— Бросьте вы, — раздражённо сказал Джанфранко да Чертальдо. — Вон в Европе сейчас вовсе нет никаких поэтов, и ничего — живут счастливо, не зная войн и мятежей... Ведь и Буонаротти слагал сонеты! Но если бы он вдруг, паче чаяния, перехватил мой заказ... О, это был бы сущий ад! Человек потерялся бы среди его гигантов с искажёнными мукой телами! А понадейся Чезаре на Леонардо... Вот уж кто истинно бросил бы дело на полпути!
— Так ведь и вы, маэстро, не довели мир до ума...
— Я же не бог! — яростно свистнул Джанфранко. — Создателя нельзя торопить! Нельзя говорить ему под руку! Чезаре просто представить себе не мог Мироздание во всей его сложности и многообразии, у него недоставало фантазии! Я был ограничен, поскольку он был ещё более ограничен... Ему хватило бы и плоскости. И без того он не знает, что делать с остальными землями и народами, недоступными его куцему воображению!
А вы растёте сами по себе, как сорная трава! Что происходит в Катае? Бред, описанный Марко Поло? Там делают шелк, скажете вы. Да, эту ткань доставляют к нам через десятые руки, и это всё. Разведчики оттуда не возвращаются. Кто правит Индией? Торговцы пряностями? Что за учителя сидят на снежных вершинах Гималаев? Да и ваша хвалёная Великая Тартария... Ни то, ни сё...
— Отчизну в обиду не дам, — предупредил Радищев.
— Молчите, жалкий андрогин! Меньше надо было верить в колдунов и ведьм, тогда бы ваше убогое хозяйство осталось при вас. Бессильные, нелепые существа! Я призвал вас к жизни, я начертал на картах мира все географические названия... Но карты составлял не я! Я не в ответе! Это всё он, Чезаре! Ему хотелось быть властелином мира. Когда-нибудь он им и станет... И упрётся своим тупым лбом в хрустальный купол небес... О, это будет месть, какой не знал никто из смертных и бессмертных!
— А не надо было связываться с кем попало, — сказал Радищев и вдруг вспомнил Брыластого с Киластым.
— Вы полагаете, юная Анита? А искушение? Впрочем, я уже говорил об этом. И мне всё равно, что будет дальше. Я устал от своего детища. Пусть синьор Борджа пытает мою бедную голову — авось она ему что-нибудь подскажет, покуда не сгнила...
— Это вас совесть мучит, синьор Джанфранко, — сказал арап. — Вы преобразовали мир любопытства ради, во имя тщеславия, но вас никто не знает. Вернее, немного знают — но как преступника, находящегося в международном розыске. Мало ли таких было и ещё будет! Но вы так и не объяснили, что произошло между вами и Тёмным Кесарем, а думается мне, что в том и загвоздка...
— Ему думается! — вздрогнул плечами итальянский механик. — Ему думается! Да во всем мире думается только одному человеку — мне!
— И всё-таки! Горшок вздохнул.
— Женщина, — тихо сказал он. — От них все несчастья. И не спрашивайте меня о подробностях.
— Лукреция, — безжалостно уточнил Лука. — Ничего, мы её найдём. Сперва, конечно, Аннушку, а потом и её. Вы вернёте ей молодость и будете счастливы — как наш англичанин с нашей фрау, которые спят, утомлённые страстью... Храпят при этом немилосердно, как бы они нашего приёмыша не разбудили...
— О! — воскликнул Джанфранко. — Вот вам и надежда! Мальчик подрастёт, переймёт от меня всю сумму знаний, выработанных человечеством...
— Всю? — усомнился поэт.
— Всю! А другой и не надо! Он подкрутит гайки и болты, проверит схемы, заменит износившиеся детали и, может статься, учредит над вашими головами и звёздное небо — только в исправленном виде...
Но Лука его уже не слышал. Он как-то разом опрокинулся в сон, сквозь который сперва пробивался голос Тиритомбы, задававший бесконечные вопросы синьору Джанфранко, а потом вдруг атаману привиделся мир, устроенный по разумению Ничевока, так что вместо сна вышел самый натуральный ночной кошмар.
Странное выражение — ночной кошмар. Как будто дневные бывают!
Оказалось, ещё как бывают!
Лука ещё пребывал среди свистулек, бирюлек, тележек, дохлых кошек, замученных лягушек, кубарей, городошных бит и прочих радостей малолетства, когда услышал хоть и приглушенный, но явственный детский плач.
Атаман вскочил так быстро, что золотистый сарафан треснул по шву в самом неподходящем месте, и, не обуваясь, кинулся в сторону комнаты, отведённой под тюрьму.
Дверь была нараспашку, и солнечный свет проник в зловещую келью, полную костей и черепов. Плач доносился из этой кучи.
Атаман разбросал всякие там рёбра и облегчённо вздохнул: Ничевок был всего лишь крепко связан шнурами, употреблёнными для порки, а изо рта у него торчал кусок лилового кардинальского чулка. Лука вытащил тряпку, и рыдания тут же сменились самой отборной бранью, которую даже разбойники употребляют лишь в особых случаях. Видно, частенько приходилось одноглазому кузнецу Челобану попадать молотом по пальцам в присутствии наследника!
— ...ихнего папу! — благополучно закончил Ничевок свою инвективу. — Тётя Аня, это всё они! Их надо было как следует связать, а ещё лучше — как я предлагал! Но кто меня, малютку, слушает?
Тут уж проснулись все. Фрау Карла закудахтала над бедным киндером, развязывая шнуры и ласково напевая что-то про немецкую ёлочку-танненбаум. Её бравый любовник помчался искать беглецов, вырывая двери и заглядывая во все помещения.
— Эх, синьор Джанфранко, — только и сказал Тиритомба.
Горшок не знал, куда нарисованные глаза девать.
— Я полагал... Я надеялся..
— Да дрыхли вы без задних ног, маэстро! Тоже мне — сну он неподвластен!
— Я и не спал, синьор поэт! Просто мысли мои унеслись далеко-далеко...
— Ну и что там, вдалеке? — спросил арап, надеясь на какое-нибудь, хоть завалящее, откровение.
— Такая же гадость, — сказал итальянец. — Поделом мне. Я чуть было не потерял своего лучшего ученика...
Вернулся разочарованный лорд Рипли.
— Ищи их теперь. — сплюнул он. — Тайный вход-то мы не закрыли! Мерзавцы, должно быть, успели пробежать половину Франции!
— Никуда они не убежали: у меня не больно-то побегаешь, — важно сказал Ничевок. — Сперва гомункулы хотели надо мной надругаться... Вязать надо было крепче, разведчик хренов! Но шалишь! Дедушкины портки с меня никому не содрать! Я на сумку навалился, словно защищаю её! Визжу — даже охрип! Ну, они сдуру и решили, что настоящее золото там. Сами коварные, вот и думают, что все люди такие же...
— Стало быть, они... их... — остолбенел атаман.
— Ещё спорили, как деньги делить будут, — сказал Ничевок. — Но мой Депрофундис дело своё туго знает: сутки некормленый!
— И... что?
— И всё! Он их двоих зараз к себе утянул: никто никому уступать не хотел! А у меня рот заткнут, предупредить не могу, — ученик чародея лицемерно развёл ручонками. — Сами виноваты. А демон хвалил их, понравились. Добавки просил... Да я уже сам почти что развязался...
— А ты куда смотрел? — укоризненно сказал атаман в сумку.
Депрофундис бубнил что-то неразборчивое.
— Он не виноват, — заступился за любимца Ничевок. — Он по-за сумкой не существует: измерение не то. Ничего! Предатели с возу — дедушке легче! Деда не молоденький у нас!
— Видите, как ловко сей юный гений управляется со стихиалями и элементалями! — сказал синьор Джанфранко. — В верные руки передаю я ремесло демиурга!
По атласной спине атамана пробежали мурашки от этих слов.
Тем временем фрау Карла и лорд Рипли, нахально раздевшись, в дальнем углу обливали друг дружку ледяной водой, потом принялись прыгать и скакать, изображая смертельные удары. Лука отвернулся.
— Атаман, может, тебя тоже окатить? — спросил с надеждой Тиритомба. — Тело твоё белое беречь надобно! Я бы его похолил, полелеял!
Лука поэтической вольности и не заметил.
— Не время о внешности думать! Пора спасать Аннушку и весь мир заодно!
— Ничего, подождёт твой мир, не треснет — сказал Ничевок. — Сперва надо перекусить...
— И куда в тебя лезет! — изумился Лука.
— Не твоё ем, — заявил ребёнок. — Мне расти надо. Деда, может, выпьешь маленько?
— Что ты! — воскликнул арап. — Синьор Джанфранко и так не может привести мысли в порядок. Он мне ночью такого наплёл... Я только и понял, что в начале было слово. Жаль, не разобрал какое! Я давно хотел сложить бессмертную поэму из одного-единственного слова, все перебрал, сколько есть их, — не подходят! Экспрессии нет, подлинного чувства не хватает!
А Ничевок уже вёл наставника своего к столу, сажал в кресло. Потом по-хозяйски снял с плеч корчагу, поставил её на стол и налил жидкости из графина. Все в ужасе наблюдали за делами мальца.
Ничевок покрутил корчагу, ополаскивая, а потом с видимым сожалением выплеснул вино на пол.
— Ничего, и на вашу долю осталось! — утешил он спутников и вернул горшок на место. Горшок вдруг начал вращаться вокруг шеи синьора Джанфранко да Чертальдо с невиданной скоростью, так что лопоухий ученик даже напугался: не переборщил ли?
