– А еда-то у них там – того! Химия какая-то! И стоит, говоришь, дорого? Надо бы им отвезти на пробу нашей домашней колбаски, сала, фруктов-овощей. Короче, экологически чистых продуктов. Чтобы поняли, где лучше, внутри душегубки или снаружи.
– Осенью повезу обязательно, а может, и раньше, уж больно я по ним теперь скучать буду.
– Тут у нас без неприятностей не обошлось, Петр Вениаминович, – улучив момент, вступил в разговор Женя.
– Что случилось? – встревожился Водорябов.
– Три пчелиные семьи погибли…
– Как же такое произойти могло? – вспылил старик.
– Я все как положено делал, честное слово! – начал оправдываться Женя. – Это все из-за женщины той случилось.
– Какой такой женщины? – удивился пасечник. – А ну, выкладывай все как есть без утайки…
В тот вечер Женя быстро управился с делами, вскипятил самовар и долго с удовольствием чаевничал на поляне под дубом мамврийским. Так он называл раскидистое дерево про себя, уж больно напоминало оно знаменитый дуб из Ветхого Завета. Уже начало смеркаться, поэтому он не сразу заметил какую-то странную фигуру, бродившую среди ульев с уснувшими пчелами. Он встал и окликнул неизвестного. Ответом было молчание. Женя хотел подойти к нему поближе, но тот еще быстрее отступил к самому краю поляны, будто заманивая. Но Женя все-таки ускорил шаг и догнал его.
Это была женщина, незнакомая, в странном белом балахоне с мертвенно бледным, почти голубым лицом. Взгляд огромных, глубоко запавших глаз, был страшен. Женя сразу вспомнил мифическую Медузу Горгону, потому что окаменел и потерял способность двигаться, у него не было даже сил крикнуть или вымолвить хоть слово. Его просто парализовало от ужаса. Женщина скривилась в улыбке, больше похожей на гримасу отвращения.
От этой улыбки у парня задрожали поджилки, и он упал на колени.
– Помните о проклятии! Оно не исчезает! – громко и ясно сказала призрачная женщина и пропала, как будто ее и не было.
Евгений буквально на брюхе дополз до вагончика, запер изнутри дверь на засов и припер ее двумя табуретками. Всю ночь ему не удалось сомкнуть глаз, а утром он обнаружил, что в тех ульях, возле которых стояла страшная женщина в балахоне, погибли все три роя пчел.
Выслушав рассказ Жени, Петр Вениаминович помертвел, но ничего не сказал. Ему стало не до застолья. Заметив это, Павел Николаевич засобирался домой, а старик Водорябов попросил его подбросить до города. Сказал, что ему надо срочно позвонить в Москву.
Часть четвертая
Пандорино горе
В ночь перед выступлением Швыров честно пытался заснуть, но у него ничего не получалось. Сна не было ни в одном глазу. Он добросовестно считал слонов, представлял берег моря с мерно накатывающей на него волной, пустыню, по которой идет бесконечный караван двугорбых верблюдов, но все было напрасно. Глаза не хотели закрываться, он таращился в темноту. За окном страшно выл ветер, изредка сверкали молнии. Между вспышками и громом почти не было разрывов во времени.
Он никак не мог сообразить, почему Карлос не попытался обезвредить Брюса до того, как вокруг графа соберется вся эта темная нечисть, что было бы гораздо логичнее. В конце концов Михаил успокоил себя мыслью, что у испанца есть на то свои причины, причем достаточно веские, чтобы поступать именно так.
Перед его мысленным взором возникло милое курносое лицо Алисы. Последнее время не думать о ней он уже не мог. Конечно, ему нравилась и Юля. Слов нет, она девчонка классная и к тому же красивая и на него смотрит с обожанием. И тетке Юлька очень нравится, а это значит, что она будет содействовать их союзу и счастью независимо от того, хочет он этого или нет. Баба Ванда сама была темной рыжеватой шатенкой, и ей были симпатичны девушки с темными волосами, но Швыр-то потерял голову от Алисы!
Если бы кто-нибудь сказал ему об этом неделю назад, он бы рассмеялся в лицо. Швыров, знаменитый Швыров, по которому сохнут сотни и тысячи поклонниц, думает о девчонке, которая, кажется, не обращает на него никакого внимания, а зациклилась на этом Карлосе!
С другой стороны, Михаил не мог не отметить, что Алиса любезна с ним, очень хорошо относится к рэпу, коллекционирует все его песни, а многие из них знает наизусть. Но как дорого бы дал Миха, чтобы она посмотрела на него с таким же интересом, как на этого красавца Карлоса!
Швырова снедала ревность, и справиться с собой он не мог, несмотря на все старания. Конечно, это никак не могло отразиться на его решении участвовать в нейтрализации этого орангутанга Якова Кинг-Конговича. Раз тут заварилась такая каша, то личные дела, пристрастия и амбиции надо отодвинуть на второй и даже третий план. Но, положа руку на сердце, он предпочел бы, чтобы этот красавчик никогда не появлялся в его жизни.
Еще Миху очень беспокоило исчезновение тетки. Он звонил ей по несколько раз в день и домой на Сретенку, и на мобильный, однако в обоих случаях ответом были длинные гудки, и никто не подходил к телефону. На эсэсмэски она тоже не отвечала.
Тетка Ванда была с ним всегда, сколько он себя помнил. Мама Миши всегда была занята, очень много работала сама и поощряла отца делать карьеру. Вот и сейчас они заключали в Египте какие-то контракты, налаживали очередное химическое производство и звонили ему не чаще раза в неделю.
Он вспомнил, как тетка купала его в детстве, пела ему перед сном о котах – серых хвостах, рассказывала сказки о Кощее Бессмертном и Василисе Прекрасной и внушала ему, какой он необыкновенный мальчик.
– На тебе сошлись три колдовских рода, – втолковывала тетушка, – ты будешь самым сильным из нас, самым могущественным!
А когда Михаил подрос, Ванда принялась учить его колдовству. Швыров отбивался как мог. Он уже давно понял, что этого не избежать, но оттягивал обряд посвящения.
Ему было достаточно его музыки, стихов и быстро растущей популярности. Баба Ванда предлагала применить колдовство, чтобы быстрее достичь успеха, но Миха был убежден, что музыка – та же магия, и ему хотелось добиться всего самому, без магических прибамбасов…
В Останкино произошли знаменательные перемены. И не только в Останкино, но и во всей Москве и области. Столицу закрыли для посещения, правительство ввело в стратегически важном регионе чрезвычайное положение. В телецентре была усилена охрана, всем штатным сотрудникам выдали спецпропуска для беспрепятственного передвижения по городу.
Президент обратился к членам Государственной думы с просьбой собраться на внеочередное заседание, посвященное вопросам противодействия вышедшей из-под контроля стихии. Наиболее возбудимые думцы заявили с трибуны парламента, что противоестественные погодные катаклизмы суть происки ряда враждебно настроенных к России атлантических держав, и потребовали привлечь их к ответу на очередной сессии Организации Объединенных Наций после окончания сезона летних отпусков.
Нагрузка на ведущих телепрограмм возросла невероятно. Корделия стала очень уставать после эфиров, и настроение у нее все время было подавленным.
В перерыве к ней подошла Ниночка Водорябова. Корделия не особенно обрадовалась сестре, не было настроения улыбаться и сплетничать. Но Ниночка и не собиралась перемывать косточки знакомым. Она утянула Корделию в уголок и зашептала на ухо:
– Слушай, Корделия, мне звонил папа. Родовое проклятие почему-то не удалось нейтрализовать, оно все еще действует! Теперь оно перекинулось на отца! Все очень плохо. Что будем делать?
– Как что? Конечно, надо посоветоваться с Вандой!
Корделия кинулась звонить ворожее, долго ждала ответа с трубкой у виска, но Ванда так и не подошла к телефону.
– Похоже, ее нет дома, – растерялась Корделия.
– Может быть, она просто занята? – предположила Ниночка.
Корделия пообещала, что до конца смены будет набирать телефон Ванды каждые пятнадцать минут. Но дозвониться ворожее так и не удалось.
После работы они поехали на Сретенку. Сначала долго звонили в дверь полуподвала, а потом еще дольше стучали по ней кулаками, но в квартире не было слышно ни звука.
– Что будем делать? Ты знаешь еще какую-нибудь колдунью? – спросила Ниночка.
– Я всегда доверяла только бабе Ванде, все остальные просто шарлатаны! – заявила Корделия.
Пометавшись перед закрытой дверью и от души пнув ни в чем не повинный косяк, Корделия вслед за Ниночкой поднялась по выщербленным ступенькам на улицу.
– Без паники, главное не падать духом, – сказала она сестре, – давай пройдемся пешком до метро и подумаем, что делать.
Они пошли к метро по обезлюдевшей, словно вымершей Сретенке, время от времени с опаской поглядывая на мрачное небо над головой. Оно клубилось, переливалось всеми оттенками серого, но в целом в вышине преобладал черный-пречерный цвет. Время от времени серые и черные клочья облаков обменивались яркими вспышками молний. Их было так много, что гром электрических разрядов сливался в сплошную грозную канонаду, напоминавшую о временах Второй мировой войны.
