— Кириос… — начинает она, но стратегос не реагирует.
Аурелия возвращается за кераунетом. От рогов занялась одежда убитых, горит уже вся куча трупов, сладкая вонь отупляет разум. Внезапно она чувствует страшную усталость. На ней гаснет огонь, доспех замедляется.
От дверей она оглядывается еще раз. Начал падать снег, и первые белые снежинки опускаются на лицо, на руки, на окровавленную рубаху Рога. Теперь, после смерти, — насколько же маленьким, худым, скорченным кажется его тело, грязная Материя освободилась от оков Формы; в черных волосах виднелись многочисленные седые пряди, лицо покрывали тысячи морщинок, синие вены проступали под кожей.
Аурелия выходит из Рогового Зала. Собравшиеся гиппирои встают, замедляют доспехи, берут кераунеты на караул. В первый момент она ничего не поняла, пока не проследила за их взглядами. Иероним Бербелек тихо вышел следом за ней, все видят окровавленный кинжал в его руке, в блестящей перчатке из кожи василиска.
Аурелия ступает за стратегосом, когда он медленно движется разрушенными, горящими залами Арсенала. Сражение догорает, уже не слышно ударов скорпионова хвоста «Уркайи», от которых дрожала земля. Поскольку стратегос молчит, Гегемон Жарник сам рассылает отдельные триплеты с очередными заданиями.
Когда до них доносится крик с подворья кремля, они останавливаются, оборачиваются к галереям Старого Княжеского Дворца. Едва-едва отбило четверть десятого, а подступают сумерки. Это уже конец, так исполняется план стратегоса. С северо-запада на хмурое небо медленно надвигается черный круг Оронеи, гигантский диск воздушной страны Короля Бурь. Они смотрят, как загипнотизированные. Кажется, что Оронея движется чрезвычайно медленно, но на их глазах во тьму погружаются все новые кварталы, волна тьмы мчится по скованной льдом реке. Оронея продолжает опускаться, длинные, в несколько стадиев, завесы вихреростов уже почти касаются вершин минаретов и зиккуратов. Минута? Две? Четверть часа? Снежинки вьются в воздухе. Или это уже взаправду — сумерки?
На погруженную в серую тень Москву падают с неба углеродные легионы Хоррора, отряды бронзовых ангелов. Бьют колокола, в сотнях окон зажигается свет. Еще никто ничего не знает, но все чувствуют. На костистых башнях кремля развеваются флаги Острога. Максим Рог мертв, нет уже Чернокнижника — пустота вместо его Формы, пугающая свобода стискивает сердца.
Первыми отзываются московские псы: вой черной тоски плывет сквозь заснеженный город. Господин Бербелек на миг отрывает взгляд от очищаемого кинжала. Вой нарастает. Господин Бербелек полирует халдейское острие. Раз, два, раз, два, раз, два, три. Кто сумеет дать имя этой усмешке, дрожащей на губах господина Бербелека?
Туман вился вокруг экипажа. Господин Бербелек не глядел наружу, все равно увидал бы там лишь тени воденбургской архитектуры, да и те — быстро ускользающие назад, тени и свет: меж плоскостями камня раз за разом вспухали клочковатые ореолы пирокийных фонарей, тоже невидимых в тумане. Экипаж был высоким, массивным, влекла его четверка лошадей; с закрытыми дверьми и поднятой крышей, он слегка напоминал древнюю карету. На боках блестели эмблемы НИБ. Рядом с возницей в черном плаще сидел графитовый хоррорный; двое других, с трехствольными гердонками в руках, висели на запятках экипажа. Рассеченный туман снова сплетался позади них локонами, нитями и лентами — но уже куда упорядоченней, правильней и симметричней, укладываясь согласно узору улиц и площадей ночного Воденбурга, вдоль холодных стен и волглой мостовой; и оставался таким надолго.
Господин Бербелек — мощный мужчина в дорогом пальто, с загорелым лицом и темными глазами, прятавшимися под густыми бровями, — листал шелестящие газеты. Те были от тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого Октобриса 1198 года, для него специально, когда он пребывал за городом, оставляли прессу. В «Голосе Неургии» многословно писали о предложении, сделанном князю молодым кратистосом Эриком Гельветом: после отлета Короля Бурь, в результате смещения границ К’Азуры и Лео Виаль на юг, в керосе, окружающем Воденбург, возникла пустота, коей раньше или позже надлежало заполниться. Один из комментаторов даже размышлял, что приезд Иеронима Кратистобойца («самого известного на сегодня жителя княжеского города Воденбург») может оказаться как-то связан с этим. ИЕРОНИМ МЕДИАТОР. На следующей странице — график цен на еду. Голод на Востоке и все новые гражданские войны, вспыхивающие на руинах Уральской Империи, влияют на рынок даже здесь, на другом конце Европы. ГЕРДОН В ЛАБИРИНТЕ: Как нам передают наши корреспонденты из-за океаноса, король Густав, по поручению кратистоса Анаксегироса, послал на Луну посольство для установления дипломатических отношений с Лабиринтом. Кратиста Иллея ответила благосклонно; при дворе в Новом Риме ожидают посольства лунников. В «Наезднике Сумерек» — традиционная карикатура на канцлера Лёка. Стоит на портовых стенах Воденбурга и, заплаканный, машет на прощание кораблям под знаменами Четверомечия. И верно, новый порядок в Александрийской Африке привел к исходу из Неургии значительной части южных эмигрантов, а также к заметному снижению окупаемости торговли, до сих пор традиционно идущей через воденбургский порт. Следующая статья удачно подытоживала все это: ИОАНН ЧЕРНОБОРОДЫЙ ПОДПИСЫВАЕТ СИЦИЛИЙСКИЙ ДОГОВОР! НОВАЯ ОСЬ: РИМ — МАКЕДОНИЯ — ПЕРГАМ. Сняты Альпийские пошлины; этой зимой пергамент снова подешевеет.
Катлаккк-талакк-талакк, катлаккк-талакккк, кони шли в ровном ритме, холодная ночь провоцировала на воспоминания о ночах теплых. В Гердоне будет открыто Лунное посольство, но ведь в Пергаме уже обитает эйдолос Госпожи, Лакатойа, Дева Вечерняя. На землях Мария Гесомата, под антосом Короля Бурь, в соседстве гарнизонов трех Колонн Хоррора, нанятых на деньги Лабиринта, — там она впервые может объявить о себе правду, то есть предстать дочерью своей матери, там может открыться миру. Кратистосом Четвертого Пергама стал Юлий Кадеций, ему, согласно секретному договору с Кратистобойцем, достался керос земли Селевкидитов, от Кафторского моря до истоков Тигра и Ефрата. Оронея возлегла на руинах Твердыни, на проклятой Равнине Крови — антос Короля Бурь ее оздоровит. Пощадили лишь Взгорье Афины, Библиотеку и Хрустальный Флореум — земля Воздуха и Огня осела на другом берегу Каика. Господин Бербелек вспоминал ту горячую ночь, когда проведал эстле Шулиму Амитаче в ее новом владении. Отовсюду съехались сторонники и агенты старого культа, во Флореум уже не мог войти никто, не получив позволения от всех новых стражников, в сей град руин входили точно в лабиринт. Даже Кратистобойцу приходилось сперва высылать герольда; только на закате пришло подтверждение. Господина Бербелека провела чрезвычайно молодая гельтийка в лабрисовом ожерелье. Вместо спиральной песчаной тропки они шли сквозь дюжины бесконечных солнечных лугов, из сияния в сияние; скорее всего, Шулима начала уже манипулировать архитектурой Флореума. По лугам бегали дети различнейших морф, от совсем маленьких до почти подростков, господин Бербелек также видел мамок, пестующих младенцев. — Откуда они? — спросил он гельтийку. — Со всех сторон кероса, — ответила та, — из-под Формы каждого кратистоса. — Вышли на африканские луга. Из-за акациевой рощи вытекал серебристый ручеек, между акациями резвились мартышки, в траве саванны мелькали желтые спины тапалоп, на это лениво поглядывали вытянувшиеся под деревьями гепарды. Из-за ручья, из глубокой синевы медленно вытекали клубы густого яркого света, плыло белое молоко ослепляющего сияния. Сперва оттуда вылетели две разноцветных птицы, гельтийка пала на колени, птицы сделали круг над господином Бербелеком, тот поднял голову — не заметил, когда из туманного Огня вышла Лакатойа. — Эстлос. — Эстле. — Оба улыбались уже после первого обмена взглядами; но ему не нравилась легкость, банальность этой улыбки. Вместо того чтобы поцеловать запястье Шулимы, он обнял ее за талию, привлек, впился в губы алчно, хищно. Она не сопротивлялась, но, когда он затем отодвинул ее на расстояние руки, встретил тот самый холодный жадеитовый взгляд эстле Амитаче, коий надеялся уж не узреть никогда после фатальной джурджи. Форма ситуации становилась болезненно очевидной. Он отступил на шаг. Шулима присела на траву, запахнув льняную юбку. Указала ему место рядом. Он не отреагировал. Оглаживал рубаху, окидывал взглядом солнечный луг (бабочки порхали над его головой правильными кругами). — Ты перестраиваешь Флореум? — Он в любом случае требует отладки. — Дай догадаюсь: Король Бурь. — Верно, он часто навещает меня. — Да. Конечно. Вековечный союзник Лабиринта. — Ты не найдешь в этих устах ни следа лжи. Разве я хоть раз говорила, что люблю тебя? Я дочь Лунной Ведьмы, Иллеи Жестокой, какой морфы ты от меня ждал? — Господину Бербелеку оставалось лишь щуриться. Боги, она все еще была красива, еще красивей, в миллионе отражений, в этом белейшем свете.
