И мир, заполненный такими деньгами, станет, наконец, правильным и благополучным. Потому что богатые и уважаемые господа будут и дальше продолжать стабильно богатеть, не опасаясь того, что какой-то выскочка из низших слоев, сколотит вдруг состояние на изобретенных им сверхновых пирожках или хитроумных компьютерных программах, тем самым внеся смятение в сложившуюся систему извлечения Прибыли.
Да мало ли найдется и другого применения волшебной бумаге? История города, написанная на ней, приобретет яркие, убедительные краски, совершенно достоверно подтверждающие версию того, кто будет излагать эту историю. Что бы ни было написано – самый дикий бред, самые глупые выдумки – на волшебной бумаге все это обретет стройность, логичность и респектабельность.
Законы, изданные на гербовой волшебной бумаге будут исполняться железно – и любые протесты недовольных станут смехотворными. Если, конечно, тоже не будут изложены на волшебных листах.
Приговоры судов станут самыми окончательными и не подлежащими никакому обжалованию – потому что никто, ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы в руки адвокату попал хоть клочок волшебной бумаги. Но кто мешает хитрому адвокату состоятельного преступника выложить кругленькую сумму за пару листов настоящей, гладкой и лоснящейся волшебной бумаги?
В общем, Семен должен был бы радоваться тому, что способствует такому замечательному переустройству Волшебной Москвы. Тем более, что вскоре вся она станет покрытой одинаковой тротуарной плиткой, уставленной одинаковыми искусственными пальмами в кадках, сплошь укутанной стеклом и бетоном. Красота!
Но Семен почему-то, наблюдая за активным производственным процессом собственной фабрики, становился все мрачнее и мрачнее. Он чувствовал, что словно слепой, бредет не в том направлении. И в качестве поводыря у него только всегда ласковая, готовая удовлетворить любые прихоти, направить в нужном (кому?!) русле, вечно улыбающаяся… кукла.
Семен посмотрел на Нику. Постарался посмотреть на нее новым, свежим взглядом, что, надо сказать, почти разучился делать в последнее время.
И увидел. Тонюсенькую, едва заметную линию на сгибе локтя, которым Ника прижимала к себе толстую папку с бизнес-планом. Семен напряг память, пытаясь вспомнить – где он мог видеть нечто подобное.
И вспомнил.
Такие же линии – только более выраженные – были на руках у… куклы Барби, которую он видел когда-то давно у маленькой Светы.
Семен похолодел и поднял глаза на лицо Ники.
– Что с вами, босс? – лучезарно улыбаясь, спросила Ника и замерла в картинно-красивой позе.
И Семен в ужасе сделал шаг назад. Его будто обдало ведром холодной воды, а в голове вдруг теплой «пепси-колой» вспенилась кровь.
Все это время его помощницей и подругой была просто большая, стандартно красивая, в полный человеческий рост, кукла Барби!
Единственным близким ему существом в этом новом для него мире был говорящий манекен.
Войско вгрызалось в глубину Чащи, откусывая от нее кусок за куском, злобно отгрызая и сплевывая ее живую зеленую плоть. Оно рвало ненавистную зелень когтями, плюя в нее огнем и железом, давя гусеницами ее мерзких обитателей.
Лес не оставался в долгу: солдат и машины окружала крайне агрессивная среда. Деревья-монстры хватали черных крылатых солдат прямо на лету своими лапами-ветвями и разрывали их в клочья. Могучие лианы обвивали танки толстыми зелеными кольцами и давили их, как огромные удавы. Броня панцирей лопалась, и из трещин текла зловонная жижа, в которой бились обреченные на смерть танкисты. Даже огонь с трудом брал толстую кору огромных стволов. Осыпанные ведьмиными проклятьями отряды терялись в зарослях и гибли, наткнувшись на отряды хитрых и жестоких разбойников и свирепых лесных духов. Машины выходили из строя, а снаряды отказывались взрываться.
Но ничто не могло остановить черное Войско. И прямо по пятам за ним перла звероподобная лесоперерабатывающая техника. Несомненно, Черные Земли одерживали верх. И этому немало способствовало мрачное черное солнце над головой.
…Когда воздух Волшебной Москвы вздрогнул от грубого вмешательства Голосов, прибравших себе могучую Печать Власти, ожесточение битвы усилилось. Казалось, сама колдовская природа протестует против установления собственных Правил Игры теми, кто не имел на это никакого права.
Едва Правила заработали, стало очевидно, что Черные Земли буквально налились колдовской силой. Столько прав и возможностей никогда еще не было сосредоточено в руках темных сил.
И яркая тротуарная плитка по краям Черных Земель налилась злой энергией, вздыбилась – и принялась делиться, словно гигантская колония бактерий, с доминошным стуком расползаясь все дальше и дальше вширь, покрывая пространство, все еще остававшееся свободным от абсолютной власти Алчности и Успеха.
Черные Земли росли, словно свежая клякса на школьной промокашке, и никто не был в силах остановить их. Старые московские дома, которые так нравились горожанам именно своей стариной, пусть даже с тусклой, облупившейся штукатуркой – вдруг становились сверкающими стеклом и пластиком оконных рам стандартными коробками.
Хмурые, озабоченные своими проблемами горожане, застигнутые врасплох коварным наступлением, начинали вдруг улыбаться во всю ширину ртов – хотя и поводов для этого вроде не наблюдалось, а в глазах по-прежнему тускло светилась печаль. Те, кто был вполне доволен своей жизнью, кто трудился и отдыхал в свое удовольствие, внезапно останавливался ударенный страшным озарением: боже, как мало в жизни он добился! Каким неудачником он был и остается сейчас! Скорее, надо скорее хвататься за единственное спасение – бросать любимое дело, привычный уклад жизни и мчаться куда-то в погоне за ускользающим Успехом и всегда недостаточной Прибылью!
Надо спешить! Надо бороться! Надо соответствовать Величайшим и Единственно Правильным стандартам, установленным колдовскими книгами «Космополитен» и “Менсхэлф”, чья зловещая магия способна подавить любую волю и сжечь в прах всякую душу…
Так Волшебная Москва постепенно погружалась в абсолютное, беспросветное зло, настолько всеобъемлющее, настолько мощное, что оно просто сливалось с окружающей действительностью, не позволяя людям увидеть саму границу между добром и злом. Даже черное солнце начинало казаться им обыденным – были бы наготове яркие офисные лампы…
Но последним рубежом – нет, не добра даже, но той стихии, что способна была противостоять Черным Землям, оставались небольшие островки природы, главным из которых все еще была Коломенская Чаща.
Королева ведьм Карина стояла на краю Чащи, на высоком обрыве над Москвой-рекой – той, что еще с «тех» времен клокотала и булькала своей таинственной некротической полужизнью.
Никто толком не знал, что же поддерживает жизнь в этом кислотном зловонном месиве. Что заставляло цепляться за жизнь этих страшных и жалких одновременно созданий – воплощение уродства и издевательства над самим понятием «жизнь»?
Но пока никто не дал ответов на эти вопросы, Москва-река жила, и умирать не собиралась. Она по-прежнему была одной из тех стихий, которые властвовали в Волшебной Москве – но той, которую, почему-то никто до сих пор не принимал всерьез.
И теперь Карина вглядывалась в мутные воды, покрытые радужной пленкой, проговаривая тихие заклинания. Духи воды давно покинули эту реку – ведь воды как таковой здесь уже не было. Было лишь текучее, странное и неприятное Вещество, обладающее уже совсем другими качествами, чем нормальная вода. А потому и духи обитали теперь здесь особенные. Духи непонятные, непредсказуемые и опасные, окутанные ядовитыми испарениями, находящиеся в вечном наркотическом дурмане. Это были духи мертвой реки умирающего города, дикие духи безумства.
Они пока спали, предаваясь сумеречным видениям в своих отравленных водах. Но стоило их разбудить…
– Просыпайтесь, просыпайтесь духи безумства, духи слепой ярости и слепого гнева! Пришло ваше время: пора показать этому зазнавшемуся миру его оборотную сторону! Пора показать ему, что такое сила настоящего безумства! Пора встряхнуть его, пройтись по сонным улицам этого города водяным смерчем! Пора воздать ему должное за боль и смерть, принесенные великой Реке, на которой он возник!
Карина говорила и говорила и ей вторили сестры ведьмы у нее за спиной, и вечное степенное течение вод вдруг замедлилось: река будто вслушивалась в обращенные к ней слова.
Это был опасный монолог: у реки были возможности дотянуться до каждого, стоящего на берегу, кто бы ей не понравился, или же просто показался едой.
Но Карина не знала страха. Ведьме нельзя бояться. Можно испытывать целый ворох противоречивых чувств, в которых преобладают злоба, зависть, презрение, хитрость, злорадство, снисхождение, предвидение, ненависть. Все, что угодно – но только не страх. Страх для ведьмы – это ее собственное оружие, направленное вовне. Но никак не на нее саму…
