Злорн вскочил. Если удастся настроиться на мысли пришельца, уловить движение его разума — значит, он жив.
Злорн сконцентрировался. Самый могущественный волшебник Полусреднего мира в эту минуту использовал все свои умения, всю свою силу, весь свой опыт. Злорн собрал все внимание, всю волю, весь дух и целиком сосредоточился на мыслях пришельца. Даже малейший проблеск мысли, даже крохотная искра разума не ускользнули бы от его внимания.
Но все было напрасно. В ментальном пространстве стояла мертвая тишина. Ни единой мысли, ни малейшего, даже самого незначительного, признака разума.
Пришелец был мертв.
* * *
Самый могущественный волшебник Полусреднего мира Злорн чрезвычайно удивился бы, если бы узнал, что объект его поисков жив-здоров и в этот самый миг находится всего в двадцати милях, на южной оконечности Сам-Баровского мыса. В тот момент, когда Злорн безуспешно пытался поймать мысли Вована, сам Вован удобно растянулся в большой луже и пожирал перезрелый банан, похрюкивая и повизгивая от удовольствия.
Вован не был мертв. Просто у него не было мыслей. Для Вована это было вполне привычное состояние. Даже во время самых напряженных умственных усилий Вована те бедные мысли, которым все-таки удавалось прорваться в его голову, обычно кончали жизнь самоубийством от одиночества и безысходной тоски. А после кораблекрушения в Вовановой голове воцарился такой штиль, что по сравнению с ним стоячее болото в морозный зимний день показалось бы бушующим океаном.
Но Злорн этого не знал. Он решил, что все потеряно.
Он заперся в замке. Свет в башне больше не загорался по вечерам, и лишь изредка случайные прохожие слышали доносящиеся из-за высоких стен странные звуки — что-то похожее на сдавленные рыдания.
Так прошло два года.
И вдруг однажды, дождливым октябрьским утром, дверь замка распахнулась. На пороге стоял Злорн — похудевший, осунувшийся, но спокойный и сосредоточенный.
Он запахнулся в плащ и исчез.
Над Черным лесом занимался рассвет.
Нежно-розовые, как лепестки волшебного цветка, первые лучи солнца легли на густые кроны деревьев.
Разбойничий замок, притаившийся на огромной поляне в самом центре густого леса, спал.
Но вот лучи солнца проникли и сюда. Торжествующая лавина утреннего света медленно прокатилась по красной черепичной крыше, ударила в окна и выкрасила стены в яркий терракот.
Вован вздохнул и спустил босые ноги на пол.
Смятая после бессонной ночи постель размером с небольшой аэродром отозвалась ворчливым скрипом. На кровати сладко посапывала длинноногая красавица, захваченная с последним купеческим караваном.
Вован встал, вяло потянулся и подошел к окну.
Его взгляду открылся широкий просторный двор, который пересекали прямые дорожки, посыпанные желтым песком, аккуратно подстриженные газоны, и завезенные из города стационарные установки для фейерверков.
Разбойничий замок, некогда представлявший собой мрачное угрюмое строение, больше похожее на крепость, чем на жилище, при Воване совершенно преобразился. Основательно перестроенный, он представлял теперь собою нечто среднее между огромным ангаром и пентхаузом. Евроремонт, выполненный гномами-строителями под личным руководством Вована, превратил мрачные старинные залы и подземелья разбойничьей крепости в большие светлые комнаты, выкрашенные в розовые и сиреневые тона. Исчезли старинные башенки и флигельки, были беспощадно снесены украшавшие фасад каменные статуи и барельефы, а весь замок был дважды оштукатурен и выкрашен в веселенькие цвета, напоминавшие Вовану о собственной вилле, оставшейся в прежнем мире.
Столь же радикально поступил Вован с картинной галереей Галлеана. Драгоценная коллекция старинных полотен, по крохам собранная лекарем за два десятилетия, была в одночасье отправлена Вованом на подстилку в свиной хлев. В освободившиеся рамы Вован заказал местному маляру полторы сотни ярких пейзажиков и веселеньких натюрмортов. Столь же печальная судьба постигла и уникальное собрание гобеленов, предмет зависти любителей искусства Полусреднего мира — гобелены пошли на попоны для лошадей и мулов. Впрочем, Вован не видел в этом большой беды. Все эти дурацкие картинки не имели в его глазах особой ценности — из всех художественных произведений ему больше всего нравился доллар.
В саду Вован беспощадно разбил мраморные статуи, разворотил фонтаны и установил вместо них мангалы и жаровни для барбекю и шаурмы. В часы досуга он любил прогуляться от шашлычка к шашлычку, запивая холодненьким пивом из собственных погребов.
Вован прошлепал через умывальню, называвшуюся теперь труднопроизносимым для разбойников словом джакузи, и вышел во двор.
Во дворе под навесом красовалась черная лаковая карета с кожаным салоном. Из-за отсутствия в карете стереосистемы Вован вынужден был постоянно возить с собой трех невольниц, располагавшихся сзади и по бокам от него, и распевавших под аккомпанемент арф «Владимирский централ» и «Мурку», а также удовлетворявших прочие потребности Вована по мере их возникновения.
Вован подошел к карете, удовлетворенно постучал ногой по цельному деревянному колесу и проследовал дальше.
Обойдя конюшни с породистыми скакунами, склады со всевозможными ценностями, амбары, овины и навестив погреб с пивными бочками, Вован вернулся в замок.
К этому времени замок окончательно проснулся.
По коридорам сновали разбойники. Одни готовились к очередному налету и стаскивали в повозки оружие, ловчие сети, заступы для рытья волчьих ям и другие необходимые в разбойничьем хозяйстве предметы. Другие наоборот, только что вернулись с ночного грабежа и теперь выгружали из повозок золото, меха, тюки с товарами и связанных по рукам и ногам купцов, за которых надеялись получить выкуп.
Вован поднялся на второй этаж. Первая от лестницы дверь была чуть приоткрыта.
— И тогда наш господин, Золотой Рыцарь, произнес Заклятье Тысячи Магов, выхватил свой чудесный меч и бросился на троллей!
Вован заглянул в комнату.
Полтора десятка разбойников, усевшись в кружок и раскрыв рты, зачарованно слушали оракула Нунстрадамуса.
Оракул наконец-то обрел свое счастье. Он купался в роскоши. Его боялись. Ему завидовали. За его спиной шептались. Ему в лицо льстили. И разжиревший Нунстрадамус был счастлив. Его лицо, похожее на большой блин, лоснилось от жира, а живот не влезал уже ни в одни брюки.
Самую большую комнату в замке оракул превратил в музей Вована. Здесь были изваяния Вована — скульптуры в полный рост, барельефы, бюсты, головы Вована, портреты Вована маслом, углем и акварелью, сделанные из рыбьей чешуи и кабаньей шерсти, и даже составленные из ядовитых грибов и ягод. Здесь были изображения многочисленных подвигов Вована, выполненные лучшими художниками и скульпторами Полусреднего мира.
Нунстрадамус с упоением отдался новому занятию и постоянно обновлял экспозицию. Не довольствуясь скудным перечнем реальных подвигов Вована, он все время придумывал новые. Вот и сейчас он рассказывал разбойникам свеженькую, с пылу с жару байку о якобы имевшем место три года назад сражении Золотого Рыцаря Вована с горными троллями.
— …а потом наш господин лично поразил волшебным мечом три сотни троллей, а остальных рассеял Заклятьем Тысячи Магов…
Вован довольно улыбнулся. Ему льстил культ собственной личности. Он тихонько прикрыл дверь в комнату оракула и пошел дальше.
Следующую комнату занимал волшебник.
Волшебник также был доволен судьбой. Добрую половину комнаты занимала сделанная по его заказу огромная ванна, до краев наполненная первосортной майдерой. Большую часть времени Романчиш проводил в ванне, время от времени с удовольствием ныряя в майдеру на манер тюленя.
Увидев Вована, волшебник помахал ему из ванны рукой. При этом брызги майдеры разлетелись по всей комнате.
Вован хмыкнул и продолжил обход замка.
В обеденном зале на обитой красным бархатом стене висел волшебный меч Авальд.
Вован привел в исполнение давнишнюю мечту меча и справил ему золотые ножны с бриллиантовой окантовкой. В рукоять вправили сапфир величиной с куриное яйцо, который Вован собственноручно выковырял из герцогской короны, снятой с первоначального обладателя. Лезвие волшебного меча покрыли тремя слоями высокопробного золота и тщательно отполировали.
Меч был великолепен. Целый день он любовался собой в зеркале, занимавшем всю противоположную стену, а вечером его торжественно выносили к ужину. Церемония, придуманная самим мечом и постоянно им совершенствуемая, насчитывала уже более сотни различных ритуалов и требовала от двухсот до пятисот разбойников. После каждой церемонии меч устраивал разнос ее участникам, проявивших, по его мнению, недостаточно почтительности к его высокому статусу.
