Он отражался в висевшем напротив зеркале, хотя голова его была наклонена и я не мог видеть его лица. Впрочем, мне этого и не хотелось. Я резко отдернул нож от буханки хлеба — она оказалась разрезанной как раз пополам, — и решительно направил лезвие в его сторону, держа его наподобие кинжала. Я заметил, что лезвие у ножа было зазубренное, как у пилы. С каким-то необъяснимым вожделением, полностью отдавшись этому занятию, я ударил ножом в самую середину чистого белого купола и принялся пилить.
От удара дядя чуть подался вперед, словно внезапно заснул или неожиданно заметил муху, ползающую по краю его тарелки. Мне кажется, что именно в этот момент он и умер, наверняка не выдержало сердце.
Я же продолжал пилить. Это оказалось непростым делом, а кроме того, мне все время приходилось поддерживать голову левой рукой. Но я не оставлял своих попыток и с нетерпением ожидал, что из всего этого получится. Меня постигло разочарование. Сначала действительно проступило что-то розовое, блеклое, но этим дело и кончилось. И речи не могло идти о том, чтобы назвать все это красным, по крайней мере, при таком освещении, которое было в комнате. Что и говорить, я ожидал совсем другого.
В какой-то момент я, совершенно разочарованный, поднял взгляд и неожиданно увидел в зеркале напротив собственное отражение. Да-да, в том самом зеркале, которое было укреплено на дверце большого темного буфета. Сердце мое переполнилось радостью! Я почувствовал надежду, увидел конец всем моим неудачам!
Я побежал вокруг стола, задевая стулья и слыша, как они валятся на пол, подобно осколкам моей прошлой жизни. Остановившись наконец перед зеркалом, я поднес нож к собственному горлу.
Это было чудесно. Красное появилось очень быстро, и я с благодарностью наблюдал, как легко оно стекало по моему горлу. Оно было таким ярким, так отважно искрилось и переливалось разными оттенками, что хотя бы ради наслаждения, ради столь незабываемого момента мне пришлось остановиться. Да, я остановился, хотя горло было разрезано только наполовину — впрочем, большего и не требовалось. Я опустился на колени, рыдая от переполнявшей меня благодарности, после чего сложил ладони, как при молитве, и сквозь пальцы снова посмотрел на зеркало.
Но зеркало куда-то исчезло! Я видел лишь темную деревянную дверцу буфета, а сам почему-то оказался лежащим на ковре. Меня это потрясло. Нет-нет, я знал, что на самом деле меня никто не обокрал, я все еще продолжал стоять на коленях перед зеркалом. Охваченный страхом, что подобное может никогда не повториться, я поднялся на ноги — стало почему-то очень больно, — и, бросив последний удовлетворенный взгляд на зеркало, спотыкаясь, бросился к дверям, наружу, к зелени. И дальше — по дорожке, к садовой калитке, а руки мои были так богато окрашены красным, которое прелестно смотрелось на фоне зеленого., тогда как сердце переполнялось воспоминаниями о моем чудесном красном горле. Все это принадлежало мне, и едва ли не впервые в жизни я ощутил себя счастливым человеком.
Я полагаю, что именно поэтому, из-за ярко-красного, так опечалились лесорубы, которые в этот момент спускались по холму и шли в мою сторону. Мне даже жаль, что они так неподдельно разволновались. Наверное, это произошло потому, что всю свою жизнь они провели в зеленом лесу и вид моего красного попросту ослепил их, а может, даже нанес им душевную травму.
Сейчас? Ну, сейчас я веду себя гораздо спокойнее и живу в моем новом сером доме. Теперь я понимаю, что и в таких вещах можно переусердствовать, как говорится, перегнуть палку. Кроме того, сейчас я умею получать более тонкое, но вместе с тем и более интенсивное удовлетворение от ощущения цвета — сияющего синего цвета, который исходит от форменной одежды моих новых друзей. Головы их, как у священников, покрыты синими куполообразными шапочками.
Миссис Тэйт умерла неожиданно и как-то глупо. Встав по привычке на крышку стиральной машины, она протирала оконное стекло, но неловко поскользнулась, упала на пол и сильно ударилась виском об острый угол кухонный плиты, после чего неподвижно замерла. Ее тело неестественно изогнулось, невидящий взгляд устремился в потолок, хотя сама она к этому моменту уже ничего не видела, не слышала и вообще не чувствовала.
Между тем ее маленький сын Дэвид принялся барабанить ручонками в заднюю дверь, настойчиво требуя, чтобы его впустили в помещение. Так и не дождавшись ответа, он тяжело вздохнул и с явным трудом, но все же дотянулся до ручки двери, все это время не переставая колотить в нее мыском старого башмака.
Едва увидев мать, лежащую на красном кафельном полу кухни, он поначалу удивился, а затем нахмурился. В его мозгу еще не вполне оформились такие понятия, как "мертвый" или "без сознания", — в конце концов, многого ли можно ожидать от обычного шестилетнего ребенка? До сих пор вся его жизнь представляла собой одну грандиозную непрекращающуюся игру, в которой находилось место практически для всего и для всех — за исключением разве что его собственных родителей. Между тем, несмотря на свой столь нежный возраст, он уже успел заметить, что местный торговец мистер Даймонд весьма снисходительно относится к его проделкам, даже когда Дэвид якобы тайком уносил из его лавки яблоко или апельсин. Соседи также весьма терпимо реагировали на его баловство, хотя он нередко с беззаботным видом вышагивал по их цветочным клумбам или терзал бедных домашних кошек. Все относились к нему с добротой и лаской, и единственная сколько-нибудь серьезная угроза наказания за содеянное могла исходить лишь от его собственных родителей. Однако оказавшись на кухне, он почувствовал, что на сей раз, похоже, даже мамочка решила наконец-то присоединиться к его нескончаемым забавам.
Дэвид откинул с вспотевшего лба спутанную прядь волос, неспешно обошел неподвижную фигуру матери, затем забрался на стул и налил себе из графина воды. Держа в руках стакан, он снова посмотрел на простиравшуюся перед ним на полу картину, смутно ощутив некоторую неловкость от взгляда неподвижных, остекленевших глаз матери.
Не спеша отхлебывая воду, он мысленно перебирал возможные объяснения того, что произошло с матерью. А может, мамочка просто "умерла"? — пришло на память услышанное где-то слово. Мальчик молча взирал на слабую полуулыбку, застывшую на изогнутых и чуть приоткрывшихся губах женщины, и внезапно почувствовал исходившую от них поддержку. Да нет же, просто мамочка решила как-то по-новому поиграть с ним; более того, поскольку раньше она практически не принимала участия в его детских забавах, подобное участие представлялось ему даже более интересным, чем игры с другими детьми.
Поставив недопитый стакан на стол, мальчик слез со стула. Затем он подошел к мертвой женщине, опустился рядом с ней на колени, взял мать за руку, чуть приподнял ее, отпустил и весело захихикал, когда ладонь с мокрым шлепком снова опустилась на прохладный пол. Сама же мамочка при этом даже не шелохнулась. А что, с ней даже интересно играть, непонятно только, почему она никогда не делала этого раньше, — пронеслось в его детском мозгу.
Тут ему стали приходить в голову всякие забавные штучки. Дотянувшись до стоявшего на краю стола стакана, он взял его и вылил остаток содержимого прямо на лицо матери — ему очень хотелось узнать, до каких пределов простирается ее терпимость и насколько он может рассчитывать на нее, как на партнершу по играм. Мать никак не отреагировала: вода просто стекла по ее неподвижному, даже какому-то восковому лицу, на котором остался лишь неширокий след из нескольких зацепившихся за волосы капель, и двумя струйками сбежала по шее, образовав на кафельном полу маленькую Лужицу.
Тогда Дэвид наклонился и пощекотал у матери под подбородком — вялая кожа чуть шевельнулась от прикосновения детских пальчиков, рот раскрылся немного шире, и из его уголка вытекла тонкая струйка слюны, чуть испачкавшая ладонь мальчика. Это почему-то рассердило, даже потрясло его — он резко выпрямился и поспешно вытер руку о штанину. И все же у него еще оставались кое-какие сомнения как относительно условий затеянной им игры, так и самой возможности ее продолжения. На самом ли деле мамочка была настроена столь благожелательно, что он мог делать с ней все, что ему заблагорассудится, или все же оставался какой-то предел для полета его фантазии?
Резко повернувшись на месте, Дэвид устремился в гостиную, где в большом ящике со всевозможными игрушками у него была давно припасена коробка с цветными мелками. Вернувшись с ними на кухню, он решил приступить к основной части своей игры. Первым делом у мамочки появилась пара черных, неровных очков и длинных, загибающихся книзу усов. Следующим на ее лице появился прелестный красный нос — очень похожий на тот, который был у папочки. Мать по-прежнему даже не шелохнулась, всем своим видом словно поощряя сына на продолжение игры. И все же Дэвиду оставалось непонятно, каким образом она продолжает сохранять спокойствие и ни разу даже не улыбнулась — ведь мелки наверняка щекотали ее.
