— Я убила тебя, и рука не дрогнула. Почти…
— Ты действовала, как подсказало сердце, а я на твоём месте начал бы взвешивать все «за» и «против» и в итоге всё испортил бы. Знаешь, прав был Берен: иногда много думать — только извилины путать…
— И это говорит Арвиэль Винтерфелл? Не верю! — она отстранилась, чтобы заглянуть аватару в глаза. Тот усмехнулся.
— А придётся поверить! Опыт, разум, сообразительность — дело наживное и, кхм, не каждому доступное, а истинная мудрость хранится в сердце. Так что я, признаю, дурак, а ты — просто умница. Лесь… Леся… Проклятье, я даже не знаю, как тебя ласково называть! Не Лесенкой же?
— Только попробуй, буду звать тебя Вилкой!
Вилль, рассмеявшись, легонько коснулся губами её переносицы.
— Умничка. Лесь, мы возвращаемся домой, только я не хочу уходить, не попрощавшись. Геллера просчиталась: демон считал мою память, но и я помню всё, что она ему говорила и что показывала. Когда будем в безопасности, я всё объясню. Обещаю. И… и я хочу услышать, зачем ты приехала. А сейчас ты должна быть сильной, хорошо?
— Ладно уж! Эх, а я-то мечтала о каникулах на побережье…
Слезать с теплых колен не хотелось, но пришлось. Пришлось и руки разжать, хотя, вставая, Алесса чмокнула Вилля в щёку. И почувствовала, как заливается краской, когда парень неопределённо кашлянул. Ой, мамочка, а что дальше-то будет?! Брак на одних поцелуях не держится…
Вилль отогнул ковёр, картинным жестом приглашая даму к выходу, и когда она подошла, раздумчиво заметил:
— Леська, а ты, по-моему, подросла.
— Разве что морально! — фыркнула знахарка, первой выплывая из комнаты. — Надеюсь, нам Ярини поверит…
— Да вот и я думаю, верить вам или нет? — женщина в чёрном, стоя в тени, была незаметна, но её помощники — всё те же Тур, Метис, Триш и её безумный брат — не скрывались вовсе. Сидя на валунах, они резались в карты. — Ты прокололся, Арвиэль.
— Знаю, с крысой. Сказал, что питался ими, а вашим ужином поначалу побрезговал… Уж извините, не я виноват!
Обойдя Алессу, аватар встал на шаг впереди.
— Спокойнее! Ты на семь десятых состоишь из воды, Арвиэль, — Триш сгребла битые карты. — Я тебя вижу, значит, могу её вскипятить. Мне бы не хотелось этого делать, правда.
— А некроманты среди вас есть? Сомневаюсь.
— Не только в крысе дело, — пробормотала Ярини, сделав остальным знак молчать. — На тебе нет ни «бликов», ни других магических прослушек. Так почему же мы тебе не верим? Почему ты подставился под мой удар, словно хотел умереть? Самоубийство для аватар — непростительный грех.
— Любезная хозяйка нам угрожает? А как же обещанный поединок? Я-то думала, что ваше слово здесь — закон.
Лис кашлянул. Как показалось Алессе, одобрительно.
Ярини знахарку даже взглядом не удостоила.
— И ты намерен объясниться?
— Да, но не здесь и не сейчас. Всё зависит от того, насколько быстро сможет собраться твоя команда. Алесса не знает, когда отчалит «Китобой», а уже светает. Если получится, расскажу всё по пути, если нет — когда выйдем из подземелья. Я ничего не буду объяснять впопыхах, так что вы либо идёте с нами, либо остаётесь. Решать вам, Ярини. Но если вас всё ещё интересует местонахождение лаборатории, то я смогу провести Троя внутрь: меня там хорошо знают. Ты же не против немного пошуметь, Лис?
Алхимик аж задохнулся от возмущения.
***
На рассвете седьмого дня второго осеннего месяца, что жители соседней Неверры именуют листопадом, солнце погнало с неба прочь сероватую хмурую дымку и затопило город светом, белым, непорочно чистым, как одеяния кэссиди Иллады Рэи Нэвемар. Золотая Аллея кишмя кишела народом; люди стянулись заблаговременно, боясь пропустить хоть миг торжественного шествия наследницы. О, да, это ежегодное событие, а вовсе не вспыхивающая раз в сто лет комета Фия, но именно в том и дело, что от него зависит, какие сюрпризы преподнесёт скадарцам Судьба в год грядущий. Достаточно ли вызреет винограда, чтобы в следующий праздник Иллады чаши не сохли; будут ли овцы достаточно жирны, дабы украсить вертела сочным мясом, а не жёсткими, как сапожная подошва, мослами; расцветут ли редкие здесь белые розы, которыми принято украшать город.
В столь торжественный момент хотелось оказаться среди восхищённой толпы, где нет-нет, да мелькали передаваемые из рук в руки кувшинчики, и тоже радоваться, на кого-то надеяться. А ещё лучше — на крыше в компании шумной развесёлой молодёжи, к кувшинчикам которой прилагались шашлыки. Но, увы, приходилось неподвижно стоять в колеснице, ползущей, как безногая черепаха, и любовно прижимать к плечу тяжеленную серебряную сову, при этом сохраняя вид полной отрешённости от мира.
"Надо будет сказать отцу, чтобы велел поновить Аллею", — подумала кэссиди, когда колесницу в очередной раз тряхнуло, и выстланное медью дно больно стукнуло в босую пятку.
— Кэссиди! Кэссиди!
— Наследница…
— Заступница!
— Помолись за меня!
— Когда колесница поедет мимо, бросишь свой цветочек под ноги лошадке. Понял, малыш?
Бедный, бедный малыш. Твоя мама ещё свято верит во всемогущество рода Нэвемар.
За колесницей колонной по двое шли жрицы. Шелестели по камням лёгкие складки белоснежных туник, перехваченных под грудью синими узкими лентами с серебряными кистями. Ультрамарин и серебро — краски мудрости и справедливости, цвета Иллады-Судьбы, защитницы города. Запястья женщин и девушек украшали массивные браслеты, широкие, почти как наручи; бусы из каменьев всевозможных синих оттенков охватывали шеи под подбородком и рядами — каждый последующий чуть длиннее верхнего — спускались до груди.
Одеяние той, что стояла в колеснице, не выделялось ни цветом, ни богатой отделкой, ни самоцветами. Никаких украшений, кроме тонкого серебряного венца поверх полупрозрачного муслинового покрывала, скрывавшего девушку до пояса. И очень хорошо, что дальновидные предки придумали столь нехитрое ухищрение: благодаря накидке никто не видел страдальчески закушенной губы. А всё сова, сова… Да сколько же она весит, зараза пернатая?!
Наконец, колесница остановилась напротив арки, естественно, вызолоченной, и девушка сошла наземь. Раскалённые камни ожгли босые ступни, но торопиться было нельзя, и к песчаной тропинке она шла, казалось, вечность. Разум и душа кэссиди отрешены от тварного мира; взгляд обращён к свету храма, пронзившему деревья, а уши внемлют лишь зову богини. Да-да, а ещё какой-то острой дряни, впившейся аккурат в середину левой ступни. Но хромать тоже нельзя, тем паче скакать на одной ноге. Не поймут. Под руки её вели две молоденькие жрицы, только-только прошедшие посвящение; их волосы не были уложены высоким конусом из множества косиц, как у старших, а забраны в скромные низкие пучки. Девочки, ещё угловатые и нескладные, как большинство подростков, вышагивали с такой торжественной неспешной важностью, что кэссиди не знала, то ли выть ей, то ли смеяться. Но, хвала Илладе, хоть треклятую птицу забрали. Кэссиди гораздо больше устраивала другая сова, тёплая, нежная и чуткая. Растворившись в потоке воспоминаний, девушка едва не споткнулась о единственную ступень храма.
Храм… Да никто сторонний, увидев глухой каменный цилиндр со сферической крышей, в жизни не предположил бы, что он и есть тот самый храм, где богиня-заступница не только слышит, но и говорит с просящей. Скорее, алтарчик забытого божка. Или дольмен посреди благоухающей миртовой рощи, подле которого кто-то оставил поднос с фруктами и вином.
Жрицы, скрестив руки на груди, синхронно поклонились и ушли прославлять богиню, сиречь предаваться умеренному пьянству и чревоугодию. Впрочем, Иллада тоже не собиралась поститься в этом году. Богиня её поймёт и простит.
Едва дверь закрылась, кэссиди, с чувством зашипев, подцепила ногтями застрявшую глубоко в подошве крошечную ракушку, острую, как заноза. Ещё пара десятков шагов, и пришлось бы вырезать ножом. В храме, отделённая от городской суеты камнем, пропитанным магией, девушка преобразилась. Прочь венец! Долой покрывало! Распущенные волосы огненной волной окутали плечи. В зыбком свете неугасимых свечей, что уже века горят не сгорая, кэссиди, чуть прихрамывая, подошла к алтарю, выложила в широкое блюдо фрукты, наполнила вином массивную чашу, медленно склонилась, коснувшись губами руки, сжимающей посох с совой на оголовье… Это было мистической традицией, такой же вечной, как неугасимое пламя. Ни отец кэссиди, ни её дед не могли объяснить, отчего не плавится обычный свечной воск. И не знали, почему мраморные руки изваяния всегда теплы.
Закончив церемонию приветствия, девушка опустилась на колени перед идеально округлой, будто нарочно выкопанной яминой в центре храма. Вернее, не так. Колодцем, ведущим в самое сердце мира. Ни один слабый всполох не освещал чёрные земляные стены.
