Он подождал аплодисментов. Их не последовало. Толпа молча таращилась на него. В Анк-Морпорке, чтобы дождаться аплодисментов, мало заканчивать каждое предложение восклицательным знаком.
Слегка обескураженный, Зильберкит продолжал:
— Говорят, Увидеть Значит Поверить! Но, дамы и господа, вы не поверите Собственным Глазам! Вам предстоит узреть Триумф Естественной Науки! Чудо Века! Открытие Мирового Значения, я даже дерзну утверждать, Сотрясение Основ Вселенной!…
— Надеюсь, нас угостят здесь чем-нибудь поаппетитнее этой мерзкой сосиски, — раздался негромкий голос на уровне колена Виктора.
— …Овладение Природными Механизмами для сотворения Иллюзии! Иллюзии, дамы и господа, созданной без привлечения Магии!…
Взгляд Виктора медленно пополз вниз. Внизу никого не было — кроме пса, который в данный момент старательно чесался. Пес неторопливо поднял глаза на Виктора:
— Гав? — осведомился он.
— …Возможности для Образования! Искусств! Истории! Благодарю вас, дамы и господа. Дамы и господа, Вы Ничего Такого Не Видели!
Он снова помолчал, предвосхищая аплодисменты.
Кто-то в переднем ряду метко заметил:
— Это верно! Пока мы ничего не видели.
— Да уж, — отозвалась женщина рядом с Виктором. — Заканчивай с болтовней и показывай нам свои тени.
— Правильно! — подхватила другая женщина. — «Уродского кролика» давай! Очень он моим ребятишкам нравится.
Виктор ненадолго отвел глаза в сторону, чтобы усыпить бдительность пса, потом быстро повернулся и в упор взглянул на животное.
Пес дружелюбно разглядывал толпу и, судя по всему, не обращал на Виктора ни малейшего внимания.
Виктор хлопнул себя ладонью по уху, потряс головой. Эхо, наверное. Или что-нибудь вроде. Дело не в том, что пес издал звук «гав», хотя уже одно это было бы необычным, ведь большинство собак во вселенной никогда не издают звук «гав», их лай более сложен — «уав» или «р-р-рав». В общем, не в этом дело. Пес вообще не лаял. Обычная собачья реплика «гав» была отчетливо произнесена.
Виктор помотал головой и снова стал глазеть на Зильберкита, который спустился со своего места перед экраном и дал знак одному из помощников, чтобы тот начинал крутить ручку, приделанную сбоку ящика. Раздался скрежет, который постепенно перешел в равномерное пощелкивание. Смутные тени заплясали на экране, а потом…
Последнее, что запомнил Виктор, это голос рядом с его коленом:
— Могло быть хуже, шеф. Я ведь мог и «мяу» сказать.
Голывуд грезит…
Прошло восемь часов.
Мучимый тяжким похмельем, Думминг Тупс виновато поглядел на пустующий соседний стол. Что-то не похоже на Виктора — пропустить экзамен. Он всегда говорил, что риск его бодрит.
— Приготовьтесь перевернуть экзаменационные билеты, — объявил дежурный экзаменатор в дальнем конце зала.
Шестьдесят сердец шестидесяти будущих волшебников напряженно замерли в гнетущем, непереносимом ожидании. Думминг нервно теребил свою приносящую удачу ручку.
Волшебник на возвышении опрокинул вверх дном песочные часы.
— Можете начинать, — провозгласил он.
Некоторые из особенно самоуверенных студентов перевернули свои билеты, даже не прикасаясь к ним — просто щелкнув пальцами. Думминг люто ненавидел подобных типов.
Он потянулся к своей приносящей удачу чернильнице, в нервной спешке промахнулся и — перевернул ее. Черный поток залил экзаменационный вопросник.
От ужаса Думминг аж задохнулся. Быстренько расстелив на поверхности стола подол мантии, он попытался промокнуть чернила. Сушеную лягушку, которую он держал при себе на счастье, смыло в неизвестном направлении.
Сгорая от стыда, роняя чернильные капли, он с мольбой взглянул на председателя волшебной комиссии и просительно указал глазами на пустой соседний стол.
Волшебник кивнул. Думминг, исполненный благодарности, бочком перебрался через проход, подождал, пока успокоится сердцебиение, и очень осторожно перевернул лежащий на столе билет.
Десять секунд спустя он вновь перевернул билет, ожидая-таки найти остальные вопросы, которые, видимо, залезли на оборотную сторону листа.
Вокруг царило напряженное молчание; в пятидесяти девяти головах натужно шевелились извилины.
Думминг опять перевернул билет.
Быть может, какая-то ошибка? Нет… Вот университетская печать, подпись аркканцлера — все на месте. Возможно, однако, это какое-то особое испытание. За ним наблюдают, ждут, что он будет делать.
Думминг украдкой огляделся по сторонам. Остальные студенты были поглощены работой. Должно быть, все-таки ошибка. Точно. Чем дольше он размышлял, тем логичнее казалось это объяснение. Аркканцлер, должно быть, подписал билеты, а потом, переписывая их, один из секретарей дошел до самого важного, первого вопроса, и тут его, вероятно, куда-то позвали, да мало ли что могло произойти — в общем, никто не заметил, как лист положили на стол Виктора, но тот не явился на экзамен, и лист достался Думмингу, а это значит, решил Думминг во внезапном приступе благочестия, сами боги возжелали, дабы он получил этот экзаменационный билет. И пренебречь такой возможностью будет сущим кощунством или как там это называется.
А его ответ они обязаны будут принять. Думминг не зря жил в одной комнате с величайшим в мире знатоком экзаменационной процедуры — кое-чему он выучился.
Думминг еще раз взглянул на вопрос.
«Имя и фамилия экзаменуемого», — гласил он.
И Думминг на него ответил.
Даже подчеркнул свой ответ, воспользовавшись счастливой линейкой.
А еще немного погодя, желая явить свое прилежание, чуть выше он написал: «Ответ на вопрос номер Один:».
Спустя еще десять минут, строчкой ниже, он приписал: «Что и является именем и фамилией экзаменуемого». Это он тоже подчеркнул.
Бедный старина Виктор будет очень жалеть, что упустил такой случай, подумал он.
Кстати, где же Виктор?
Дороги к Голывуду еще не было. Всякий, кто намеревался туда попасть, должен был двигаться по Щеботанскому тракту. Затем нужно было свернуть и шагать через скудный ландшафт в сторону песчаных дюн. Обочину украшали цветочки львиного зада и куриной глухоты. Мирная тишина подчеркивалась гудением пчел и далекой песней жаворонка.
Виктор Тугельбенд сошел с дороги там, где обочина была разворошена и примята множеством телег и ног. Как явствовало из более подробного осмотра, следы были в основном свежие.
Впереди ждал долгий путь. Виктор зашагал дальше.
В каком-то отдаленном уголке сознания тонюсенький голосок надоедливо вопрошал: «Где я? Чего ради я это делаю?» Тогда как у другой части сознания подобных вопросов не возникало: Виктор вовсе не обязан был идти туда, куда шел. Однако сейчас он был подобен жертве гипноза, твердо убежденной, что в любую минуту она может выйти из подчинения, просто ей не хочется. Поэтому Виктор предоставил своим ногам шагать куда им вздумается.
Он сам не знал, куда идет и зачем. Знал лишь, что он должен стать частью чего-то очень и очень важного. И что такой возможности ему больше не представится.
Чуть позади, быстро нагоняя Виктора, следовал Себя-Режу-Без-Ножа Достабль. Не будучи прирожденным наездником, время от времени он падал с лошади — и только поэтому еще не поравнялся с Виктором. Кроме того, Достаблю пришлось ненадолго задержаться в городе — чтобы по дешевке продать свое сосисочное предприятие одному гному, который теперь никак не мог нарадоваться своей удаче (его радость не омрачилась даже после того, как он отведал сосисок). Достабля тоже что-то звало — и в зове том звенело золото.
Много позади него, бороздя передними лапами песок, тащился тролль Детрит. Трудно с уверенностью сказать, о чем именно размышлял тролль, — так же как невозможно сказать, о чем думает почтовый голубь. Скорее всего, тролль, как и голубь, просто знал: там, где он сейчас, вовсе не то место, где он, по идее, должен быть.
И, наконец, позади всех по дороге двигался фургон, запряженный восемью лошадьми, — он вез груз строительного леса для Голывуда. Возница тоже ни о чем особенно не думал, разве что слегка недоумевал по поводу странного происшествия, случившегося с ним в предрассветной тьме на выездной дороге из Анка. Голос из придорожного мрака вдруг окликнул его: «Именем городской стражи приказываю остановиться!» И возница, разумеется, тут же остановился, но, оглядевшись по сторонам, никого не увидел.
Однако сейчас повозка грохоча проезжает мимо нас, и мы, гипотетические наблюдатели, видим маленькую фигурку Чудо-Пса Гаспода, который тщетно пытается устроиться среди бревен. Этот пес тоже направляется в Голывуд.
И тоже не знает, зачем.
Но полон решимости узнать.
Столетие Летучей Мыши близилось к исходу, и в эти дни вряд ли кто поверил бы, что за делами Плоского мира пристально и нетерпеливо следят умы, превосходящие Ум Человеческий своей мощью или, по крайней мере, злобой; что дела эти рассматриваются и изучаются с тем же вниманием, с каким три дня голодавший человек рассматривает и изучает особое предложение «Все-Что-Успеешь-Сожрать-На-Доллар», выставленное у входа в «Реберный дом Харги»…
