За матрасом и одеялами пошли скопом, даже Влад отвлекся. Все устали и хотели спать. Из неприметной кладовки потащили кто что схватил, и в итоге на сцене свили гнездо, настолько теплое и уютное, что Фан мигом разобрал свой домик и деловито прополз в середину.
Добрыня из столовой пригнал тележку с согретой овсяной кашей и кизиловым киселем. Все похватали хлеб и ложки. Кочевряжиться и ругать меню даже Майклу на ум не пришло.
Что было потом, он помнил смутно, вроде упал на матрас и уснул, но почему-то смотрел в потолок и слушал, слушал голоса Кунсткамеры.
Скрип и шуршание. Еле слышное. Так скрипят дорогие кресла и старинные фолианты. Чуть уловимый запах парфюма.
— Может, перенести их в комнату? Мы кровати застелили, чай заварили. Что за иллюстрация к «Республике ШКИД»?
— Ну а что? — усмехнулся кто-то и сухо прищелкнул пальцами. — Настоящее приключение: ливень, скачка, ночевка вповалку. Им бы сюда котелок, костерок…
— Нет, пожарная безопасность…
— Власенька, милая, я шучу. Оставим детей в покое. Пусть Элочка принесет пирожки и электрический чайник. Захотят позавтракать, справятся сами.
— А что с грозою, Гордей?
Сердце стукнуло в ребра оглушительно громко. Майкл вздрогнул, постарался дышать через раз, приказал себе успокоиться. Но где-то рядом стоял Гордей, запретивший визиты к беловолосой. Гордей, давший допуск в Кунсткамеру.
— Атаку отбили, но шшшш… — зашипел змеею Гордей, засмеялся. — Кое-кому в этой куче не спится. Ты к нему, Власенька, присмотрись, что там за формула у человека? Тихий Лес его зовет, аж сосны крючит. А Дом признал, приютил. Чудно!
— Я ведь сразу сказала про пришлого. Его нельзя оставлять в Затишье. Он сын Ивана, Гордей! И путь ему на Калинов мост.
Тишина и скрип дорогого кресла. Шуршание по паркету:
— Не тебе решать, Власелина. Мне нужна формула. И прогноз. Элеонора, душа моя, рад, что ты заглянула. Спой молодежи, чтобы сладко спалось.
Майкл не расслышал ответ. Запахло пирогами и южным ветром, гуляющим в абрикосовых рощах, а потом все слова перекрыла песня, тихая, нежная, как мамины руки, качающие в колыбели.
Расслабился рядом Венька, засопел пригревшийся Фан. Влад сложил руки поверх одеяла, зашевелил длинными пальцами, будто пытался сыграть мотив. Петька дернулся и притих, с улыбкой подчиняясь тонкому голосу. Майкл сопротивлялся, пытался встать, вынырнуть к поверхности из глубины, но пруд цеплял рыжими водорослями, тащил на дно в склизкий ил, а песня текла полноводным ручьем и не давала вздохнуть.
— Глупый упрямый зверь, — кто-то потрепал его волосы. — Намаемся мы с ним, Гордей. Почище, чем с Венедиктом, намаемся.
Гордей скрипел кожей, чем-то шуршал, хрустел и щелкал сухими пальцами.
Элеонора пела, и не было сил бороться со сном. Усталость расплющила в одеялах, брал за горло пережитый стресс. Пруд отпустил, хлестнула гроза, Майкл вскрикнул и вдруг оказался в роще. Пахло спелыми абрикосами, они сами падали в руки, уже подвяленные на солнце, сладкие, с тонкой кожицей. Майкл пихал их в рот и выбрасывал косточки, а рядом шел Венька, весь в рыжем соке, и Фан, собиравший плоды в подол не по росту длинной рубахи, расшитой алыми звездами. Влад хоронился в тени деревьев, а Петька скакал где-то поверху, сбрасывая абрикосы друзьям. Всех сморил сон, пропитанный солнцем, летним зноем и кураговой сладостью. Укрыл от забот ласковым куполом, но Майкл упрямо брыкался, цеплялся в реальность четырьмя лапами, потому что помнил, куда идут. Они спешили на помощь Ромашке и беловолосой девочке. Они шли в Тихий Лес за алоцветом…
Утро вышло сумбурным. Все скакали, разыскивая одежду, а вещей на месте не оказалось: кто-то забрал их ночью, выстирал, просушил.
— Даже заштопали! — завывал Венька, грозя кулаками мозаичным стенам. — Дизайнерские джинсы, почти новые, это ж по моде дырки-заплатки!
— Да ладно тебе заливать, — Влад неодобрительно разглядывал куртку. — Сам продрал осенью в монастыре, когда удирал от Монаха. Мне вот рисунок свели. Защитные ж были руны, полезные.
— Ой, не ври! — огрызнулся Веник. — Тут не лохи живут, почище твоего разбираются в рунах. Стерли, значит, хрень написал! Придешь в школу, а там двойка в журнале!
— Вот черт, — огорчился Влад. — Что ж теперь, пересдача защиты?
Петька прыгал по залу в одном ботинке:
— Где второй? Кто спрятал второй? Сегодня контрольная, а я не готов!
Лишь Фан сохранял спокойствие и делил пироги на равные кучки:
— Чай готов, хорош суетиться! Поесть — это первое дело. Потом вернуться домой, умыться. А уж потом — годовая по алгебре, старославянский, физра, краеведение.
— А я в школе английский учил, — от удивления Майкл забыл про пирог, хотя есть хотелось до одури. — Слушайте, а как быть?
Веник посмотрел с интересом, не забывая жевать:
— Ну, можешь с простецами зубрить английский, только на кой он сдался?
Влад педантично протер окуляры, водрузил их на длинный нос, зевнул:
— Уж вы гой еси, добры молодцы…
— Главой златою устремив…
— Ха, и аз есмь агнец безвинный!
— Ох, Ромашка не слышит этого бреда. Не дрейфь, Михей, разберешься. Русич ты истый или ворог поганый?
— Он Майкл! — Венька расхохотался. — Лучше ему с простецами, други!
Наконец, пироги были съедены, вещи упакованы, велосипеды — отмытые до магазинного блеска, разве что без ценников и ярлыков — разобраны из общей кучи.
— Чтоб я еще раз тут ночевал, — ворчал недовольный Петька. — Они ж батин велик покрасили! Что я ему скажу? Слушай, Мих, оставь себе аппарат, покатаешься, испачкаешь, краску собьешь! Поможешь по дружбе?
— Да не вопрос, — Майкл устал удивляться. — Чем могу удружу. Гой еси.
Петька растекся в довольной ухмылке.
В свете дня ворота оказались ближе, а парковая зона не так велика, как почудилось ночью. Добрыня, причесанный, выбритый, в джинсах и серой толстовке, прогулялся с ними до самых ворот, строго настрого наказав объезжать незнакомые лужи.
— Земля стерпит, но мало ли что!
Венька клятвенно обещал.
«Незнакомые лужи, — запомнил Майкл. — Есть знакомые, а есть незнакомые. У меня в городке нет знакомых луж, не успели меня представить лужам, значит, нужно выбирать тропки посуше. Интересное место Затишье».
Уже у самых ворот их догнала старушка в кокетливом чепчике и длинном платье с рюшами и кружевами, кроем больше похожем на мантию:
— Мальчики, обождите!
Все обернулись, заулыбались:
— Элеонора Карповна, здравствуйте!
— Пироги — объедение!
Майкл тоже узнал старушку, не по облику, но по голосу, певшему абрикосовую колыбельную.
— Зиночка передает: через три дня снова гроза, и лучше не выходить из дома. Владик, у нас намечалось занятие, перенесем на вторник. Ты вчера неплохо играл, сумел передать эмоцию, но опять напрягаешь кисть!
Влад кивнул, посмотрел на руки, стал массировать левую.
В довесок ко всему этот парень учился в музыкальной школе. Определенно он нравился Майклу. Не меньше, чем Венька и Фан.
Элеонора Карповна остро взглянула на Майкла поверх нацепленных на нос очков, маленьких прямоугольничков со стразами по углам:
— Вы, я слышала, вьюнош, не увлекаетесь. Ни инструментами, ни вокалом. Но загляните, я вас послушаю. Владик, пожалуйста, проследи.
Влад снова кивнул, щелкнул пятками, принимая приказ по армии.
Старославянский, еще и музыка. Как будто Майклу проблем не хватало.
Дом взвизгнул узорчатыми воротами, выпуская невольных гостей на волю. Горыныч что-то пробубнил на прощанье, Элеонора взмахнула платочком. Никита Добров завел старый джип, притаившийся под плакучей ивой, вырулил на дорогу.
— Я поеду вперед! — крикнул он Веньке, признавая в свистуне вожака. — А вы рулите след в след. Тогда точно успеете.
Джип рыкнул и помчался по главной дороге.
— Ох, забыла напомнить Нику, чтобы вечером заглянул в Совет. Ребятки, встретите в школе, скажите? А то Гордей меня будет ругать.
Венька клятвенно обещал. Было видно, что ругань Гордея все считают серьезной угрозой.
