– Мы же договаривались, Франц, что будем созваниваться только в особых случаях.
Франтишек демонстративно затолкнул в рот горсть чипсов и возмущенно захрустел ими. Он был обижен. Гиньоль понимал это. Но при этом виноватым себя не чувствовал.
– Завтра все закончится, – сказал он.
Франтишек с шумом потянул носом воздух и снова ничего не сказал. Снизу, из кухни, тянуло запахом пирога с гусиной печенкой и луком, который готовила Туанона. И, надо сказать, это был не пирог, а сказка! Если бы Туанона начала торговать своими пирогами с гусиной печенкой и луком, то очень скоро сколотила бы приличное состояние.
– Передай Туаноне, что я жду пирог, – сказал Франтишек и отложил в сторону недоеденную пачку чипсов.
Это означало, что он больше не сердится.
– Непременно, – улыбнулся Гиньоль.
Мир и покой снова вернулись в дом на улице Дзуйхицу.
А обитателям Желтого Дома покой даже и не снился. Все смешалось в доме на Ратушной. Все пришло в движение и никак не могло остановиться. А неконтролируемое движение, как известно, ведет к хаосу и разрушениям. Был только один человек, который все мог расставить по своим местам. И имя ему было Гиньоль. Поэтому все с нетерпением ждали его прибытия.
Началось все с того, что с утра пораньше в ратушу заявился – кто бы вы думали? – сам Джерри Ли Льюис! В белом фраке, с растрепанными волосами и злой, как Гонкур Старший после разгрома его непобедимой армии в битве под Шенгеном. И точно так же, как Гонкур Старший, ищущий, на ком бы сорвать злость. Гонкур, помнится, приказал обезглавить всех своих уцелевших в бою генералов. А было их у него более чем достаточно, поскольку, пребывая в добром расположении духа, Гонкур любил раздавать награды и звания. И мог даже понравившегося ему рядового пехотинца взять да и произвести в генералы. Джерри Ли Льюису под руку подвернулись работавшие в ратуше орки. Просто потому, что, по случаю раннего часа, никого другого в Желтом Доме не оказалось.
Джерри Ли Льюис был возмущен тем, что вечером, накануне концерта, который он должен был отыграть в зале Городского Совета, ему неожиданно сообщили, что его выступление отменяется. Сообщили телеграммой! Которая затерялась среди прочей почты. И только сегодня утром попалась на глаза музыканту.
Льюис был возмущен не тем даже, что концерт отменили, а тем, что его поставили в известность об этом в самый последний момент. И – как? Телеграммой! Одно из двух – либо Сен-Санс еще не изобрел телефон, либо это было продуманное оскорбление.
Орки, понятное дело, не могли вразумительно объяснить, почему вдруг концерт был отменен. Не отложен даже, а именно отменен! Так было написано в телеграмме! Орки лишь пожимали плечами и бубнили что-то насчет непредвиденных обстоятельств.
Собственно, Джерри Ли Льюис и не ожидал услышать от них ничего другого. Орки – они и есть орки. Что с них взять?
Поэтому Джерри потребовал, чтобы ему показали его рояль!
Да!
Именно так!
Ему нет дела до того, что эти олухи из Городского Совета не желают его слушать! Он все равно отыграет свой концерт! Пусть даже перед шестью орками! Потому что он – Джерри Ли Льюис! А не какой-нибудь там прыщ на заднице!
После этих слов великого музыканта орки впали в форменную панику. Один из них принялся колотить себя кулаками по голове. Другой сморщил рожу и жалобно что-то причитал. Третий крутился на месте, что твоя юла и, казалось, готов был зажужжать.
По счастью, женщина, та, что постарше, сохранила рассудок и самообладание. Она-то и сообщила Джерри Ли Льюису, что рояль пропал.
– Как пропал? – воскликнул удивленный музыкант.
– А вот так, – развела руками Мара. – Пропал – и все тут.
– Так не бывает! – покачал головой музыкант.
– Идемте, я вам покажу, – сказала Мара.
И, придерживая рукой подол платья, пошла вверх по лестнице.
Потрясенный Джерри Ли Льюис молча последовал за ней.
А следом за ним потянулись и остальные орки.
Мара распахнула дверь зала для торжественных приемов, пропустила музыканта вперед и вошла следом за ним.
И вот тут-то она допустила фатальную ошибку. Ей следовало бы закрыть дверь, чтобы все прочие орки остались по другую ее сторону. Но Мара этого не сделала.
– Смотрите. – Мара указала на место, где прежде стоял рояль.
– Здесь ничего нет! – всплеснул руками Джерри Ли Льюис.
– Ну, а я вам что говорила, – с сочувствием улыбнулась Мара. – Был, а теперь – нет.
– Куда же он делся? – Музыкант посмотрел на шенгенку так, будто действительно надеялся на то, что она сможет ответить на его вопрос.
Мара задумалась, стоит ли рассказывать музыканту о зловещем заговоре инопланетных пришельцев? Или пусть лучше сам Бургомистр введет его в курс дела?
И тут свое слово сказал Алик.
Иначе говоря – ляпнул, не подумав.
Собственно, так он всегда и поступал.
– Рояль украл ратман Студнев!
– Что? – одновременно повернулись в его сторону Мара и Джерри Ли Льюис.
Алик понял, что отступать некуда. И уверенно кивнул.
– Сам Бургомистр сказал. Я слышал.
Тут уж музыкант пришел в бешенство.
Да, он слышал, что все ратманы взяточники и воры! Но всему ведь должны быть границы!
– Это вы напрасно так думаете, – как бы между прочим заметил оказавшийся рядом Жорик.
Джерри Ли Льюис упал в кресло, разинул рот и вытаращил глаза.
– Все, – уныло глядя на него, сказал Гена. – Удар хватил.
– Точно, – поддержал его Алик. – Я такое уже видел.
– После такого не выживают, – добавил Жорик.
Опять же, по счастью, Мара была иного мнения. Она велела Жанне немедля тащить сюда полотенце и лед, а Альбертику – таз с горячей водой. Как только все названное было доставлено, на голову музыканта легло полотенце со льдом, а разутые ноги поставлены в таз с горячей водой. И понемногу Джерри Ли Льюис начал приходить в себя. Он даже нашел в себе силы с благодарностью улыбнуться шенгенке, быть может, спасшей ему жизнь.
Но именно в таком виде – с мокрым полотенцем, обмотанным вокруг головы, и с босыми ногами в тазике – застал его первым явившийся в ратушу руководитель кабинета Бургомистра Климент Чипизудов.
И тут-то началось второе действие драмы.
Дабы глубоко не вдаваться в детали, которые были местами весьма нелицеприятны, скажем только следующее. Джерри Ли Льюис, сгоряча видимо, принялся обзывать Климента Ефремовича разными нехорошими словами. Господин Чипизудов пытался оправдываться, утверждая, что лично он не имеет никакого отношения к исчезновению мемориального рояля. А о том, что это дело рук ратмана Студнева, вообще впервые слышит. Музыкант ему не верил и снова обзывал. Причем столь виртуозно, что Мара велела Жанне с Альбертиком немедля закрыть уши и уйти.
Следующим актом драмы стало появление Саймона.
Саймон – это страшно худой, но при этом жутко ленивый кот с короткой серой шерстью, длинным тонким хвостом и злющими-хитрющими глазами. Кот, состоящий на официальной государственной должности мышелова при Городском Совете.
Это очень древняя традиция – держать в ратуше кота, который ловил бы явившихся незваными грызунов. Зародилась она в те времена, когда по всему Миру-На-Оси, от края и до края, то и дело прокатывались страшные опустошающие эпидемии. То – холеры, то – гриппа, то – чумы. Чаще всего – чумы. И продолжалось это до тех пор, пока придворный астролог Тифенского эмира Синаххериба Третьего, оставшийся в истории под странным псевдонимом Коза-Ностра Дамус, не выдвинул смелую по тем временам гипотезу, что возбудители большинства инфекционных заболеваний, выкашивающих население Мира-На-Оси, переносятся грызунами. Вот тогда-то и начался для кошек Золотой Век. В каждом доме поселился свой пушистый, когтистый спаситель. А то и не один. И эпидемии сразу же пошли на спад. Хотя, скорее всего, причиной тому стали не только кошки, но и мыло, вошедшее в обиход жителей Мира-На-Оси. А также драконовы меры по борьбе с мусорными кучами и сливом нечистот на задних дворах.
Поначалу, оказавшись призванным на государственную службу, Саймон рьяно взялся за дело. Здание ратуши было старое, подвалов и чуланов в нем было предостаточно, так что и мыши в наличии имелись. А значит, и Саймону было чем заняться. Но вскоре, как и всякий государственный служащий, Саймон смекнул, что довольствие свое он получает исправно, вне зависимости от числа пойманных мышей. Отсюда следовал совсем уже простой вывод – зачем что-то делать, если можно не делать ничего? Это даже коту было понятно. Тем более что Великий Просветленный неоднократно повторял, что недеяние есть величайшая из всех добродетелей. Если это так, то Саймон достиг своей кошачьей Нирваны. Он не делал ровным счетом ничего. Только спал, ел и временами выбегал на двор, опять же по своей кошачьей надобности. И это было замечательно. Потому что ничего другого никто от него и не требовал. Саймону повезло, как никакому другому коту во всем Мире-На-Оси. Он стал обладателем чудесной миски, которая, подобно пресловутому Рогу Изобилия, сама собой наполнялась вкусной едой. А что еще нужно коту для полного счастья? На этот вопрос вам любой кот ответит – Ничего! Почему при таком сибаритском образе жизни Саймон оставался пугающе худым? По-видимому, всему виной были гены дворовых предков, никак не позволявшие Саймону набрать лишний вес.
