Эльф поморщился. Он до сих пор не мог понять, откуда в девушке такая кровожадность. Сам он с удовольствием избежал бы ненужного боя, щадя жизни бестолковых кочевников. Ему казалось странно, что в такой умиротворенной местности обитают столь агрессивные аборигены. Древняя степь, мудрая степь…
Над его головой кружил ястреб. Лониэль посмотрел на него, тихонько свистнул. Томагавка с удивлением наблюдала, как гордая птица спикировала на подставленный локоть.
— Как ты это сделал? — спросила она. Ястреб недовольно покосился на девушку и замер под чуткими пальцами Лониэля.
— Позвал, — лаконично ответил тот.
Ястреб раскинул крылья и взвился в воздух. Эльф, остановив коня, долго наблюдал за ним.
— Будет нас охранять, — объяснил он Томагавке. — Он издалека заметит кочевников и даст нам знать.
— Ох, и поохотимся, — обрадовалась Томагавка.
— Знатно подрались, — довольно прогудел Боресвет, окидывая взглядом поле боя. Шустрые хароги деловито обшаривали трупы, перерезая глотки тем из них, кто, не осознав новый статус, пытался шевелиться.
— Да уж, — согласился Бол, тщетно пытаясь очистить одежду от кровавых пятен. — Лошадей мы себе добыли. Правда, хароги могут их зажилить…
— Тогда еще подеремся, — философски заметил богатырь.
Боресвет тщательно вытер булаву и небрежно забросил за спину. Кольчуга жалобно звякнула, богатырь потер ушибленный бок. Бол только головой покачал.
— Блин, в натуре рукавицу потерял, — пожаловался голунянин.
— Ты же ей кувала пришиб, — напомнил Бол.
— Ту я подобрал, — возразил богатырь. — А вот куда вторую дел, не помню. Как со щитом расстался, в натуре, помню, на нем кувал повис, тяжело драться было. После этого саблю подобрал, тоже помню. А вот куда рукавицу дел ратную — в натуре, забыл.
— Может, в лоб кому пожаловал? — предположил Бол.
— Это само собой, — согласился Боресвет. — А вот кому? Когда?
— До того, как саблю подобрал, — уверенно сказал Бол. — Потом снимать неудобно, руки-то заняты.
Боресвет задумался.
— Сабля потом сломалась, — припомнил он.
Нетвердой походкой к ним подошел Кызыл, потерявший в бою шапку. Голова его была окровавлена, и сейчас кочевник тщетно пытался перевязать ее трофейной тряпкой.
— Кто это тебя так? — поинтересовался Бол.
— Ай, молодой шаман, сам не знаю. Скачу себе на лихом скакуне, в руке маленько сабля, песню пою…
— Какую? — полюбопытствовал Бол.
— Ай, скачу на коне, — запел кочевник. — По великой Степи. Ай, в руке моей сабля, ай, враги впереди! Не буди во мне зверя, ай, как есть, не буди! Буду резать их саблей, хохоча-веселясь, покраснеет от крови под копытом земля! Ай, по ясному небу рукавица летит…
Кочевник умолк, ощупал голову.
— Шишка, маленько, будет, — пожаловался он. — Болит, да.
— А дальше? — не отставал Бол.
— А дальше еще больше болеть начнет, — грустно ответил Кызыл.
— Нет, в песне что дальше было?
— А дальше я, маленько, придумать не успел, — сознался кочевник. — Сознание потерял, да. Очнулся — шапки нет, коня нет, ушел, да, голова болит маленько, будто пил всю ночь…
— Хорошая у тебя песня, душевная, — похвалил Боресвет. — А ну, показывай, где в себя пришел. Есть у меня одна мысль, в натуре…
— Ай, пойдем батыр, покажу, чего не показать-то. Если вспомню, да. Потому что мысли маленько путаются, никак в себя не приду. Ай, и с чего бы им путаться, да? Не так их и много в башке, мыслей…
На месте трагедии немедленно обнаружилась утерянная рукавица.
— Нашел! — радостно взревел Боресвет. — Вот она, родимая!
— Она, да, — согласился кочевник. — Сам вижу — летит по небу рукавица. Ай, настоящее чудо, да. Нечасто они, маленько, по небу летают. Вот птицы — те да, часто…
С земли поднялся Бозал.
— Неужто всех, маленько, положили? — с удивлением спросил он. — Ну, мы прямо хероли какие-то, да.
— Герои? — переспросил Бол.
— Один гер разница, — отмахнулся кочевник. — Сто врагов убили маленько!
— Их же вроде двадцать было? — подивился Бол.
Харог окинул его тяжелым взглядом.
— Не порть песню шаман, да, — сказал он. — Ай, батыр, силен ты драться! Как, говоришь, тебя зовут, а то из головы все, маленько, вылетело, а мне для песни надо…
— Боресвет, — скромно сказал батыр.
— Победу обмоем? — деловито спросил Кызыл. — Добычи, маленько, много взяли, теперь бы пропить надо. И друзей угостим, а?
— Смотри, — Боресвет с гордостью пихнул Бола в бок. — Соображают! Еще немного — и вовсе русичами станут, кагана князем назовут, а шамана — волхвом.
— Князем? — задумался Бозал. — А что, можем, маленько!
— Молодцы! — восхитился Боресвет. — Тогда запоминай — "маленько" — это децил. А "да" это ваше — "в натуре".
— А как "ай" звучать будет? — поинтересовался Бол.
— Бл… Блин, конечно, — уверенно сказал богатырь.
— Ай, так и сделаем, — решился Бозал. — Только можно, батыр, шамана волхвом не обзывать? Он ведь и посохом по спине может…
— Можно, — великодушно разрешил Боресвет.
Пьянка получилась добрая. Настолько добрая, что Бол так и уснул с шашлыком в зубах.
— Самое время заночевать, — предложила Томагавка.
Эльф тоскливо оглядел окрестности. Ни единого дерева не наблюдалось. Стало быть, о комфорте придется забыть. Ладно, сказал себе Лониэль, зато клопов нет. В любом постоялом дворе, где эльфу приходилось ночевать, клопы водились в превеликом множестве, сползаясь со всех окрестностей на сладкую, экологически чистую эльфийскую кровь. Заклинания против них помогали лишь на короткое время. Потом клопы к ним привыкали и продолжали терроризировать спящее эльфийское тело с новой силой.
— Пожалуй, — согласился Лониэль без энтузиазма. Ему было неуютно. Слишком пусто вокруг, поневоле чувствуешь собственную уязвимость. В лесу сами деревья спину прикрывают, а здесь?
Томагавка восприняла его нерешительность по-своему.
— Здесь опасно? Я, вроде, не чувствую
— Я тоже, — сознался эльф. — Просто степь не люблю. Не знаю, смогу ли заснуть…
— Могу спеть колыбельную, только потом без претензий, — предупредила девушка.
Лониэль улыбнулся. Томагавка поначалу постоянно что-то напевала себе под нос, пока он сам однажды не надумал запеть. С тех пор девушка петь перестала. Стеснялась, наверное.
— Не надо, я так посижу. На звезды посмотрю.
— Вас, эльфов, хлебом не корми, дай на звезды посмотреть, — недовольно откликнулась Томагавка. — А утром хрен разбудишь. Учти, не проснешься сам — водой оболью. Или даже пивом, для пущего зверства. Хотя пива и жалко.
— Ты же жаловалась, что пиво — дрянь, — напомнил эльф.
— Другого ведь все равно нет, — пожала плечами девушка.
Она ловко постелила на землю толстое одеяло, другим накрылась сверху. Завозилась, устраиваясь поудобней. Лониэль отвернулся, откинулся на локтях. Звезды только начали украшать небосвод, маленькие, пока неяркие искорки. Отблески сияния Небесных Лесов, куда после смерти уходят эльфы. Куда навсегда ушла Тиллатаэль…
Лониэль открыл флягу и отхлебнул вина. Поморщился, вино кисловатое и терпкое, к тому же пить из фляги непривычно. Это Томагавка настояла, чтобы взять в дорогу фляги. В общем-то, резонно, кувшин слишком хрупок, долго не живет.
Второй глоток примирил его с качеством напитка. Может, это вино и не лучшего качества, но сейчас оно как раз к месту. Кислый вкус тоски и терпкий — потери. И звезды надежды над головой…
— Просыпайся! Просыпайся, храбрый батыр! Блин, это сколько же ты вчера выпил, интересно? Я бы, наверное, помер давно!
Боресвет сделал попытку открыть глаза. С первого раза это не удалось, впечатление такое, что ресницы склеены смолой. Или, в крайнем случае, медом.
Богатырь зевнул и открыл глаза с помощью пальцев. И сразу понял, что у него раскалывается голова. А может, давно уже раскололась.
— Слышь, братан, там рассол остался?
— Сейчас принесу, — ответил Бол. — Вот, держи. Да не пролей, у тебя руки трясутся.
Боресвет жадно припал к поднесенному кувшину.
— Сушняк, — констатировал Бол.
— Сейчас махнуть стопочку, закусить чем-нибудь… Мясо, в натуре, осталось?
— Оставалось децил, — проявил лингвистические познания Бол. — Сейчас поищу.
Боресвет хлебнул еще рассола и закрыл глаза. Вроде, полегчало. Сейчас похмелимся, и…
— Эй, не спи! Я тебя и так полчаса уже бужу!
Богатырь поспешно открыл глаза. Бол протягивал ему плошку и закуску. При виде водки Боресвета передернуло, но он мужественно осушил посудину.
— Брр! Хреновую водку братаны делают. Или это я, в натуре, отвык?
— После какой плошки, двадцатой или тридцатой? — хмыкнул Бол. — Сам Блин бы, небось, окочурился, а у тебя только голова болит. Вон хароги на полу валяются, не поймешь, то ли живые, то ли мертвые. Я на Бозала наступил нечаянно, так он даже не пошевелился.
