Иногда, когда мы оставались в лифте наедине, он со мной разговаривал. Он сразу поинтересовался, в каком полку я служил, и заметил, что знает тамошних офицеров. Но не могу сказать, что с ним приятно было беседовать. Какой-то он был слишком замкнутый и вроде как глубоко погруженный в собственные мысли. В лифте он ни разу не присел. Были там люди или нет, он, прямой, как штык, неизменно стоял под лампочкой, освещавшей его бледное лицо и изуродованную шрамом щеку.
Однажды в феврале полковник не появился в обычное время. Я обратил на это внимание, потому что он всегда был точен, как часы, но решил, что он куда-то уехал на пару дней. Сколько раз я потом ни останавливался на четвертом этаже, дверь номера 210 была закрыта, и я уверился, что он отсутствует, потому что обычно он держал дверь открытой. Но в конце недели я услышал, как горничная говорила, что полковник Саксби болен — тут-то мне и стало понятно, отчего он так долго не показывался.
В тот вторник я целый вечер был занят по горло. Народ сновал вверх и вниз сплошным потоком. Приближалась полночь, и я уже собирался выключить в лифте свет, запереть дверь и оставить ключ в дежурке для своего утреннего подменщика, как вдруг зазвенел электрозвонок. Взглянув на табло, я обнаружил, что меня вызывает четвертый этаж. Когда я вернулся в лифт, как раз пробило двенадцать.
Минуя второй и третий этажи, я с удивлением прикидывал, кто бы мог позвонить так поздно, и наконец решил, что это кто-то из новеньких, который еще не знает правил этого отеля. Однако когда лифт остановился на четвертом этаже и я открыл дверь, то увидел полковника Саксби в теплой накидке. Дверь его номера была уже закрыта, так что я хорошо различил на ней цифры 210. Я-то считал, что он болен и лежит в постели, да он и выглядел больным, но был полностью одет и даже с фуражкой на голове.
Интересно, с чего это вдруг человек, провалявшийся в постели десять дней, решил выйти на улицу зимой в полночь? По-моему, он меня толком даже не заметил, а я, отправив лифт вниз, внимательно посмотрел на него. Он, как всегда, стоял под лампой. Тень от козырька фуражки закрывала верхнюю половину его лица, а нижняя казалась смертельно бледной, причем шрам на щеке выглядел еще белее.
— Рад, что вам стало лучше, сэр, — произнес я, но он ничего не ответил, и я не решился больше с ним заговаривать. Он высился, как статуя в своей форменной накидке, и у меня полегчало на душе, когда мы приехали вниз и я открыл дверь, чтобы он вышел из лифта в холл. Я отдал ему честь, и он прошел мимо меня, направляясь к выходу.
— Полковник хочет выйти, — обратился я к привратнику, который стоял и пялился на нас. Тот открыл входную дверь, и полковник Саксби шагнул наружу в снежную ночь.
— Что-то он какой-то странный, — сказал привратник.
— Это точно, — согласился я. — Мне тоже не нравится его вид. Похоже, он не в себе. Он, видать, сильно болен, ему бы лежать в постели, а он идет куда-то на ночь глядя.
— Ну, накидка-то у него теплая. Может, он идет на бал-маскарад, и там, под накидкой, у него какой-то костюм? — попытался пошутить привратник. Но, хотя мы и не решались в этом признаться, все это казалось нам очень странным. И тут вдруг громко зазвенел звонок у входной двери.
— Нет уж, на сегодня с меня хватит, — заявил я, и на этот раз в самом деле выключил свет.
Между тем, Джо открыл дверь и в отель вошли два джентльмена, в которых я мигом распознал докторов. Один из них был высокий, а другой низенький и дородный, и оба они направились к лифту.
— Прошу прощения, джентльмены, но по правилам лифт после полуночи не работает.
— Чепуха! — воскликнул дородный джентльмен. — Прошла только пара минут после двенадцати, а речь идет о жизни и смерти. Немедленно отвезите нас на четвертый этаж.
И оба мигом очутились в кабине лифта.
Когда я открыл им дверь на четвертом этаже, они направились прямо к номеру 210. Навстречу им вышла сиделка, и дородный доктор обратился к ней:
— Надеюсь, ему не хуже?
И тут же прозвучал ее ответ:
— Пациент умер пять минут назад, сэр.
Хотя меня это не касалось, я не мог не вмешаться. Я подошел к докторам и сказал:
— Здесь какая-то ошибка, джентльмены. Я отвез полковника вниз, как раз когда часы били двенадцать, и он вышел из отеля.
— Нет, это вы ошиблись, — резко возразил мне дородный доктор. — Вы его с кем-то спутали.
— Извините, джентльмены, но это был полковник собственной персоной. Ночной привратник, который открывал входную дверь, знает его так же хорошо, как и я. Он был одет как раз для такой ночи в застегнутую на все пуговицы накидку.
— Зайдите сами и посмотрите, — сказала сиделка.
Я вошел в комнату вместе с докторами и увидел полковника — он был точно такой же, каким я видел его пару минут назад, но лежал там мертвый и укрытый теплой накидкой, хотя уже не мог чувствовать ни тепла, ни холода.
Той ночью я не спал ни минуты. Я сидел вместе с Джо и ждал, что вот-вот полковник позвонит в дверь. А на следующий день каждый звонок казался мне внезапным и оглушительным, так что я вздрагивал и покрывался потом. Мне было худо точно так же, как первый раз в атаке под огнем врага.
Мы с Джо все рассказали управляющему, но он заявил, что это нам померещилось. И добавил:
— Смотрите не вздумайте болтать об этом, а не то через неделю в отеле ни одного постояльца не останется.
Гроб для полковника доставили следующей ночью. Мы вместе с управляющим и людьми гробовщика затащили его в лифт, он там поместился с трудом, свободного места не оставалось ни дюйма. Когда они занесли гроб в номер, а я остался снаружи, мне снова стало не по себе. Наконец дверь тихо открылась, и шестеро человек вынесли длинный гроб. Они пронесли его по коридору и установили перед дверью лифта. Управляющий посмотрел на меня.
— Нет, сэр, — заявил я, — этого я сделать не могу. Я не могу снова отвезти полковника вниз, я уже отвез его в полночь, так что с меня достаточно.
— Заносите! — громко и резко скомандовал управляющий гробовщикам, и те молча выполнили приказание. Управляющий зашел в кабину следом за ними и перед тем, как закрыть дверь, обратился ко мне: — Моул, сегодня вы работали у нас лифтером последний день. И это меня огорчает…
Так и вышло. После того, что случилось, я не смог бы оставаться в «Эмпайр-отеле», даже если бы мне удвоили жалованье. Одновременно со мной уволился и привратник.
IНе так давно в Соединенных Штатах побывал профессор Дэниэл Дин Муди из Эдинбурга, широко известный не только как высокоученый психолог, но и как непредвзятый и наблюдательный исследователь феномена, который иногда называют спиритизмом. Он стал гостем доктора Томаса Фуллертона в его великолепном доме в Бостоне, на Маунт-Вернон-стрит.
Однажды вечером, когда в гостиной, кроме хозяина и шотландского гостя, собрались доктор Кертис с медицинского факультета Бостонского университета, преподобный доктор Амос Катлер из церкви на Линд-стрит, мистер Магнус из Вест-Ньютона, три леди и один писатель, разговор зашел о проблемах оккультного характера.
— Некогда в Абердине, — сказал профессор Муди, — жила медиум по имени Дженни Мак-Гро, женщина невысокого ума, но выдающейся психической силы. Двести лет назад вы, добропорядочные жители Бостона, повесили бы Дженни за колдовство. Я сам наблюдал в ее жилище эффект материализации, который при всем желании не мог бы списать на мошенничество или галлюцинацию. Я сам видел, как передо мной возникали различные фигуры, сначала повисая клубящимся туманом в воздухе, а затем медленно приобретая вполне отчетливые очертания. Причем исходили эти фигуры на моих глазах не из какого-нибудь шкафа или фальшивого чулана, а непосредственно из тела самой Дженни. Что это был не вульгарный фокус, готов поручиться своей научной репутацией. Как-то ночью откуда-то из груди Дженни Мак-Гро появился, например, сам Платон, точнее, наверно, его фантом, то есть эйдолон. Мы с ним беседовали целых пятнадцать минут, обсуждая идеи дуализма. Все это время медиум оставалась в трансе.
Доктор Фуллертон и его жена обменялись многозначительными взглядами. Гость заметил это и произнес:
— Вы мне не верите? Неудивительно!
— Нет-нет, что вы, — возразил доктор Фуллертон. — Вы, несомненно, объективный исследователь, и ваше свидетельство заслуживает всяческого уважения. Однако что случилось с Дженни Мак-Гро впоследствии?
— Знаете ли, она была туповатой и малопривлекательной молодой женщиной, которая едва ли заслуживала звания разумного существа. Ее совершенно не интересовали такие необычные проявления ее психики. Более того, они ей, очевидно, до смерти надоели, так что в конце концов она, по-видимому, покинула Шотландию. Так сказать сбежала даже не столько от надоедливых призраков, сколько от еще более докучливых смертных, которые толпами валили в ее дом, мешая ей стирать, гладить и стряпать.
