— Вместе идти? — испугалась Амина.
Бахтигуль кивнула и снова натянула «веревку». Старухе ничего не оставалось, как последовать за дочерью. Но, глядя на темную воду и на покрытый сучьями арчовый ствол, Амина испугалась. А Бахтигуль уже встала на ствол бочком, посмотрела на мать, показывая ей, как лучше идти, и пошла, приставляя одну ногу к другой, ловко переходя сучки и тонкие ветви, хватаясь свободной рукой за более крепкие. Амина сжала полы халата и тоже встала на бревно. Старуха была так худа, что весила не много больше своей дочери. Ствол даже не качнулся под ними. Бахтигуль уверенно двигалась по нему, тоже крепко сжимая маленькой ручонкой рукава халата. И не опора вроде, а все же связь с матерью и уверенности побольше.
Когда Бахтигуль дошла до середины переправы, шум водопада оглушил ее. Внизу маслянисто перетекала толща воды, готовясь всей массой обрушиться вниз. Холодом повеяло от воды, пальцы рук онемели, но Бахтигуль упорно двигалась, приставляя одну ногу к другой и смотря только на свои носки. «Веревка» натянулась. Девочка дернулась, подняла голову и увидела, как мать покачнулась. Ножка Бахтигуль зацепилась за сучок, и девочка опрокинулась вперед, не удержав равновесия. Амина присела, закричав и уцепившись за халат обоими руками. Бахтигуль перекувыркнулась через голову и повисла, держась за рукава халата, который зацепился за один из сучков ближе к ней. Девочка болтала в воздухе ногами. Одна нога ударилась о толстую изогнутую ветку. Бахтигуль нащупала опору, встала на ней, отпустила халат и, ухватившись за мелкие ветки арчи, вползла на ствол и прижалась к нему, обхватив и руками, и ногами. Амина дернула халат, пытаясь вытянуть, чтобы Бахтигуль сподручнее было достать его, но не удержала равновесия, покачнулась, ухватилась за ветви арчи. Ладони соскользнули по влажной хвое, и Амина упала в воду. На мгновение взгляды матери и дочери встретились: ужас в глазах ребенка и смирение в глазах старой женщины.
Темная вода мягко приняла тело и в мгновение ока сбросила его вниз. Бахтигуль закричала. Она висела над чудовищным потоком и кричала. Слезы лились из глаз ручьем, но девочка не замечала их.
— Ма, ма, ма, — звала она, всхлипывая, до тех пор, пока горло не перекрыло спазмом.
Едва очухавшись от потрясения, Бахтигуль кое-как развернулась, поползла, двигаясь всем телом, цепляясь руками за ветки, прижимая коленки к стволу. Ее кожаные штаны порвались, халат распахнулся и цеплялся за сучья. Но Бахтигуль выбралась на другой берег и сразу же помчалась вниз, туда, куда вода унесла ее мать.
Еще с высоты скалы девочка увидела в воде у самого берега тело Амины. Женщина лежала ничком, упираясь боком в большой камень, который удерживал ее в стремнине. Водопад грохотал, плевался брызгами, взбивал воду в созданном им водоеме в пену. Бахтигуль сползла по крутому склону к самой кромке воды, попыталась взять мать за руку и вытянуть на берег, но ее сил на это не хватило. Девочка плакала навзрыд, тянула и тянула, пока окончательно не выдохлась. Она упала на землю и отключилась от внешнего мира, то ли уснув, то ли погрузившись в бессознательный мрак.
Когда Бахтигуль очнулась, солнце уже ушло. Амина так и лежала в реке. Ее тело дергалось под напором воды. Бахтигуль присела у головы матери, погладила по мокрым седым волосам, поплакала и встала. Всхлипывая, она постояла, тоскливо глядя на последнего родного человека, любившего ее всей душой, потопталась в нерешительности и все же пошла, оставив Амину в ее холодной колыбели.
Ночь спустилась в ущелье. Стало еще холоднее. Бахтигуль шла вверх, туда, куда еще днем показывала мать. Когда девочка вышла на гребень, холодный ветер ударил в нее и едва не сбил с ног. Наклонившись вперед, сжавшись воробышком, Бахтигуль шла и шла, не разбирая дороги. И лишь когда небо снова посветлело и первые лучи солнца коснулись личика девочки, она остановилась.
Впереди у подножия холма, с которого она спускалась, Бахтигуль увидела ленту дороги, протоптанную сотнями ног людей и животных. Оглянувшись назад, девочка опустила голову, всхлипнула, вытерла нос и глаза рукавом халата и, собравшись с последними силами, побрела вниз, преодолевая страх неизвестности, от которого гулко стучало маленькое сердечко.
Добравшись до дороги, Бахтигуль легла и, свернувшись клубочком, уснула. Солнце, особо щедрое в тот день, укрыло ее лучистым покрывалом. Даже ветер, гуляющий там, где ему вздумается, оставил девочку, не тревожа ее сон.
Бахтигуль спала крепко. Так крепко, что не услышала ни топота копыт, ни покрякивающего звона колокольчика, возвещающего округе о том, что идет караван. Ее издали почуяли собаки. Ощерившись, они настороженно подошли, зарычали, обнюхали и, не учуяв опасности, вернулись к каравану.
— Смотри, кто-то лежит, — сидящий на первой лошади, рассматривал грязный комок одежек, который привлек внимание собак.
Второй сопровождающий пригляделся, пришпорил коня и, подъехав ближе, наклонился, чтобы получше рассмотреть.
— Ребенок, вроде девочка… жива или нет…
Он лихо спрыгнул с коня и, присев рядом, осторожно толкнул Бахтигуль. Она, медленно выплывая из сна, застонала, заморгала, силясь открыть тяжелые веки.
— Ты что тут лежишь? Кто ты? — суровый бородач испугал ее.
Бахтигуль уставилась на незнакомца полными ужаса глазами и попятилась, отползая назад.
Сидящий на коне, наблюдая за ней, сплюнул, позвал своего товарища:
— Оставь ее, она не в себе. Поехали, время до темна мало, надо успеть лагерь поставить.
Мужчины вернулись к каравану, а Бахтигуль, приходя в себя, вдруг опомнилась, поднялась на ноги и, протянув руку, бессвязно мыча, побежала за ними.
— Смотри, за нами увязалась, откуда она тут взялась?.. Мычит что-то, не иначе больная.
— Гнать ее надо, мало ли что… Наведет еще беду на нас, вон как смотрит, глаза, как у демона…
— Да брось, девчонка и девчонка. Оборванная вся, есть, небось, хочет.
— Ты как знаешь, а я ее к своему добру близко не подпущу. Пусть идет своей дорогой…
Но Бахтигуль не знала, где ее дорога. Она боялась чужаков. Да и не видела она раньше никого, кроме своих стариков. Они рассказывали ей о других людях. Она представляла их, но страшными показались люди, злыми, не такими, как ее мать и отец. Но еще страшнее было оставаться одной. Вот и шла девочка, из последних сил переставляя дрожавшие от слабости ноги.
Бородач, оглядываясь, посматривал на нее. Девочка, не старше его младшей дочери, вызывала жалость. Но настороженные взгляды других караванщиков, их опасения, удерживали его от проявления сострадания. Молодой статный мужчина примкнул к каравану, оставив свою семью в далеком селении, притулившемся у леса, за могучей рекой, левый берег которой уходил к горизонту степными просторами. Отправившись в загадочную восточную страну со своим товаром — мехами, железными орудиями, выкованными им самим, льняными отрезами, сотканными женой, — северянин, как стали называть его торговцы, намеревался обменять все на красивые тонкие ткани, на украшения и бронзовую посуду с изысканными формами и чеканкой.
Караван шел южной дорогой, раньше других освобождающейся от снегов. Хоть путь и был длиннее, зато надежнее. Бывалые торговцы приняли новенького с добром, потому он не желал выделяться среди них, зная, что верный товарищ в пути лучше, чем затаившийся недруг. Но девочка была так жалка и так слаба, что сердце северянина сжималось, когда она спотыкалась и падала и тут же поднималась и бежала за ними, не чуя ног, лишь бы не отстать.
Когда караван встал, и люди начали обустраиваться на ночлег, Бахтигуль села невдалеке и тоскливыми глазами наблюдала за тем, как ставят шатры, как разводят огонь и варят суп. Девочка принюхивалась к запахам еды, как голодный волк, который ходит вокруг охраняемого гурта, и знает, что не утащить ему овцу, не утолить голод. Голова Бахтигуль закружилась, и снова пришло спасительное беспамятство. Девочка завалилась на бок, ничего не слыша и не видя.
Стемнело. На небе засияли звезды. У костров слышался смех, где-то рядом хрустели кони, пережевывая молодые кустики трав. Бахтигуль очнулась от холода, студеными ручейками пробравшегося через разодранную одежду к худенькому тельцу. Девочка встала и, пошатываясь, несмело побрела к костру, хоть погреться, хоть чуточку поближе…
Ее заметили. Кто-то подозвал, кто-то гыкнул, отгоняя, как дикого зверя. Но все же жалость победила страх, и Бахтигуль не только разрешили погреться, но и дали чашку супа.
Обжигаясь, держа чашку двумя трясущимися ладошками, девочка пила суп под дружный хохот людей, которым она казалась смешным пугалом, которые нашли для себя развлечение, наблюдая за оборванкой, глупо улыбающейся и мычащей в ответ на вопросы и шутки. Северянин не выдержал издевательства над ребенком. Он сел рядом с ней, прикрыл полой своего халата и в ответ на непонимающие взгляды, сказал, будто про себя:
