тут же. Чувствуя себя самым настоящим самостоятельным походником, убрала кастрюлю с пенька, поломала через пакет таблетку, засыпала получившиеся куски в середину пня и кое-где по краям. Сверху, во все щели, пропихнула скрученную газету, у нас её целая тонна в бездонной сумке.
Щёлк — и язычок пламени лизнул бумагу. Та тут же вспыхнула, захватывая соседок, поднялся дымок и запах гари. Посидела, последила, чтоб не потухло и жар коснулся сухого горючего.
Вроде разгорелось. Подлила воды в макароны и поставила на огонь. Кушать-кушать-кушать.
Эх, как хорошо было в этим минуты. Потом проснулись остальные, мы поели, умылись, собрались и дальше пошли.
Как уснула снова не помнила. И на третий день. Третий день вообще весь из памяти выпал — деревья, деревья, деревья, тихие разговоры ни о чём и обо всём на свете, переписка с Витой на привале. Ночь без снов. Снова день. Новый, даже как будто полегче предыдущих: и идти было веселее, и дорога ровнее казалась, клубочек никуда не торопился.
Начало темнеть.
— Давайте тут остановимся, — Алек осмотрелся. Небольшое пространство, густо окружённое деревьями, даже полянкой не назвать. Выбирать не приходится, мы в такой глуши, что не всегда между деревьями пройти можно — приходится искать обходные пути или, в крайнем случае, подрезать ветки.
— Фью, — я тут же села на землю. Не страшно, что грязно: к чему только моя попа не прикладывалась за эти дни, и не всегда по плану. Пару раз падала так, будто по гололёду шли, а не по мягкой замшелой земле, и даже Череп в качестве дополнительной опоры не особо помог. — Ща помру.
— Если устала, надо было сказать, — Алек уже осматривал территорию на предмет подходящего для костерка пенька или бревна.
— Ага, если я по каждой усталости буду просить привал, мы до Кощеев никогда не доберёмся. Я надеюсь поскорее всё это закончить.
— Так невтерпёж? — Петя прекратил вытаскивать продукты из бездонной сумки и наградил меня долгим взглядом.
— Хочу уже решить со всем этим. И успокоиться.
— А я вот думаю — подольше бы мы шли. Вот так, пока ты ещё «та самая ведьма», пока никакую левую девицу нам не подсунули, пока ещё всё как раньше.
Промолчала. Интересный он человек, конечно, — хочется ему как раньше! Мне, может, тоже хочется. Чтобы как раньше без шишиг-убийц, без колдовства и инквизиторства, чинно-спокойно, на какой-нибудь работёнке пять через два с сорока часами в неделю.
— Предлагаю два варианта ужина, — словно и не говорили ни о чём до этого, сказал Петя, — гречку-с-тушёнкой или гречку с тушёнкой.
Он вытащил две банки и пакет гречки: одна банка с надписью «гречка с тушёнкой», другая — просто с «тушёнкой». Богатый выбор, однако.
— Поройся, там должно быть сушёное мясо. Тошнит уже от тушёнки, — Алек так и не нашёл нужный пень, достал топор из бездонной сумки и сигареты из своего рюкзака и пошёл вглубь леса.
Его джентельменство радовало — каждый раз, чтобы покурить, он уходил подальше. Мне даже не пришлось просить его об этом, за что большое спасибо. Просить — очень неловко. Для этого нужен особый вид смелости.
— Помочь может? — проследила, как Петя вытаскивает из сумки завёрнутый в пергаментную бумагу кусок мяса, затем чехол с ножами, доску, канистру воды, котелок.
— Сиди уж, болезная.
Уговаривать не стала. Я вообще нынче привыкла на шее сидеть — очень это удобно и приятно. И не надо быть самостоятельной и независимой: Минины сами всё сделают, всё решат.
Кот без слов забрался ко мне на руки и свернулся калачиком, Череп ещё спал, оперевшись о дерево. Он вообще много спит, хотя, казалось бы, в Нави ему должно быть достаточно Силы.
Через час, поев, мы разошлись по палаткам. Я лежала, вглядываясь в темноту над собой и слушая звуки ночной природы. Сон не шёл.
Вот дыхание Пети поменялось — уснул и засопел хрипло, будто бы чуточку храпя. Ветер подул где-то в верхушках деревьев, зашевелил кроны и зашептался. Здесь, внизу, под защитой толстых стволов, мы ветер не чувствовали совершенно.
Теперь Алек уснул. Его дыхание едва слышно, но я уже успела запомнить, что во сне его дыхание замедляется. Каждый раз, засыпая раньше всех, просыпалась я тоже раньше и какое-то время просто слушала природу, прямо как сейчас, вот и привыкла как-то. Спокойнее становится.
Череп, наоборот, проснулся — слышу, как он скачет, иногда задевая ветки. Это у него зарядка такая: «Чтоб не закостенеть,» — как он говорит.
Кот поднялся, послышался звук вылизывания, шуршание, и его мокрый нос коснулся моей щеки.
— Чего не спишь? — спросил он тихо.
— Не спится.
— Завтра ругать себя будешь, — он устроился возле шеи, положив голову мне на грудь.
— Так я же не специально. Кот, — я поджала губы, но всё же решилась спросить: — А как Яги узнают, что им нужно делать? В Избе ни одной нужной книги, да и блюдце ничего путного не сказало.
— Для того я есть, — он заурчал. — Я — память всех Яг, в этом моя миссия.
— А почему ты всё забыл?
— Так без Яги бродил. Ничего, вспомнил уже почти всё.
— А ты всех Яг учил?
— Нет, до меня другие были. Их память мне передалась.
— То есть ты только Лияну Прохоровну учил?
— Нет, до неё ещё Прасковьюшку успел.
Я прикинула, сколько это примерно лет может быть. Уж точно Кот живёт побольше, чем любой другой кот.
— А ты бессмертный?
— Нет, — он пошевелился, на секунду затихнув, и снова заурчал. — Как девять жизней свои отживу, так и попрощаемся.
Как-то неспокойно стало, спросила осторожно:
— А сейчас ты… на какой?
— На последней. В конце уже самом.
Замолчали. Я проглотила ставшую вязкой слюну, задержала дыхание — вдруг собьётся. Тогда Кот сразу догадается, что я вот-вот расплачусь. Нет уж.
Предательская слеза скользнула по щеке, прямо с той стороны, где лежал Кот. Потом ещё одна — с другой, заливаясь в ухо. И ещё одна.
Чёрт.
— И чего плачешь? Уходить же собралась, а плачешь. Так и так прощаться бы пришлось.
— Я думала, — просипела сдавленно и замолчала. Попыталась снова: — Я думала, может, получится… не расставаться.
— И как же ты себе это представляешь?
— Как-то. Может, подружимся с новой Ягой…
— Отрёкшись от наследства, ты всё забудешь.
— А почему ты раньше не сказал? — всхлипнула.
— Говорил. Ты не слушала.
Правда говорил. А я, на самом деле, слушала. Подумала ещё, что хорошо получится. Забуду всё, как страшный сон. Даже лучше — начистую, без отголосков в памяти, без щемящей тревоги. Просто отрежет, и всё
