Вован, впрочем, относился к капризам меча снисходительно. Ежедневные театрализованные представления позволяли ему скрасить унылые разбойничьи вечера.
Эта троица — волшебник, оракул и меч — пользовались свалившимися на них благами совершенно незаслуженно: все они имели к триумфу Вована весьма поверхностное касательство. Единственная реальная участница событий, действительно помогавшая Вовану вознестись на атаманский престол, своей доли счастья так и не получила. Судьба кобылы, спасшей Вована, оказалась плачевной.
После воцарения в разбойничьем замке благодарный Вован распорядился назначить кобыле пожизненное содержание и кормить ее от пуза лучшими лошадиными деликатесами. Его распоряжение было неукоснительно исполнено, и в тот же вечер кобыла была приглашена к огромному корыту, доверху наполненному отборным свежим овсом.
Бедная кобыла, никогда в жизни не евшая досыта, а последние две недели попросту голодавшая, дорвавшись до корыта, в первый же вечер обожралась до колик и к утру околела.
Вован вдребезги поразбивал морды конюхам, но кобылу это, увы, не воскресило.
Опечаленный Вован устроил кобыле пышные похороны и установил на могиле мраморный памятник. Единственное, что его утешало, было то, что кобыла хотя бы перед смертью успела пожить по-человечески.
* * *
Итак, бизнес лекаря Галлеана попал в надежные руки. В разбойничьем деле Вован был настоящим профессионалом. Он наконец-то почувствовал себя в родной стихии.
Став предводителем разбойничьей шайки, Вован незамедлительно начал действовать. В отличие от Галлеана он не стал ограничиваться банальным лесным грабежом. Для Вована это было слишком мелко.
В течение года Вован провел в разбойничьей среде радикальные реформы. Беспорядочной жизни лесной вольницы был положен конец. Разбойники, руководимые Вованом, были объединены в бригады, причем каждой бригаде Вован отвел определенный участок работы — городской рынок, площадь у ратуши или городской сад, — и жесткий план добычи, за невыполнение которого Вован расправлялся с нерадивыми сотрудниками собственноручно и собственноножно.
Вован ввел среди разбойников специализацию — отныне и навеки каждый разбойник был определен к конкретной отрасли разбойничьего дела: воровству, разбою или грабежу — сообразно его наклонностям, вместо того, чтобы попеременно хвататься то за нож, то за кастет, то за отмычку. Из повысивших квалификацию разбойников Вован создал узкопрофильные бригады домушников, медвежатников, форточников, карманников и прочих специалистов.
Памятуя о собственном печальном опыте, он взял под покровительство всех игорных мошенников и теперь получал по полреала в день с каждой туррикулы.
Кроме того, Вован снабдил крышей всех без исключения гномов-золотодобытчиков. Это стоило ему небольшой девятимесячной войны, в которой полегло около двух третей разбойников, но зато упрямые гномы наконец поняли, что слово «крыша» означает не только пучок соломы или полсотни черепиц над головой, но и почетную обязанность ежемесячно делать добровольный взнос на развитие разбойничьего дела.
Наконец, к вящему удовольствию Вована обнаружилось, что такое явление как рейдерство в Полусреднем мире находится в зачаточном состоянии. Благодаря своему обширному опыту в этой сфере Вован в течение каких-нибудь двух месяцев стал обладателем свечного завода, шерстяной мануфактуры, табачной фабрики и двух пивоварен.
В конце концов Вован кончил тем, чем обычно кончают разбойники — стал депутатом. Он получил вице-спикерский пост в Сам-Баровском городском собрании, а его партия стала одной из самых влиятельных в Семимедье, потеснив с политического олимпа даже таких зубров, как Партия защиты гномов или «Новая Тролляндия».
Вован процветал. Он купался в золоте, ел с золота, пил с золота, спал на золоте. Половина города принадлежала ему, сам-баровский губернатор при встрече подобострастно пожимал кончики вовановых пальцев, и даже сам король советовался с ним перед принятием важных решений.
Но все это великолепие не радовало Вована.
С недавних пор он стал все отчетливее ощущать, что ему чего-то не хватает.
Богатство не радовало его, власть не тешила. Он стал плохо спать и потерял аппетит. Вован похудел, стал часто вздыхать и засиживаться перед камином далеко за полночь.
Объяснить причину происходящих с ним изменений Вован не мог. Он знал только, что ему до тошноты надоел Полусредний мир. Все в этом мире было ненастоящее — и замок не был похож на его виллу, и карета — не «бэха», и даже небо и солнце тут были не настоящие — какие-то тусклые и безжизненные. Вована неудержимо тянуло на родину. Все чаще снились ему верная «бэха», мулатки, и заседание родной депутатской фракции. Как было бы славно сейчас мчаться по ночному городу на «бэхе» со скоростью двести километров в час, под бешеное мельканье фонарей и восхищенный визг мулаток на заднем сиденье! Свист ветра, рев клаксона, резкий поворот руля, и…
— Прикажете подавать завтрак, сэр?
Вован очнулся. Перед ним стоял одетый в ливрею разбойник. В одной руке разбойник держал поднос с дымящимся цыпленком, а в другой — жезл церемониймейстера.
— Прикажете подавать завтрак, сэр? — повторил он согнувшись.
Вован молча кивнул и, вздохнув, отправился в обеденный зал.
Оракул с волшебником уже были тут как тут.
Волшебник, с утра нанырявшийся в майдеровой ванне до икотки, теперь отдавал дань уважения пятнадцатилетнему королевскому коньяку. На столе стояли два пустых хрустальных графина, а волшебник вплотную занимался третьим, который был уже наполовину пуст.
Оракул, как обычно, в первые же минуты успел обожраться до отвала и теперь мужественно боролся с птифуром, пытаясь затолкать его в лоснящуюся от жирного крема пасть. Организм решительно протестовал, настойчиво отвергая не помещающуюся в него сладость, но Нунстрадамус был упорен как золотоискатель. Борьба вступила в решающую стадию и непокорный птифур уже почти целиком скрылся во рту.
Вован уселся за свое место во главе стола и принялся уныло ковырять золотой вилкой цыпленка.
— Попробуйте птифур, мой господин, — проговорил Нунстрадамус с набитым ртом, отдуваясь и икая. — Клянусь святым Зирваком — покровителем райских кухонь, — главный королевский повар, которого мы сманили на прошлой неделе, готовит весьма недурно!
Вместо ответа Вован вздохнул и с отвращением посмотрел на королевский птифур.
— Уж не заболели ли вы, мой господин? — обеспокоился оракул. — Эй, слуги, лекаря! Лекаря сюда! Мой господин умирает!
— Заткни пасть! — поморщился Вован. — Какой, на хрен, лекарь!
— Лекарь тут не поможет, — заметил волшебник. — Сразу видно. Это душевная болезнь. Де-пру… де-при… де-прысия, так, кажется.
— Да как ты смеешь! — возмутился оракул. — Уж не хочешь ли ты сказать, что наш господин — душевнобольной?! Да ты сам сумасшедший, алкаш проклятый! С утра зенки залил — и давай буянить! Кто третьего дня зеленых чертей по замку ловил?
— Что?! Это я сумасшедший?! — взбеленился волшебник. — Да ты на себя посмотри, придурок! Думаешь, я не знаю, что ты шляешься по ночам в казарму щупать молоденьких разбойников? А тот смазливый парнишка, который шастает к тебе якобы помогать писать биографию Золотого Рыцаря? Уж я-то хорошо знаю, какой биографией вы с ним занимаетесь! — Волшебник сплюнул. — А коллекция гномьих подвязок, что ты держишь в шкафу? Да ты самый настоящий псих, тебя давно пора пезо… мезо… езо-ли-ровать! Вот!
— Ах, ты!.. — Нунстрадамус, задыхаясь от гнева, вскочил и вцепился волшебнику в бороду. Волшебник не остался в долгу и изо всей силы заехал оракулу в ухо. Дерущиеся повалились на пол, увлекая за собой скатерть со всей сервировкой. Послышался звон, грохот, приглушенные вопли, и борьба продолжилась под столом.
Вован безо всякого интереса наблюдал за их возней. Из-под стола долетало сипение, хрипы, короткие вопли и ругань, перемежающиеся фразами типа: «А алмазы из сокровищницы господина кто пропил?!», «А кто себе лифчик из герцогской мантии сшил?!»
Наконец Вовану это надоело и он раздраженно стукнул кулаком по столу.
Послышалось сдвоенное «Ой!» и из-под стола показались вице-руководители бригады. У обоих на макушке красовалось по новенькой шишке, оставленной могучей рукою их сюзерена.
— Хорош кусалово подводить, пацаны! — веско сказал Вован. Оракул с волшебником сразу угомонились. Потирая пострадавшие места, они заняли свои места за столом. Слуги принесли новую скатерть, и завтрак продолжился.
Терзаемый тоской Вован налил себе полный стакан коньяку и одним махом опрокинул его. Вроде бы полегчало, и Вован даже снизошел до светской беседы:
— Слышь, баклан, — отнесся он к волшебнику. — Че там в городе слышно? Какой звон? Может, на прикол упадем?
