– Показалось, – пробормотал Крыс и вдруг впился тонкими пальцами мне в руку и зашептал: – Я уверен, что знаю, кто мог его убить!
Я начал закипать, но виду не подал. Не стоит пугать раньше времени истерика и психопата, если он может дать ценную информацию.
– Я тебя внимательно слушаю, – отчеканил я.
– Это я, – сообщил сириусянин, – я мог его убить!
– Ты?
– Я. Вы помните, что было в ту ночь, когда убили Провокатора?
– Конечно.
– А я не помню. Совсем не помню… – Крыс закатил глаза, заломил маленькие ручки. – Зато я отчетливо представляю все время, как отрываю ему хвост. Не правда ли, это странно?
– Ты? Хвост? – я недоверчиво поглядел на этого тщедушного хмыря с треугольной мордой. – Не думаю.
– Вы меня недооцениваете! – возмутился он. – Я способен на такое… на такое…
– Ладно, – согласился я устало, – будешь меня первым подозреваемым в списке.
– Но я же не нарочно, – испугался сириусянин. – И пожалуйста, никому не говорите.
– Посмотрим, – сказал я.
– Гадина! – вдруг выкрикнул Крыс, переменившись в лице. – Сволочь! Мерзавец! Гнида!
– Чего-о?! – опешил я.
Он снова сделался кротким, как ручной хорек, смущенно скосил глазки к носу.
– Вот видите, совсем не могу себя сдерживать. Копролалия. Такое заболевание. Одно из многих. Я совсем-совсем больной ублюдок. Такой же больной, как ты, ЛЕГАВАЯ ГАДИНА! – проорав очередное ругательство, сириусянин замолчал.
– Ах, ты… – начал я, собираясь прочитать ему короткую лекцию о том, как вредно для здоровья хамить представителям власти. Эдакий небольшой классический экскурс в историю взаимоотношений в прошлом здоровых людей и федеральных агентов. Но договорить не успел.
– Падлюка! – завопил сириусянин и заметался по каюте, размахивая ручками. – Тварь толстозадая! Грязный ублюдок! Подонок! Будь ты проклят!
Во время следственной работы мне частенько приходилось сталкиваться с сумасшедшими. Иных сразу не распознаешь, внешне они совершенно нормальны. Безумие других сразу бросается в глаза.
Более всего на допросах меня раздражали жертвы рекламы. Так я их называл. Некоторые придурки, чтобы заработать денег, соглашались на нейрохирургическую операцию. В их головной мозг вживлялся крохотный чип, регулирующий их речевую активность. Такие сапиенсы в определенные часы разражались вдруг длинной тирадой, состоящей из слогана и описания рекламируемого продукта.
Мне случалось однажды допрашивать вымогателя таргарийского происхождения. Я напирал на подозреваемого в своей обычной манере, чувствуя, что осталось дожать самую малость – и он во всем расколется. И вот, после слов: «Хорошо-хорошо, я все скажу…» он, изменившись в лице, пропел женским тенорком: «Ваше мужское достоинство в наших руках». Дальше началось повествование о достоинствах искусственных половых органов. Поначалу я опешил, решил, он надо мной издевается. Но потом пригляделся и понял, что таргариец не владеет собой, его нервная система подчинялась сигналам вживленного в кору рекламного чипа.
Вопли сириусянина напомнили мне эту давнюю историю. Психованный коротышка точно так же не мог контролировать свою речь.
Я пощупал пульс, ощутил, как волнительно бьется сердце, и решил, с меня хватит. Еще немного, и я, пожалуй, придушу маленького мерзавца. Не всегда удается себя сдержать, когда имеешь дело с подобным типом личности. Убить такого негодяя любой федеральный агент посчитает личным счастьем.
Я покинул апартаменты остромордой сволочи и, пройдя несколько шагов, остановился. Чтобы допрос прошел эффективно, следователь должен быть спокоен, а подозреваемый напротив – мандражировать, подавляемый перспективой наказания за содеянное. Волнение отступало медленно. Кровь отлила от лица. И сердце перестало бухать в грудную клетку набатом смерти: «Убей его! Убей его! Убей!» Некоторое время оно еще говорило: «Дай ему в бубен! Дай ему в бубен! Дай!» А потом перешло на привычный неслышный ритм, ощутимый только на запястье.
Из соседней каюты показался немониец, увидел меня и собирался юркнуть обратно, но я мгновенно сунул ногу в створку закрываемой двери и нажал кнопку открытия.
– Мне все известно, – сообщил я, разглядывая все шарообразное тело и размышляя о том, что с таким, как этот сапиенс, увы, не установишь контакт глаза в глаза.
– Зачем ты убил Зеленого?
Шарообразный сапиенс весь задрожал и стал кататься из стороны в сторону. Должно быть, таким образом он выражал крайнюю степень мандражирования – то, что нужно для большей эффективности допроса.
– Отвечать! – рявкнул я. Не сдержался. Сказывалось перенесенное напряжение.
Шар едва слышно загудел.
– Отставить гул, говорить на новоязе!
– Я никого не убивал! И ничего об этом не знаю…
– Начинается, – я изобразил возмущение. – Мне казалось, ты малый – не дурак. Ну, зачем отпираться? Неужели ты думаешь, я бы стал просто так говорить, что знаю обо всем, если бы не знал. Давай начистоту. Я говорю тебе, что видел и что знаю. Ты сообщаешь мне, как убивал и почему. Идет?
– Но я никого не убивал…
– Ты начинаешь меня утомлять! – я перешел на повышенные ноты. – Если не хочешь говорить сейчас, расскажешь потом. Но тогда уже снисхождения не жди. Так что? Будешь говорить.
– Мне нечего сказать…
У меня сложилось впечатление, что немониец растерян. Впрочем, растерянность могла объясняться целым рядом причин. Врожденной робостью, например, или страхом перед представителями власти.
– Неужели не ясно, у меня есть улики!
– Какие улики?
– Так я тебе и сказал! Ты меня что, за дурака держишь?!
– Да… То есть нет.
– Отвечать прямо и по существу, когда я с тобой разговариваю! – я сделал шаг вперед и остановился в недоумении, не зная, как поступить. Схватить и встряхнуть его я не могу – на нем даже одежды нет. А пнуть – может кончиться плачевно. Не один сапиенс пострадал из-за этих до предела наэлектризованных существ.
– Я и отвечаю… Я ничего про это не знаю. Я никого не убивал.
– Все вы так говорите, – я постарался дышать ровнее, – ладно, успокойся. – Сказал я больше себе, чем допрашиваемому. – Ход делу я пока давать не буду. Но… если ты во всем сознаешься, тебе же будет лучше. Я предупредил. А там делай, как знаешь. – Видя, что шар замер, перестав мотаться из стороны сторону, я решил его дожать. – Знаешь, как бывает во сне, делаешь шаг, и летишь в пропасть. Только в твоих силах сейчас сделать так, чтобы через эту пропасть была перекинута дощечка. Смекаешь?
Повисла пауза.
– Как это – делаешь шаг во сне? – поинтересовался немониец.
– Ну, как, – озадачился я. – Делаешь шаг – и все. Сразу после того, как заснуть. Вздрагиваешь – и просыпаешься. У тебя так не было?
