- Иван давай короче, - сморщился Сергей Павлов.
- Буду краток. - Я поднял одну руку как вождь индейского племени. – В 72-ом году нас ждут Олимпийские игры и чемпионат мира, а с чем мы подходим к таким важнейшим соревнованием? Коньков нормальных нет, форма цвета нашего героического знамени, с которым отцы брали Берлин, старая и в дырах без фамилий игроков на спине, щитков нормальных нет, клюшек тоже нет. А сборная команда, я хочу напомнить – это лицо нашего великого государства. Кто ответит за бюрократизм, разгильдяйство и бездорожье? И если бы здесь был сам Феликс Дзержинский, он бы прямо тут вывел нас во дворик за вредительство и политический оппортунизм и был бы прав!
- Ты чего Иван? – Спросил, теряя улыбку на лице, глава советского спорта Сергей Павлов.
- Если наша промышленность в год пятидесятилетия не в состоянии одеть хотя бы сборную СССР, то мы просто обязаны писать коммерческое предложение мировым брендам хоккейной экипировки, чтобы не иметь во время Олимпиады бледный вид.
- А кто вас товарищ Тафгаев уполномочивал делать такие заявления? – Официальным канцелярским тоном перебил меня ещё один заместитель главы спорта Валентин Сыч.
- Я представляю главную команду страны, у которой сто миллионов болельщиков, - я стал загибать пальцы. – А народ и партия у нас – едины, значит, я представляю и коммунистическую партию, и ЦК и даже нашего дорогого товарища Брежнева. У кого из вас есть претензии к ЦК и персонально к Леониду Ильичу? – Я сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел на взмокших от холодного пота спортивных чиновников. – Могу продолжать?
- Только покороче, - взмолился Сергей Павлов.
- Итак, как писать коммерческое предложение, по которому, кстати, можно получить в бюджет федерации кроме экипировки и хорошие деньги, вопросы имеются? – Спросил я. – Нет? Хорошо. Теперь внутренний чемпионат – это что у нас за розыгрыш водокачки, где нет никакой системности? Кто ответит перед партией, народом и правительством за уродство календаря внутреннего чемпионата? Мы должны в январе взять себя в руки, собраться и провести четыре тура, затем уйти на олимпийскую паузу, а после Олимпиады устроить ещё восемь туров и закончить чемпионат до мирового первенства в Праге. А не доигрывать последние матчи после пражского чемпионата мира, когда все хоккеисты уже растеряют спортивную форму. Спасибо за внимание.
На улице, после заседания Федерации, где мне всё-таки пришлось показывать чиновникам, как пишутся деловые письма к ведущим фирмам производителей хоккейной экипировки, Сева Бобров около своей машины молчал почти минуту. Потом тридцать секунд кряхтел и покашливал и, наконец, спросил:
- Иван, а ты на самом деле такой идейный коммунист или притворяешься? Я всё понять не могу.
- В чужой монастырь, Михалыч, со своим уставом не лезут. - Улыбнулся я. – Если они других слов не понимают, вот и приходится их запугивать товарищем Брежневым и товарищем Дзержинским. Я с них ещё нормальные призовые выбью для команды перед олимпиадой. Да, Родину нужно любить бесплатно, но деньги-то тоже пока никто не отменял.
- Держи, с наступающим. - Всеволод Михалыч протянул мне ладонь, которую я тут же пожал. – И пожалуйста, передай всем, чтоб второго января на тренировку не опаздывали. Эх, ещё бы понять, кто под меня копает, и вообще было бы хорошо.
- Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным. - Я похлопал главного тренера по плечу. – Разберёмся, Михалыч.
Глава 24
На зимнюю дорогу из города Горького в город Калинин я, на выданной мне во временное пользование «Волге», выехал 29-го декабря с самого раннего утра, точнее с самой глубокой ночи. План поездки сложился стихийно и почти мгновенно. Днём приезжаю в Москву, покупаю подарки, игрушки, конфеты и прочее, и в костюме деда мороза, якобы по поручению горисполкома в Твери, то есть пока ещё Калинине, поздравляю всех на той самой маленькой улочке частного сектора, где прошло моё детство.
Ну а чем мне ещё одному на спортивной базе «Зелёный город» заниматься? Как 24-го числа приехал из Москвы в свою тоже временную комнатушку, так и загрустил. Боря Александров улетел к родителям в Усть-Каменогорск, обещал 31-го вернуться. У остальной торпедовской молодёжи одни девчонки сейчас на уме. Попытался их затащить в тренажёрный зал, хватило ровно на пару дней. Все изнылись, видите ли Всеволод Михалыч им позволил до второго января отдыхать, а не железо тягать.
Витя Коноваленко один раз приехал с семьёй на лыжах покататься и шашлыки пожарить. Шаман Волков прибегал трижды, надоел уже со своими планами спасения СССР. Предлагал найти Горбачёва, завести его в лес и привязать к дереву. Я, значит, должен его буду держать, а он его соответственно вязать, верёвка для дела уже есть. Безумные идеи, безумный человек, одним словом - шаман.
Ирина? С Ириной расстались друзьями. Сейчас ей не до семьи, детей, пелёнок, да и мне, если честно, сейчас не до них. В эти предновогодние дни у их ансамбля «Лейся, песня» в Москве работы невпроворот. Днём в одном месте играют, вечером в другом поют, готовятся к записи первой пластинки. До конца января весь график расписан концертами и гастролями. Какая тут может быть личная жизнь с человеком, который сам в лучшем случае освободится к июню? Поэтому мы сели, спокойно поговорили и разошлись, как в море корабли.
Уже в Горьком ещё писателя навестил, зарплату ему привёз за декабрь и январь сразу. Прочитал с десяток глав, не всё понравилось. Попросил самое начало переделать, так как оно должно быть мощным, как ураган, а не сонное, философское и ленивое. Поспорили, но в драку Сергей Викторович не полез, видя моё явное превосходство в грубой физической силе. Пробубнил, что сила есть ума не надо. На что я возразил, когда сила есть, ума нужно в двойне, чтобы лишних дров не наломать. Тогда писатель, тяжело вздохнув, пообещал начало переделать.
Что ещё? Как приехал из Москвы сразу решил перемыть всех живущих на базе котов и кошек. Захотелось, чтобы они встретили этот новый год чистыми, без вредных насекомых. Четыре часа угрохал на это неблагодарное занятие. Какого только презрительного мяуканья в свой адрес не наслушался, уши «повяли». Один Фокс воспринял мою инициативу с меланхоличным спокойствием. Кстати, взял его в Калинин с собой, чтоб он мне в дороге спать не давал. И вот теперь я рулю, а он спит, то есть лишь мысленно вместе.
А накануне ещё зашёл на завод, в родной цех. Хотел, чтоб мне сделали маленькое магнитное хоккейное поле, по типу магнитных шахмат. Надоело во время игры, когда время в обрез, с помощью жестов объяснять, кому и куда бежать. Сказать, что в цеху все мне были рады, значит покривить душой. Мастер Ефимка, например, как только завидел мою могучую фигуру, улетел в другой корпус по делам. Были и те, кто от всего сердца жал руку, а кто-то намекал, улыбаясь в глаза, что я предатель. Слух, что со следующего сезона я уже игрок московского «Динамо» быстро разлетелся по городу. И объяснять что-то людям, которые судят других, сидя у себя дома на уютном диване, было бесполезно. Что, спрашивали они, плохо тебе на всём готовом живётся здесь в Горьком? А я отвечал, не знаю, так как больше нигде не жил. Да и потом, а вам плохо будет, если в этом сезоне наша заводская команда войдет в призы или вообще займёт первое место? Так вот, мой переход – это плата, чтоб дали закончить нормально чемпионат. Странно, что нападающего Свистухина и пару защитников Фёдорова и Куликова, которые по окончанию сезона переходили в «Спартак», а так же Борю Александрова и вратаря Вову Минеева, которые уходили вместе со мной в «Динамо» никто не осуждал.
Пожать руку ко мне выбежал и физорг Самсонов, который так растрогался, что даже немного всплакнул. Казимир Петрович и Данилыч, тоже меня минут пять обнимали, звали на политинформацию. Сказал им, что спортивный режим нарушать тревожными политическими новостями не имею право. А ещё, уже на выходе в коридоре ко мне на грудь бросилась врачиха Ольга Борисовна, плакала и уверяла, что я самый лучший больной в её жизни. Я же ответил, что болеть сейчас мне по профессии не полагается. Вот, наверное, из-за того, что окунулся здесь в воспоминания я и решился на поездку в Тверь, которая сейчас пока город Калинин.
