class="p1">– Это… это их кровь? – Гесс протягивает окровавленные руки.
– Папочка! – восклицает Клаус. – Да ты монстр! Мой отец – монстр. Гореть тебе в Аду, папа.
Он достает из кармана брюк бутылку, вытягивает зубами пробку и делает большой звучный глоток.
– Я всегда чувствовал, – говорит он, утирая рот, – во мне что-то не так. Какая-то во мне гадость. Всю жизнь. Это от тебя, – тычет он пальцем в Гесса. – Зачем ты живешь? Умри. – Он запрокидывает голову и пьет. Затем с сожалением вертит в руках опустевшую бутылку и, замахнувшись и едва не упав, швыряет ее в кусты. – И всем… – с долгими паузами продолжает Клаус, – станет… легче… дышать.
– Я не виноват! – кричит Гесс. – Ты, пьяница, молчи! И ты, сумасшедшая баба!
Он делает шаг. Земля под ногами у него хлюпает, словно он наступил в еще не просохшую лужу. Он с ужасом видит, что его ноги по щиколотку в крови.
Раздается голос сверху:
– Папа!
Все поднимают головы. Огромная черная птица кружит над ними. На ней сидит маленькая Аннегрет.
Гесс простирает к ней руки.
– Сокровище мое! Иди ко мне!
– Нет, папа, я не могу. У тебя руки в крови. И лицо. И сапоги твои промокли от крови. Ты должен пройти сквозь очистительный огонь.
– Боже! – в отчаянии восклицает Гесс. – Дети мои. Почему вы так беспощадны к своему отцу? Я встану перед вами на колени.
Он опускается на колени.
– Я тебя никогда не прощу, – безжалостно говорит Бриджит. – А если Бог простит тебя, значит, Его подменили.
Появляется молодой человек в черном костюме, белой рубашке, повязанной черным галстуком. Темные волосы гладко зачесаны назад; он чисто выбрит и пахнет хорошим одеколоном. В руках у него Библия. Это Ганс-Рудольф, или Берлинг.
– Кто это? – не узнавая его, спрашивает Гесс. – Священник? Зачем? Перед казнью? – вырывается у него.
– Не узнаешь? – говорит Ганс. – Неужели я так изменился?
– Ах, – облегченно вздыхает Гесс. – Это ты, Берлинг. Давно я тебя не видел. Ты какой-то другой.
– Да, папа, – отвечает Ганс. – Я изменился. Я нашел Бога. Или Он нашел меня.
Гесс одобрительно кивает.
– Это хорошо. В юности я тоже верил в Бога. И молился утром и вечером, и читал Библию. Мой отец видел меня священником. Я и сам был не прочь.
– Священник?! – пьяно смеется Клаус. – Было бы очень мило. Но, впрочем… – он лезет в карман брюк и извлекает непочатую бутылку. – А вы думали… вы думали, у меня нет запаса? Плохо вы обо мне думали. Хотел быть священником, а стал, – он разводит руки, не забывая при этом хлебнуть из бутылки, – стал – палачом. Папочка! Да по тебе виселица плачет!
Ганс открывает Библию. Читает:
– Нечестивому не будет добра и, подобно тени, недолго продержится тот, кто не благоговеет перед Богом. И еще.
Листает Библию.
– Вот сказано в псалме. Убьет грешника зло. Исайя говорит: Всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся. А ты, – обращается он к Гессу, – убивал братьев моих по вере, Свидетелей Иеговы, за их верность Богу.
Гесс кричит:
– Они отказывались служить в армии! Они не хотели защищать рейх! Они не почитали нашего фюрера! Они не вставали при звуках нашего гимна!
– Я – Свидетель Иеговы, – объявляет Ганс. – Ты меня тоже убьешь?
Гесс рыдает.
– Вы все ненавидите меня, вашего отца. Вы разрываете мне сердце. Как вы безжалостны!
Он по-прежнему стоит на коленях. Он весь в крови. Капли крови стекают ему на лоб.
– Я больше не могу, – хрипит Гесс. – Боже, я верил в Тебя когда-то. Пошли мне смерть, Боже, смилуйся надо мной.
– Не-ет, – со злой уверенностью говорит Бриджит. – Бог не даст тебе умереть своей смертью. Тебя повесят, вот увидишь.
Она смеется.
– И на том свете тебя окружат все замученные тобой евреи, все два с половиной миллиона, и будут молча смотреть на тебя. Вот пытка! Ты наконец узнаешь, что такое страдание.
– Да, папа, так надо, – доносится сверху голос Аннегрет.
Теперь она сидит на белом облаке. Черная птица с ней рядом и, свесив маленькую голову внимательно смотрит на Гесса круглыми блестящими глазами.
– Так надо, – подтверждает птица, кивая маленькой головой.
– Тогда, может быть, – говорит Аннегрет, – через тысячу лет ты получишь прощение.
– Через тысячу лет! – восклицает Гесс и падает лицом вниз.
Когда наконец он поднимает голову, то видит, что его обступили люди, множество людей – мужчины, женщины, дети, все в полосатой одежде узников концлагеря. На груди у всех – желтая звезда. Музыка звучит. Это Верди, хор пленных иудеев из оперы «Набукко».
– Что вам надо?! – в отчаянии кричит Гесс. – Кто это?! Зачем?!
Музыка обрывается. Великая тишина объемлет его. С усилием поднявшись, он подходит к обступившим его людям. Все стоят неподвижно и молча. Он трясет за плечи одного, потом другого. Они молчат. Лица у всех желты, глаза закрыты, губы сомкнуты.
– Ты, – кричит он, – как тебя зовут? Какой твой номер?!
Они все мертвы, понимает он. Ледяная рука сжимает его сердце, и он хрипит, надрывая грудь:
– Я всех убил…
Некоторое время спустя Марк видит длинную очередь к дверям помещения, внешним своим видом напоминающего склад. Женщины, мужчины, дети, старики, тихо переговариваясь, стоят друг за другом. Он замечает молодую женщину в бело-розовом платье. Темно-каштановые волосы спадают на ее обнаженные плечи. Она так выделяется из сонма людей с измученными лицами, что Марк думает, что ее, должно быть, схватили в светлую минуту жизни, когда, к примеру, она была дома, среди гостей, приглашенных порадоваться пятилетию ее дочери. Девочка, ее дочь, стоит с ней рядом, обеими руками обхватив ее руку, и спрашивает: «Мама, зачем мы здесь?» За ними переминается с ноги на ногу мужчина средних лет, в котором Марк узнает Гесса.
Гесс склоняется к девочке.
– Мы сейчас в душ. А потом – в новый дом. Мы там будем жить и работать.
Девочка недоверчиво смотрит на него и отворачивается.
– Мама, зачем нам душ? Поедем домой. У нас дома есть душ.
– Меня зовут Рудольф, – говорит Гесс. – А тебя как?
Она не отвечает и жмется к маме. Та поворачивается к Гессу. Он слепнет от ее красоты – от ее темных глаз под прямыми бровями, чуть вздернутого носа, нежной складки губ. Она спрашивает:
– Кто вы?
– Меня зовут Рудольф, – отвечает Гесс.
– Меня зовут Ева, – говорит она. – Моя дочь – Рахиль.
Очередь медленно движется к дверям склада. Там стоят три солдата и торопят людей.
– Schnell! [60] – кричат они. – Schnell!
– Нас схватили, – говорит Ева, – бросили в вагон и привезли сюда. Зачем? – повторяет она вопрос своей
