собеседник, опрокидывая в себя остатки «Черного русского». — Не может простить меня, что не был с ней до конца. И она теперь не успокоится, пока я не того…
Угу, вот тебе и материалист, который не верит во всякую неведомую фигню. Что называется — в падающих самолетах нет атеистов. Как прижало, так сразу занялся поисками того, кто же ему поможет.
И теперь мне Валерьич стал нравиться еще меньше. В моей Вселенной, за каждый проступок должно было следовать наказание. Вот старик сам понимал, что сплоховал. Что предал свою жену. Поэтому самым логичным было искупить вину. Но нет, не хотел умирать, цеплялся за жизнь всеми средствами.
Грустно. Несправедливо. И так по-человечески. Я не принимал старика, потому что был уверен, что сделал бы по-другому, но понимал. И вдруг ясно осознал, что когда достигну пятого рубца, то чего точно не пожелаю, так возможности различать, кому стоит помогать, а кому нет. Потому что все, кто просят помощи, вправе ее получить.
Я немного помолчал, придавая своим словам значимость. А потом, неторопливо ответил.
— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать.
Правда, всю пафосность момента загубила Светлана. Которая пристально взглянула на Митьку и заплетающимся языком протянула многозначительное: «Черт!».
Я забрал ключи от дома Леопольда, с трудом уговорив эту нетрезвую парочку остаться в кафе, пока мы проведем рекогносцировку. Светлана порывалась отправиться вместе с нами. Точнее, вместе с «этим чертиком», чтобы в случае чего помочь. Оказалось, что Митя произвел ровно обратный от задуманного эффект. Он вызывал не страх, а умиление.
Наверное, из-за повышенной волосатости. С ней черт напоминал тощего кавказца, которого хотелось откормить и приласкать. Причем, одновременно.
Еле-еле удалось уговорить ее остаться здесь, пока мы хотя бы не проверим дом на наличие чужого хиста. Мало ли что там может быть. И если дух рубежницы действительно витает в стенах здания, то появление женщины способно спровоцировать его на какие-то плохие поступки.
Судя по тому, что Леопольд заказал себе «еще вон тот черненький стаканчик», а Светлана отдалась во власть «маргариты», можно было ничего не опасаться. Разве что мимо будут проходить черти и Рыкалова увяжется за ними. Чтобы погладить этих миленьких существ.
Я поймал машину, но направился не по указанному адресу, а в Подворье. А что делать? Моя тетрадь была где-то далеко, придется пользоваться местным гуглом. И пока ехал, провел брейншторм со своей нечистью. Только с опозданием поняв, что совершенно не стесняюсь чужанина. Потому что изначально, даже сам того не осознавая, слегка придавил его хистом. Что и говорить, дурной пример заразителен.
— А вообще есть че-то типа призраков? — спросил я.
— Полуденницы, берегини, белая баба, — появился на сиденье бес, загибая пальцы.
Выглядел Гриша неважно. Весь покрытый красными пятнами, абсолютно весь. Да еще постоянно чесался.
— Но то не призраки, — продолжал бес. — А духи. Те же, про кого ты говоришь, они редко встречаются. Вот только вреда не наносят. Они ж наподобие слабых отголосков. Вроде эха.
— Значит, все-таки нечисть? — спросил я. — Тогда кто?
— Да кто угодно, — успокоил меня бес. — Среди нашего брата пакостников хватает.
— Сама же рубежница после смерти восстать не могла, — рассуждал я.
— Могла, дяденька, — возразил черт. — Если с хистом не рассталась, да похоронили неправильно, то могла.
— Нет, — ответил я. — Тогда бы получилась нежить. Причем, едва ли лич. И та нежить нашего Леопольда уже схарчила бы. А эта изводит. Значит, все понятно. Как же мне эта нечисть надоела.
— Надоела ему, — недовольно фыркнул бес, продолжая чесаться.
— Я же не в том смысле, — пришлось даже оправдываться. — Я про другую нечисть, не про вас. Ты лучше скажи, чего чешешься?
— Хозяин, я умираю, похоже. Начались эти, необратимые процессы в организме.
— С чего это они начались?
— Какой день не пью. Все, если завтра не проснусь, то…
— То что? Считать тебя коммунистом или тело кремировать?
— То считай, что моя смерть на твоей совести, — преисполненный чувством собственной значимости, ответил Григорий. — А теперь ты мне скажи, зачем Митьку в Подворье тащишь?
Кстати, я совсем о черте забыл. В смысле, запамятовал, что он отправился с нами.
Странное было ощущение. Словно я на подсознательном уровне понимал, что везти Митю в обитель рубежников действительно не самая светлая идея. Почему? А хрен его знает. Явного ответа не было. Может, шерсть у него не того цвета. Или родословной не вышел.
Тут сработала моя дурацкая юношеская особенность — делать все вопреки заведенным обычаям. У меня так с бабушкой было. Я ее всегда спрашивал, вот почему нельзя мыться и работать в православные праздники? Она не могла толком ответить. Лишь говорила, что так заведено. Вот я назло и ходил весь надушенный дегтярным мылом. Чуть ли не кровавые полосы на теле оставлял, когда мылся.
Поэтому сейчас я вышел из машины и взял Митьку за руку. Тот, к слову, совсем потерялся. Даже ноги чуть согнул, пытаясь казаться ниже. И затравленным взглядом смотрел на меня, будто говоря: «Может, не надо, дяденька?». Надо, Митя, надо. Вдарим рок в этой дыре.
То, что мы сделали нечто противоестественное, стало ясно, как только я вместе с нечистью пересек барьер Подворья. Бесу-то ладно, он спрятался в портсигаре. Где, судя по дрожи артефакта, продолжал трястись. Потому все внимание досталось Мите.
На черта рубежники, да и прочая нечисть, смотрели как на классового врага народа. Будто он организовал финансовую пирамиду, собрал деньги, сел в тюрьму, вышел и снова организовал пирамиду.
Хорошо хоть, что никто с кулаками не набросился. Пара человек даже рукой махнули, приветствуя меня. Ага, эти видимо, со мной выпивали. Правда, рубежников тут же одернули стоящие рядом. Будто я оказался неприкасаемым, вроде тех, в Индии.
Даже когда я зашел в кружало, то немногочисленная публика замолчала. Я почувствовал себя белым, случайно забредшим в «черный» квартал. Понятно, что смотрели в основном не на меня, а на Митьку. Однако от этого не легче.
Наверное, прошлый Мотя начал бы меньжеваться. Нынешнего рубежника Матвея Зорина подобное отношение только раззадорило.
— Василь, а можно мне рюмочку чего-нибудь крепкого в исследовательских целях? В долг.
— Обычно тем, кто уже должен, не наливаю, — почесал выбритые виски чубатый. — Но если в исследовательских целях, — прищурился он. — Тут мало интересного происходит,
