Однажды я был вызван в кабинет директора школы, где мне вручили комплект цивильной одежды, незначительную сумму денег и надавали кучу советов, ценность которых, надо / признать, намного превосходила добротность нового костюма. Выходя через школьные ворота и приготовившись окунуться в атмосферу вольной жизни, я неожиданно обернулся и, мрачно вперив взгляд прямо в переносицу директора, проговорил:
— Вы — страус.
При посмертном вскрытии в его желудке обнаружили значительное количество мелких непереваренных предметов, в первую очередь различных металлических и шерстяных изделий. Непосредственной же причиной смерти, как гласило официальное заключение судебного следователя, явился разрыв пищевода от стремительного прохождения по нему дверной ручки.
Будучи по натуре добрым человеком и любящим сыном, я тем не менее при вхождении в мир взрослых, от которого был так долго отрезан, долго не мог отделаться от грустного воспоминания о том, что все мои беды и несчастья произрастали, как грибы после дождя, именно по причине крайней экономности, если не сказать грубее, скупости моих родителей, когда дело касалось комплектации моих школьных завтраков. Причем у меня нет сколько-нибудь серьезных оснований предполагать, что с тех пор они заметно изменились в лучшую сторону.
По дороге между Холмом Несварения и Южным Удушьем есть небольшой участок открытой местности, где некогда стояла довольно грязная пивнушка, известная по имени ее владельца — Пита Джилстрэпа, промышлявшего убийствами заезжих путников, что и являлось для него основным источником средств к существованию. Смерть мистера Джилстрэпа и смещение едва ли не всех торговых маршрутов на соседнюю дорогу произошли практически в одно и то же время, в результате чего и по сей день трудно с определенностью сказать, что из этих двух событий было причиной, а что следствием. Во всяком случае, с тех пор эта местность пребывала в полном запустении, а от хибарки Пита давным-давно остались одни лишь обугленные головешки.
Однажды, двигаясь пешком к местам моего детства, проведенного в Южном Удушье, я случайно повстречался со своими родителями, которые направлялись в сторону Холма и решили передохнуть под сенью раскидистого дуба, а заодно и подкрепиться походным завтраком. При виде лежавшей перед ними снеди в моем мозгу выплыли горестные воспоминания детства, а в груди пробудился дремавший доселе лев. Приблизившись к смущенной парочке, которая, разумеется, сразу же признала во мне своего сына, я осмелился предложить им разделить со мной свою далеко не скромную трапезу.
— Всей этой пищи, сын мой, едва хватит на двоих, — проговорил мой дорогой папочка с хорошо знакомой мне напыщенностью в голосе, которой, как я понял, с возрастом отнюдь не поубавилось. — Я отнюдь не намерен игнорировать тот ледяной блеск, который вижу в очах твоих, однако…
Отцу так и не удалось завершить начатую фразу; то, то он принял за "ледяной блеск" в очах моих, было всего лишь сосредоточенным взглядом гипнотизера. Уже через несколько секунд он разложил передо мной все свои запасы. Немногим дольше сопротивлялась и его спутница, так что вскоре мое благородное негодование возымело самые желанные последствия, разумеется, для меня самого, но никак не для них.
— Мой бывший отец, — проговорил я, — надеюсь, вам известно, что ни вы сами, ни эта дама больше уже не являетесь теми, кем вы привыкли себя считать?
— Я заметил некоторые незначительные подвижки, — с явным сомнением в голосе промолвил пожилой господин, — однако склонен приписывать их возрасту.
— Вопрос стоит более остро, — пояснил я, — и затрагивает, если можно так выразиться, ваши родовые особенности. И вы, и присутствующая при сем дама на самом деле уже превратились в двух мустангов, диких жеребцов, причем ни один из вас не склонен одобрительно относиться к присутствию другого.
— Но, Джон! — воскликнула моя дорогая мать, — ведь не хочешь же ты сказать, что…
— Мадам, — торжественно провозгласил я, снова переводя на нее свой взгляд, — вы являетесь тем, кем я вас назвал.
Едва я успел закончить свою фразу, как она рухнула на четвереньки, подскочила к старику и, издав дьявольский вопль, с силой лягнула его в голень! Уже через долю секунды он также упал на четыре точки и, отбежав от нее чуть в сторону, стремительно и довольно успешно нанес ответный удар "копытом" в бок. С равным усердием, хотя и не так проворно из-за сдерживающих движения некоторых атрибутов дамской одежды, она угостила его новым ударом. Их взлетающие конечности самым немыслимым образом пересекались и сплетались в воздухе. Иногда они там же и сталкивались, как говорится, лоб в лоб. Они бросались вперед, плашмя грохались оземь и на мгновение беспомощно замирали.
Чуть оправившись, они возобновляли битву, выражая свое неистовство в нечленораздельных звуках разъяренных скотов, каковыми они себя сейчас считали, — от их криков и воплей едва ли не вздрагивала вся округа!
Они совершали круг за кругом, удары их ног обрушивались "подобно молниям из горных туч"; затем подныривали друг под друга и снова откидывались назад, становясь на корточки. Ожесточенно, хотя и неумело, колотили сразу обоими кулаками, после чего вновь падали на ладони, словно не находя в себе сил удерживать тело в вертикальном положении. Из-под их рук и ног над землей взлетали клочья вырванной с корнями травы и мелкие камни; одежда, волосы, лица — все было покрыто отвратительным слоем смешавшейся с пылью крови. Дикие, нечленораздельные, яростные вопли словно удостоверяли каждый удачно нанесенный удар. В свою очередь стоны, хрипы и повизгивания как бы сигнализировали: удар получен.
На фоне их баталии явно меркли бойцовские качества участников битвы при Ватерлоо, а героизм и отвага моих дорогих родителей в минуту жестоких испытаний и смертельной опасности навсегда останутся для меня неиссякаемым источником гордости.
Под конец схватки эти изодранные, побитые и окровавленные существа представляли собой лишь жалкое зрелище. Так что, как ни прискорбно это осознавать, весьма скоро зачинщик этой битвы остался круглой сиротой.
Подвергнутый аресту за спровоцированное кровавое побоище, я был отдан (в коем состоянии продолжаю находиться до сих пор) под суд, тогда как мой адвокат вот уже пятнадцать лет роет землю и переворачивает небеса, добиваясь рассмотрения этого дела в суде второй инстанции.
Таков краткий перечень моих упражнений в загадочной области знания, именуемой гипнотическим внушением. Что же до того, может ли оно быть использовано каким-то порочным субъектом ради достижения своекорыстных и в целом неблаговидных целей, то судить об этом я просто не берусь.
Фредерик Браун
Пусть убираются
Когда человек экспериментирует над своей природой, результаты могут быть самыми неожиданными.
Даптин — это вытяжка из препарата. Сначала он назывался адаптином, но затем сократился до даптина. Он позволяет нам адаптироваться.
Они объяснили это, когда нам было десять лет; наверное, они думали, что до тех пор мы были еще очень малы, чтобы понимать, хотя и тогда мы уже многое знали. Они сообщили нам это сразу после высадки на Марс.
— Вот вы и дома, дети, — сказал Главный Учитель, когда мы вошли в купол из стеклита, который они здесь для нас построили. И еще он сказал, что вечером будет специальная лекция, очень важная, и мы все должны ее прослушать.
В этот вечер он рассказал нам всю историю, ответил на все "что" и "откуда". Он выступал перед нами в обогревательных скафандре и шлеме, которые вынужден был носить. Температура в куполе была нормальной для нас, но для него это был невыносимый холод и слишком, к тому же, разреженный воздух. Его голос доносился из-под шлема по радио.
— Дети, — сказал он, — вы дома. Это Марс, планета, на которой вы проведете всю оставшуюся жизнь. Вы марсиане, первые марсиане. Пять лет вы провели на Земле и пять лет — в космосе. Теперь вы проведете десять лет в куполе, пока не станете взрослыми, хотя к концу этого срока вам разрешат выходить наружу, увеличивая время прогулок.
Затем вы уйдете отсюда, построите собственные дома и заживете собственной жизнью, как марсиане. Вы выберете себе мужей и жен, и ваши дети будут такими же, как вы. Они тоже будут марсианами.
Настало время рассказать вам историю этого великого эксперимента, частью которого вы являетесь.
И он рассказал.
— Человек, — сказал он, — впервые достиг поверхности Марса в 1985 году. На планете не было разумной жизни — обнаружены только многочисленные растения и несколько видов нелетающих насекомых. Человек мог выжить на Марсе только внутри стеклитовых куполов, выходя из них обязательно в скафандре. Даже в теплое время он не замерзал здесь только днем. Он не мог дышать разреженным воздухом, а пребывание под солнцем — из-за прямых лучей, почти не поглощаемых скудной атмосферой, — было для него смертельным. Он не мог питаться растениями из-за их химической чужеродности, и всю пищу ему приходилось привозить с Земли или выращивать в специальных безгрунтовых резервуарах.
