— Нам, вообще-то, все это до лампочки. Нам важна сама- труба. Бери, Саша, этот, с позволения сказать, крюк и лезь внутрь, упираясь спиной, чтоб не сорваться вниз. А крюком будешь за разные ответвления цепляться. Не торопись — и спустишься до самого низу, то есть, до подвала. А там и я подтянусь.
Путь вниз был нелегок. Если бы не Максов «крюк», Саша бы десять раз сорвалась. Переместившись в очередной раз в сторону центра Земли, она, вдруг, почувствовала, что все, приплыли. Труба под ногой обрывалась в бездну. Саша подумала спросить у Макса, который где-то выше боролся с гравитацией, но отказалась от этой идеи. Любые звуки по трубе имеют свойство сохранять отчетливость и слышимость на многие миллионы километров ее протяженности. Если шелест и шуршанье, доносящееся из вентиляционных отростков можно объяснить порывом ветерка, кашель и кряхтенье — простуженными мышами и старыми голубями, то членораздельный разговор объяснялся во все времена и все эпохи только тем, что в трубе кто-то сидит. Саша пыталась посмотреть вниз, выкручивая шею, но безуспешно. Темнота не позволяла зацепиться взглядом хоть за что-нибудь для ориентира. Но тут все ее опасения развеялись в один благоприятный момент: подобравшийся Макс наступил ей на голову. Лететь было недалеко, чуть больше двух метров, поэтому Саша не успела даже испугаться, упала на ноги, завалилась вбок и отползла в сторону. Майор следом не вывалился, он, почуяв неладное, затаился под потолком небольшой комнаты.
Саша не стала особо церемониться, она примерно представляла срез этой самой трубы, поэтому, пошарив в темноте руками, сдернула Макса вниз за ощупывающую воздух ступню.
— Ты как? — спросил он, поднявшись на ноги. — А ты? — ответила она. — Мы где? — Это комната управления ФВУ в подвале. — В пыточном подвале? — пошутила Саша. — Нет, пыточная на первом этаже, сразу направо от- амбразуры дежурного и вертушки, — сказал Макс. Наверно, тоже пошутил.
Майор пошарил руками по стенкам и щелкнул каким-то тумблером. Сразу же загорелись в углу несколько красных, величиной с десятирублевую монетку (по старому — с трехкопеечную) лампочек. Стало светлее, но не очень.
— Свет включать не буду, ты уж не обессудь, — сказал он. — Это я просто питание на пульт, так сказать, управления дал.
— Дело житейское, — согласилась Саша. — Только вот теперь- какой бы нам план действий разработать? Мы же, насколько я понимаю, полагаем выбраться за пределы огороженной колючей проволокой территории. Или, по-вашему, по-милицейски, наоборот — в огороженную местность.
— Так нам ничего другого и не остается: дождаться ночи и- выйти к стоянке машин. Там как раз мой автомобиль припаркован. Сядем — и поедем. Воротчик должен правильно на мое удостоверение среагировать. Меня же пока дезертиром или военным преступником никто не назначал. Выедем, не переживай.
— Так почему бы сейчас этим не заняться? — Нет, все-таки ночью, знаешь ли, безопаснее. Менты — они- по ночам в здании спать любят. Это на территории они патрулирует, поживу ищут. То есть, конечно, поддерживают порядок и пресекают правонарушения. В управу въехали — и сразу с копыт. А дежурный на телефоне спит, чтоб звонок не прозевать от взволнованных граждан.
— Дежурный такой маленький? — не удержалась Саша. — Нет, телефон такой большой, — ответил Макс. — В замкнутом помещении поста управления ФВУ было тихо и неинтересно. Вероятно от того, что тьма, особенно подсвеченная тусклыми красными глазками сигнализации, всегда навевает некое уныние. Изредка откуда-то долетали особо яростные взрывы хохота и нецензурщины. Значит, кто-то из стражей порядка находился в непосредственной близости с вентиляционными трубами.
Макс, тоже тяготившийся ожиданием, хмыкнул и произнес:
— Надо же, никогда не думал, что в родной управе уйду в- подполье.
Саша ничего не ответила. По специфике своей работы ее вообще можно было называть подпольщицей со стажем: не государство терпело ее, а она — государство. Впрочем, как и все остальные сотрудники «Дуги».
— Кто за честное знамя и честное слово сам собой был- обязан идти умирать… Кто был в Вере силен и душою не мелок, отдавал душу Богу, а Родине — кровь, чтоб строителю общества чистых тарелок помешать изнасиловать жизнь и любовь, — снова, как речевку, выдал майор.
— Это чьи стихи? — спросила Саша. — Это песня коллектива «Полковник и однополчане». Мне- чуть выговор с занесением не вкатали за то, что слушал как-то на дежурстве. Удивительно, почему они во все времена боялись стихов, прозы, просто суждений о прошлом и настоящем? Наверно, потому, что честь и честность физически отторгаются теми пророками, что обещают великое будущее. Боятся они этого, как черти ладана. Каждая дрянь, лезущая во власть, врет о грядущем величии. И никто из них не скажет: «Ребята, давайте попробуем остановиться хотя бы на этом уровне. Не нужны больше интеграции, оптимизации и глобализации. Ну их в пень!» Потому что мерзость душевного запустения заразна. Быдловатый народ не оценит потуг удержаться на месте, ему веселее катиться под откос, подгоняемым ветром обещаний.
— Вот и докатились, — сказала Саша. — Станция Дно. Поезд- дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. Вообще-то, зачем ты говоришь об этом? Честность, порядочность, чувство меры, мораль. Ты же сам до недавнего времени стоял на защите общества, отчаянно отдающего гнилью? Вам-то было все равно. Фуражка в лоб, дубинку в руки — получите свободу творчества. Это же вы следите, чтоб не дай бог мысли в головах не возникали. Детишкам в садиках и первых общеобразовательных классах говорят: честность, доброта, справедливость. А с десяти лет уже начинается обратный процесс, старательное выбивание из мозгов этих понятий. Как с этим мириться? А вот так, иначе банда адвокатов разорвет на части, а толстая тетка, или лопоухий дядька закатает со всем прилежанием на промывку мозгов через внутренние кровотечения. И это за то, что всего лишь стих написал или, даже, прозу.
— Согласен, согласен, виновен, не оспариваю, — Макс, — наверно, даже поднял руки. — Это сущность государственного строительства. Государство — это не благотворительная организация. Государство — это, в первую очередь, карающий меч. Армия нужна для защиты от посягательства извне, для подчинения новых территорий. А остальное — внутренние дела, уж не обессудьте. Иначе никак. Все будто по заветам мерзкого политикана, ханжи и пройдохи греческого Платона.
— Древнегреческого, — поправила Саша. — Да пес его знает, древнего — или не очень, — ответил- майор. — Уж больно много ссылок на Сократа, Фалеса, Анаксимандра, Аристотеля, Анаксимена, Ксенофана, Пифагора, Гераклита и прочих философов. Жили они, якобы, в пятом веке до нашей эры, печатных станков тогда не было, книги от руки переписывались тиражом 2–3 экземпляра в год. Устная молва тоже избирательна — гораздо интереснее сплетни пересказывать, или волшебные сказки про добро и справедливость. Откуда же тогда через тысячу лет, что ни монастырская книга — то цитаты «древних» греков. Ты вот, к примеру, помнишь какие-нибудь перлы Ивана Васильевича Грозного или Сергия Радонежского?
— Ну, если старинные рукописи или узкоспециальную- литературу посмотреть. Что-нибудь, типа «отсель грозить мы будем шведу». Шучу, шучу, не падай в обморок.
— Зато мы с легкостью можем процитировать Михаила- Иосифовича Веллера, или, даже, президента Саркази, — сказал Макс. — Потому что они наши современники, и взгляды их нам понятны. Не то, что слова Ивана Грозного.
Майор замолчал, помалкивала и Саша. Бункер ФВУ тоже не пытался издать ни звука.
— И о чем мы тут так серьезно разговаривали? — спросила, — наконец, Саша.
— Да ни о чем серьезном, наверно, — ответил Макс. — Так, — время коротали. Хотя, подожди, серьезное — это стихи. «Во всех стихах есть боль» — это сказал американский пьяница ирландского происхождения бунтарь Джим Моррисон. Я бы добавил: кроме гимнов. Там — понты. «Doors» — это образ восприятия действительности, это стихийное бедствие для Штатов, как государства.
— Поэтому он и помер в свои 27 лет с самым популярным- «политическим» диагнозом: острая сердечная недостаточность, — проговорила Саша. — Домяукался. Хотя, говорят, что на кладбище Сент-Дени в Париже похоронили совсем не Моррисона. Его тело не видел никто, кроме его верной девушки. Сидит он сейчас на острове и пьет свой виски.
— Точно, в обнимку с Элвисом Пресли. — Они снова замолчали. Каждый уже давно сидел в своем углу. В голове сделалось настолько пусто, что туда заполз сон, незаметный, будто, явь.
— Саша, — внезапно сказала темнота голосом Макса. — Пора. — Два часа ночи.
— Да, да, — ответила девушка, протирая глаза. — Пора.
Макс одним пинком высадил дверь из ненадежного запора замка. Судя по всему, он неплохо ориентировался в устройстве и расположении этой пресловутой ФВУ.
