– Нет, – резко сказал Патрис. – Я никогда не пошёл бы на подлость.
– Но вы ощущали что-нибудь подобное здесь, на море? Мог ли Хмаль добавлять афродизиак куда-то ещё? Может быть, вы заметили чересчур удобную одежду, слишком уютную комнату, нежное прикосновение, необыкновенно вкусную еду или питьё?
Патрис медленно покачал головой. Я нахмурилась.
…Пряники, мраморная набережная, волны у самых ботинок, ветер в лицо, потрясающе вкусный морс…
Я вдруг поняла. И чуть не подпрыгнула.
– Фляжка! – охнула я. – Мы постоянно пили морс или лимонад из этой фляжки, и каждый раз это было необыкновенно вкусно!
Рука Патриса судорожно дёрнулась.
– Чёрт подери, – пробормотал он.
Он открепил фляжку от пояса и со стуком поставил её на стол. Его пальцы тряслись.
Лорд, нахмурившись, коснулся горла фляжки кончиком пальца. Поднёс палец к носу и сделал глубокий вдох.
Наши взгляды встретились. Лорд еле заметно наклонил голову.
Кто-то нанёс зелье из стеблей хависсы на фляжку.
– Проклятье, – пробормотал Патрис. – Проклятье! Клянусь, я не знал!
Он повернулся ко мне, невесело улыбаясь.
– Я влюбился в вас, Лиза, – честно сказал он. – И не замечал никаких странностей. Хотя, наверное, должен был. Простите меня.
– Но я же замужем, – мягко возразила я. – Пусть даже это отложенный брак, пусть мы не живём вместе, но неужели это ни на минуту вас не смутило?
Патрис покачал головой:
– Ваша мать сказала, что о вашем муже вообще не стоит думать, словно его нет. Я пытался спросить, почему у неё такая уверенность. Она не сказала, но поклялась, что он не будет мешать.
– Значит, солгала, – отрезала я.
– Не думаю. Она была очень уверена в себе.
– И этой-то женщине вы хотите меня вернуть, – пробормотала я.
– Закон есть закон, Лиза, – развёл руками Патрис. – И закон говорит, что вам пора возвращаться.
Я перевела взгляд с взъерошенного и растерянного Патриса на моего мужа. И вдруг подумала, что Патрис вёл себя с лордом Таннисом так же, как и со мной: податливо, отвечая на все вопросы, не вступая в конфликт, идя навстречу чужим желаниям, занимая подчинённую позицию.
А ведь Патрис был куда сильнее, чем показывал. Он был сыном смелого бунтовщика, воевавшего против чиновников; жил под чужим именем и продолжал дело отца. И, наконец, хладнокровно вызвал лорда Танниса на дуэль, ещё не зная о его увечье и полагая его превосходным фехтовальщиком.
С ним нужно было держать ухо востро. И я надеялась, что лорд Таннис это понимает.
– Патрис, – негромко позвала я. – Что будет, если вы победите Хмаля?
– Я хочу победить всю чиновничью Аккару, – сквозь зубы произнёс Патрис. – Бросить вызов каждому инспектору, который выжимает звезду до дна вместо того, чтобы терпеливо и осторожно дать ей восстановиться. И я хочу получить уникальную звезду, о которой говорил Хмаль. Я буду рядом, когда он найдёт её.
– Но Хмаль-то делиться с людьми не собирается!
Патрис сжал губы:
– Я его заставлю. Или уберу с дороги, или заставлю делиться тем, что он получит.
– Каждый день в Аккаре умирают тысячи людей, – негромко сказал лорд Таннис. – Кому из них вы хотите помочь?
– Лучшим врачам и учёным, тем, кто готовит лучших врачей, и тем, кто находит новые пути исцелять и жить лучше, – без промедления произнёс Патрис. – И тех, и других, и третьих можно определить безошибочно – по результатам.
По лицу лорда Танниса пробежала тень. «Идеалист», – говорил его взгляд. И в эту секунду это слово вдруг показалось мне куда более страшным ругательством, чем «жадный бандит» или «зарвавшийся чиновник».
Впрочем, ясное дело, почему мне так казалось. Патрис из самых лучших, добрых и альтруистических побуждений хотел получить необыкновенную мазь, чтобы лечить людей, которые лечат мир, хирургов, гениальных изобретателей и учёных. И отобрать эту мазь он хотел…
…у нас. У меня и у моего мужа.
А мы не хотели, чтобы у нас её забирали. Что, в общем, как раз выставляло нас жадными бандитами и зарвавшимся аристократами. Я вздохнула. Повод задуматься, да?
Лорд коснулся моей руки:
– Всё будет хорошо, Лиза, – негромко сказал он. – Езжайте.
Патрис мгновенно встал.
– Я не отступлюсь, лорд Таннис, – предупредил он. – Не знаю, совпадут ли наши цели или мы станем врагами, но мои чувства к Лизе никуда не исчезли.
– Сочувствую вам, – невозмутимо ответил мой муж.
Потрясающе самодовольно ответил, между прочим. Даже не стал напоминать, что я его жена или что нас с Патрисом опоили, поэтому его чувства не считаются. Просто дал понять, что не воспринимает Патриса в качестве соперника. Вообще.
И, что уж там, мне это нравилось.
Я встала, и Патрис предложил мне руку. Но, уже когда мы вышли с террасы и перед нами распахнулись ворота, я обернулась.
«Я буду скучать», – мысленно произнесла я.
И прочитала тепло в ответном взгляде голубых глаз.
Отъезд наступил совсем скоро, и я не жалела. Море штормило, Патрис уходил от любых серьёзных разговоров, а на продавцов, разливающих морс и лимонад, мне даже смотреть не хотелось.
Но один серьёзный разговор у меня всё же был.
– Лиззи? – Моя мать обернулась от окна, когда я вошла в гостиную. – Приятно видеть, что ты в кои-то веки меня не избегаешь.
– Почему ты говорила Патрису, что моего мужа не стоит принимать в расчёт? – спросила я в лоб.
Глаза матери расширились:
– Он сказал тебе?
– Я его заставила, – мрачно сказала я. – Привязала к стулу, отшлёпала и сказала, что поставлю в угол на всю ночь, если не признается.
– Вижу, тебе так и не привили хорошие манеры в пансионе.
– Их могли бы привить мне и дома, – пожала плечами я. – Вот только было некому.
Моя мать отвела взгляд.
– Почему ты помогаешь Хмалю? – прямо спросила я. – Почему ты говорила, что о моём муже можно забыть?
Сжав губы, некоторое время моя мать смотрела в окно, не отвечая. Побарабанила пальцами по стеклу. Я терпеливо ждала ответа.
– Знаешь, каково это, когда тайная звезда становится частью тебя? – отрешённо спросила мать. – Когда она горит в твоём доме, под твоими веками, когда ты чувствуешь её ночами?
– Нет.
– Мы с Этьеном зажгли свою собственную звезду в маленьком бедном домике в горах, – на лице матери появилась грустная улыбка, – в домике, который сначала никому не был нужен.
Ага. То есть Патрис не солгал.
– У вас была своя звезда?
– Да, – просто сказала мать. – А потом её отобрали и выжали досуха за несколько дней. Она погасла.
– И не зажглась вновь, – прошептала я.
– Нет.
За окном начал накрапывать дождь. Мы с матерью стояли друг напротив друга, и я не знала, что ей сказать. Я понимала, что эта звезда была ей дороже даже собственной дочери, и мне даже не было обидно. Только… грустно.
– Хмаль обещал, что мы снова зажжём звезду в его особняке, – произнесла мать. – Поэтому я вернулась. Впрочем, он не оставил нам выхода.
Я потёрла лоб. Страшная штука эта звезда: все её хотят, а тем, кто к ней привыкает, плохо без неё, как без потерянного ребёнка. И одновременно… она прекрасна. Я вспомнила ощущение света и счастья, чужой руки в моих пальцах, бесконечный миг, который исцелил моё лицо. Звезда. Любовь, которая жила в моём доме десятки лет.
– Да, – произнесла моя мать, пристально глядя на меня. – Ты знаешь, каково это.
Она знала о звезде в моём доме, поняла я. Хмаль рассказал ей. Не было смысла притворяться.
– Как ты думаешь, почему именно мы заслужили эти звезды? – спросила я. – Ведь во мне… в тебе… разве в нас есть что-то, чего нет в тысячах других людей?
Моя мать вдруг улыбнулась:
– Дело не в нас, Лиззи. Дело в том, какие мы друг для друга.
– Что ты имеешь в виду?
– Мы с Этьеном никогда не боялись и не стеснялись друг друга, – просто сказала мать. – Не прятали друг от друга ни одной мысли. Не было такого, чтобы я хотела поделиться не с Этьеном, а с кем-то ещё, чтобы я стыдилась его, чтобы я пыталась притворяться кем-то лучше, чем я есть. Нам хорошо вместе – и одновременно мы остаёмся собой. С Этьеном я такая же, как в те минуты, когда я одна.
