Создателя, что грешные поэты – его дети. А вы, к моему изумлению, оказались непроходимым рационалистом. Люцифер кивнул. Дважды два – всегда четыре. Разум – мой бог, если мне позволительно так выразиться. У меня, собственно, и были разногласия с… Ну, вы понимаете. Он слишком многое позволял воображению, фантазии. Представляете – Он мог довериться чувству более, чем рассудку! И вот между нами возникло… Недоразумение.
5.
Тем временем они очутились перед закрытой черной железной дверью. Костяшками пальцев Люцифер гулко отстучал по ней пять раз – причем два первых удара шли подряд, а остальные с короткими промежутками. Что-то лязгнуло, дверь отворилась, они переступили порог. Совершенно пустой с голыми серыми стенами зал оказался перед ними. Окон не было; под потолком потрескивали люминесцентные лампы, освещая зал синеватым мертвенным светом. Начнем наше представление, объявил Люцифер. Пальцами правой руки он коснулся стены – и от пола до потолка на ней тотчас открылся огромный экран, сначала серый, туманный, но свет прибывал, и минуту спустя Марк увидел двухэтажный дом, участок перед ним с бассейном, из которого высоко взлетала струя воды, рассыпаясь вверху серебряными брызгами. Идите, господин Марк, – с этими словами Люцифер мягко подтолкнул Марка.
Марк входит.
Слышен щебет перепархивающих с дерева на дерево птиц. Раздаются детские голоса. Вслед за тем звучит мягкий женский голос:
– Тише, дети, тише! Папа отдыхает.
У бассейна, в кресле, дремлет мужчина средних лет в эсэсовской форме с погонами оберштурмбаннфюрера СС. Это комендант Освенцима Рудольф Гесс. У него простое, открытое лицо. Большой лоб, крупный нос, волевой подбородок – славное лицо честного человека. Погруженный в сладкую дрему, он не замечает, как к нему тихонько приближается похожая на него девочка лет десяти в курточке с приколотой желтой звездой Давида.
– Папочка, – зовет она.
Гесс открывает глаза.
– Козочка, – говорит он, и на его губах появляется счастливая улыбка. – Ты моя козочка. Иди ко мне.
Он протягивает к ней руки, но тут видит звезду Давида на ее курточке.
– Что это?!
– Это как у нашего садовника, дяди Иозефа. Бриджит такие всем сделала. Мы так играем.
– А ну, – и быстрым движением он срывает звезду с курточки дочери. – Никогда больше. Поняла? И Клаус нацепил эту гадость? И Берлинг?
Она кивает, сдерживая слезы.
– Ну, миленькая, ну, Кинди, – говорит он, привлекая ее к себе. – Вы разумные дети, вы должны понимать, что заключенные – это одно, а мы – совсем, совсем другое. Это Пупи придумала?
Кинди молча кивает.
– Знаешь, – говорит он, – эта звезда для евреев. Они хитрые и злые и нас ненавидят. А мы не евреи. Мы немцы, мы сильные, благородные и справедливые.
– Мы лучше?
– Мы лучше всех. А самая лучшая – это ты. Хочешь в бассейн?
Она прыгает и хлопает в ладоши.
– А Пупи? Клаусу? Им тоже? И Берлингу?
– Всех зови. И маму. Маленькая спит?
– Спит! – на бегу отвечает Кинди. – Я всех позову!
Несколько минут спустя все собираются возле бассейна. Марк видит миловидную женщину с грудным ребенком на руках. Это Хенсель, по-домашнему Мутц, жена Гесса, а на руках у нее малышка Аннегрет, родившаяся здесь, в Освенциме. Крепкий подросток Клаус, его младший брат Ганс-Рудольф, по-домашнему Берлинг, проказница Инге-Бриджит, семейное имя Пупи, – все семейство в сборе. Мутц садится рядом с Гессом. Он смотрит на спящую девочку.
– Ты ее покормила?
Хенсель кивает.
– Да, милый.
– И какой у нас аппетит?
Хенсель смеется.
– Как у тебя после рюмки шнапса.
Гесс улыбается и нежно прикасается губами к щеке жены.
– Ты моя дорогая. А это, – он проводит пальцем по лобику малютки, – мое сокровище.
Хенсель прижимается плечом к плечу Гесса.
– У нас здесь рай…
– И денек славный, – откликается Гесс.
Страшный вопль раздается. Кричат купающиеся дети. Марк видит: вода в бассейне вскипела и стала алой, как кровь. Кинди захлебывается. Клаус пытается удержать ее на поверхности, но волна алой воды накрывает его с головой. Захлебывается и зовет на помощь Берлинг. Кричит Пупи:
– Па-а-а-па!!!
Вода кипит и дымится. Не снимая формы, Гесс бросается в бассейн. Вынырнув, кричит Клаус:
– Это кровь!
Гесс черпает ладонью воду и пробует ее. Горячая, алая, густая. Кровь. Он проводит ладонью по лицу, оставляя на лбу и щеках кровавые полосы. Беспомощно оглядывается. Хенсель исчезла, оставив малышку в кресле. Огромная черная птица кружит над участком – и, сложив крылья, камнем падает вниз, хватает завернутую в одеяло малютку и взмывает вверх. Марк смотрит ей вслед. Рядом с Гессом никого. Он стоит по грудь в крови. Кровь дымится. Он зовет в отчаянии:
– Дети! Мутц! Аннегрет!!
Тишина. Даже птицы не поют. Он хочет выбраться из бассейна, но тут на его краю появляется пожилая женщина, в которой с трудом можно узнать маленькую Пупи. Она в темном платье с непокрытой седой головой.
– Бриджит, – говорит он. – Пупи, это ты? Как ты выросла. А где остальные? Где мама? Ты знаешь, большая птица, черная, только что унесла Аннегрет, маленькую мою, твою сестричку. Где она? Ты не знаешь?
– Ты весь в крови, – отвечает Пупи. – Тебе известно, чья это кровь?
– Знать не желаю, – с внезапной злобой произносит он и, взявшись за поручни, выходит из бассейна.
Кровь стекает с него и окрашивает траву в алый цвет.
– Убийца, – сухим, ломким голосом говорит Пупи. – Так ты не знаешь, чья это кровь? Мне рассказали люди, у которых я работала, они евреи, муж и жена, они бежали из Германии в тридцать девятом. И я наконец поняла, что это были за трубы, которые я видела со второго этажа, из окна моей комнаты. Они дымили непрестанно, эти трубы, серым дымом, я даже ночью видела его на темном небе. Я тебя спросила, помнишь? – и ты ответил, это фабрика игрушек. Игрушек?! – Она холодно рассмеялась. – Это был крематорий. Ты сначала травил людей газом, а потом сжигал. Ты убийца, каких еще свет не видел. Будь ты проклят!
Появляется обрюзглый мужчина с мутным взглядом и красным носом алкоголика. Он в тапочках на босу ногу, пиджаке с полуоторванным рукавом и мятых брюках на подтяжках. На голове у него новенькая соломенная шляпа. Он снимает ее и раскланивается.
– Здравствуй, сестричка! Здравствуй, папочка!
Это старший сын Гесса Клаус. Он пьян.
– Я слышал, – хихикает Клаус, – ты назвала папочку «убийцей». Папочка! Что же ты натворил? Скажи нам, своим детям.
– Я солдат, – отвечает Гесс, стараясь говорить твердо. – Я присягал фюреру и выполнял свой долг. Но сам я никого не убивал.
– Два с половиной миллиона евреев! – яростно кричит Пупи. – Ты никогда не смоешь с себя их кровь!
