— Хм… Клинок совершенно тупой.
— Сколиоксифос не служит для разрубания Материи.
— У меня есть схожий кинжал…
— Твой кинжал — на людей. Сколиоксифос рубит керос, невзирая на то, чей он и чья морфа в нем отпечаталась. Человека, адинатоса, кратистоса, бога, самого мира. Пользуйся им с большой осторожностью, трое великих текнитесов сошли с ума, выковывая это оружие.
Господин Бербелек крутит Сколиоксифосом «мельницу» и рубит из-за плеча в камень над потоком. Камень тает, стекает в ручей, там распадается с шипением на тысячи огненных стрекозок, что разом взлетают в небо над рощей Госпожи, мелькнув красной тучкой наискось по зеленому диску Земли.
— Да.
— Знаю, что тебя искушает. Лучше уж ступай.
— Ничего ты не знаешь, женщина. Можешь лишь надеяться.
— Уходи.
— Софистес Антидектес полагает, что ты сама преднамеренно призвала их, что именно так начался твой план по возвращению себе власти над Землей без необходимости покидать Луну. Ты останешься здесь, но твоя морфа необоримо охватит и королевства Низа. Они были правы, подозревая тебя с самого начала. Твоя дочка, моя дочка, ты — единая Госпожа. Еще недавно я склонялся к мысли, что ты всего лишь используешь ситуацию, как ее использовал бы всякий кратистос; ведь не могла же ты знать об адинатосах, не могла спланировать то, что приходит с неподвижных звезд. Но теперь я начинаю —
— Та макина в небе над нами — ее перпетуа мобилиа обращается вокруг оси моего сердца, не успеешь поднять меч, как эфир смелет тебя на архэ.
— Еще не сегодня, но однажды я увижу страх на твоем лице.
— Уходи.
— Можешь лишь надеяться, что я не переживу встречу с арретесовым кратистосом. Но я ее переживу, я видел свой кисмет и говорю тебе: я выживу, и вернусь, и встану перед тобой, и —
— Уходи!
— Не знаю, когда, но в какой-то из дней, лицом к лицу —
— Прочь!
— Отблагодарю тебя за все, что ты сделала для меня.
— Герохарис!
— До свидания, Иллея.
У нее длинные черные волосы, чуть раскосые глаза, грудь тяжелая и круглая, широкие бедра, темное лоно; она похожа и не похожа на свою дочь. У нее длинные черные волосы, чуть раскосые глаза. У нее длинные черные волосы. Длинные, черные. Черные. У нее были длинные черные волосы, слегка раскосые глаза, грудь тяжелая и круглая — нет, ведь не это он видел, это лишь воспоминания. Он оглядывается, взгляд путается в гуще кряжистых пиродеревьев, слишком поздно.
Но у него еще будет случай присмотреться к Госпоже, она не сумеет выскользнуть. Он сжимает покрепче Сколиоксифос. У нее будут длинные черные волосы…
* * *
13 Секстилиса 1199 ПУР флот из ста тридцати пяти эфирных ладей под гегемонией Кратистобойца покинул сферы Земли и Луны. На бортах ладей находилось четырнадцать кратистосов и кратист, две тысячи сто восемьдесят семь Наездников Огня, двадцать девять наиболее умелых лунных астромекаников.
Говорят, что, когда флот покинул сферу Земли, часы всего мира ушли на три секунды назад.
Говорят, что Луна изменила цвет — с розового на едва ли не желтый, — когда ее покинула Иллея Жестокая.
Говорят, что на Земле, когда ее покинули тринадцать Сил, долгие недели ярились свирепые бури, течения океаносов сменяли свой бег, стаи рыб сменяли пастбища, десятки тысяч землян сошли с ума, заболели лепрой и раком, люди и животные являлись в мир с дополнительными конечностями, с расщепленными хребтами, без наиважнейших органов, растения цвели и плодоносили слишком рано или слишком поздно, а из грязи, из земли, воды и тепла начали рождаться позабытые вот уже тысячи лет чудовища. Каждую ночь небосклон расчерчивали рои падающих звезд.
«Мамерута», чернее доспехов Хоррора, крупнейший из лунных мотыльков, в котором господин Бербелек разместил командование флота, несла на своем борту также и нескольких лунных астрологов. Изнутри сегментированной головы мотылька, сквозь сложные макины дымного стекла, они непрестанно наблюдали за оборотами небесных сфер и за отклонениями в беге планет. После, на ликотовых астролябиях, снабженных эфирными перпетуа мобилиа, просчитывали нарушения гармонии неба, отыскивая астрономические точки Искривления. Так определялась траектория Арретесового Флота.
Кристобоец и его штабисты — гегемоны гиппирои и капитаны звездных ладей, крысы кратистосов и софистесы Лабиринта — пытались по этим данным предвидеть дальнейший путь адинатосов, выбрать выгоднейшее место для битвы. В распоряжении астрологов были подробнейшие записи о путях адинатосов за несколько последних лет. И все же они не могли обнаружить в них хоть какие-то последовательности, Искривление, казалось, перемещалось сквозь сферы эфира совершенно случайно, то есть хаотически — не удалось за этим узреть никаких человеческих смыслов.
Чего, конечно, и надлежало ожидать, и все же это крепко усложняло организацию эффективной засады на врага. Кратистобоец планировал стратегию атаки, позволящую максимально использовать козыри Лунного Флота. На ониксово-зеркальных стенах Слепого Глаза внутри головы «Мамеруты» он вырисовывал орбиты, эпициклы и извилистые траектории. Когда не спала, к нему заходила Аурелия, глядела, как он фениксовой риктой перемещает по искусственному небу искусственные планеты, керамические армады и отряды филигранных крылатых Наездников Огня. Аурелия оказалась на борту «Мамеруты», поскольку «Уркайа» риттера Омиксоса Жарника не вошла в состав Лунного Флота, ей назначили другое задание. Многократно спускавшаяся в земные сферы, проведшая там сотни часов, «Подзвездная» требовала генеральной настройки. Поскольку ее и так пришлось на долгое время оставить на орбите Луны, она виделась естественным кандидатом для миссии, которую планировала Академия Четвертого Лабиринта. Ведь кому-то нужно пробиться сквозь сферу неподвижных звезд, вылететь за царство эфира и заглянуть в мир невообразимый для человека, в те деморфические бездны, откуда прибыли адинатосы.
А коли полетит туда «Уркайа» — полетит и ее гегемон, Омиксос Жарник. А коли Омиксос Жарник — полетит и Аурелия Оскра. Госпожа также отрядила на эту миссию своего эйдолоса. И довольно легко, при посредничестве академии Лабиринта, место на «Подзвездной» получил Антидектес Александриец, что не слишком-то обрадовало Аурелию. Но, в любом случае, теперь все ее мысли занимала близящаяся великая битва с адинатосами; и не было все же гарантии, что она переживет ее, дабы принять участие в полете «Уркайи». Не было гарантии, что битва окажется выигранной, и что выживет хоть кто-то из людей.
Тем временем «Подзвездную» должны были перестроить и частично изменить. Лунные софистесы приготовили планы различнейших меканизмов и устройств на случай за-мирных осложнений. Скорпион Жарника должен был оставаться на орбите над Абазоном еще как минимум четыре месяца.
Аурелия обладала доступом к голове «Мамеруты», поскольку риттер Омиксос Жарник принадлежал к штабу Кратистобойца, его каюта также размещалась в голове черноэфирного мотылька.
Каждый приход гиппиреса в Слепой Глаз отвлекал внимание стратегоса от разыгрываемой на стенах, потолке и полу битвы, легкое свечение обнаженной пиросной кожи отбрасывало на стены комнаты тысячи теней. И это несмотря на то, что Аурелия всегда помнила: сначала следует успокоить сердце и дыхание. Только когда Кратистобоец притворялся, что перестает обращать на нее внимание, она могла говорить с ним свободно. Старалась при этом не смотреть прямо на него, не подходить слишком близко и отодвигалась от его взгляда.
Кратистобоец указывал ей пириктой нынешнее положение Сколиозы.
— Они не сходят к подсолнечным сферам, а движутся нынче по эпициклу Юпитера. Солнечный эфир понесет нас сюда, а вот здесь, под сферой Юпитера, мы раскроем Цветок. Запрем их там, если только они внезапно не свернут. Но даже если свернут — эфир Юпитера быстр… У нас хорошие шансы.
Аурелия прекрасно знала принципы межзвездного плавания, законы, столетиями создаваемые Эвдоксосом, Аристотелем, Провего, Ортэ Хасаном, Борелием и прочими. Вокруг Земли обращаются сферы эфира, сгущения ураниосовых орбит, складывающихся во в меру гармоничную меканику неба. Каждая сфера несет свою звезду — планету либо Солнце, — состоящую из цефер, характерных для данной сферы, связывающих ураниос с архэ остальных первоэлементов; например, в Солнце связывается по преимуществу пирос. Сферы движутся с разной скоростью и под разными углами. Это не настолько уж божественно совершенное движение, каким его воображали себе первые философы и астрологи, поскольку эфир не держится одного центра и почти всегда увеличивает, пусть и минимально, деференты и переходит на орбиты еще более высоких эпициклов. Провего напрямую утверждал, что для эфира не существует чего-то такого, как «начальный деферент», — есть только эпициклы, с видимыми или неразличимыми для человеческого глаза отклонениями и эксцентрикой.
