я услышал звон колокольцев, будто стадо верблюдов направлялось к площади. Люди разбегались в разные стороны, рискуя подавить друг друга. Началась паника. И тогда я увидел наконец тех, от кого все разбегались. На площадь вышли пятеро мужчин, закутанные в покрывала с головы до ног. Каждый их шаг сопровождался резким звоном. Из-под одежды были видны лишь глаза — красные и совсем лишенные ресниц, и кисти рук, сжимающие четки. Эти руки, с черными ногтями и синеватой кожей, покрытые шишками цвета меди, потом долго мне снились в кошмарах.
— Не подходи к ним, — шепнул мне Ибн Араби. — Не дыши и даже не смотри в их сторону.
— Кто это такие? — спросил я в страхе. — Почему все бегут?
— Эта болезнь называется махв, — прошептал шейх. — Она передается по воздуху и нет от нее спасения. Люди перестают чувствовать боль, покрываются пятнами, а потом их тела начинают распадаться, хотя они все еще живы. Ни один табиб до сих пор не нашел способа вылечить такого больного. Говорят, что это, на самом деле, проклятие Аллаха.
— Они думают... думают, что Аллах вылечит их, снимет свое проклятие? — спросил я дрожащим голосом.
— Нет, — ответил Ибн Араби, — они молят его о легкой смерти. Это единственное, в чем он может помочь.
— Они идут к Каабе?
— Нет. Им запрещено входить в мечеть и подходить к Каабе. Они просто пройдут мимо, вознеся свои молитвы, и выйдут из города через другие ворота. Но, — он повысил голос, — не вздумай идти по их следам. Мы обойдем вокруг и зайдем с другой стороны. Чтобы даже воздух, которым они дышали, не коснулся нас.
Это было самое сильное впечатление и самый сильный страх, который я испытал в Мекке. Ведь мы чаще всего боимся чего-то таинственного и непонятного. И с какой силой я потом ни молил Аллаха помочь мне, перед моими глазами всегда вставали эти жуткие фигуры, словно напоминая о том, что мои молитвы бесполезны. И о том, что есть вещи, которые невозможно выпросить у Бога. Потерянные вещи, которые не возвращаются. Такие как здоровье этих людей или моя память. Я гнал эти мысли, говоря себе, что Всемилостивый простит меня за это и не накажет еще больше, но ничего не мог с этим поделать. Поэтому, когда я так ничего и не вспомнил, то не был разочарован, я готовился к такому исходу. И ничего не сказал об этом Ибн Араби, но видел, что он все понимает и поэтому ни о чем не спрашивает.
И лишь одно меня утешало: мои головные боли прошли, словно испарились как вода в котелке. И кошмары поутихли. Избавиться от всех этих болезненных ощущений и было моим вторым, тайным желанием. То ли Ибн Араби меня излечил возле могилы Пророка, напугав едва ли не до потери сознания. Или же хадж подействовал благотворно и немного успокоил мои вечно бунтующие нервы. Но в любом случае, без помощи Аллаха здесь тоже не обошлось.
Однажды вечером пятого дня, когда все обязательные обряды были завершены, и часть паломников уехала, мы наконец-то решили поесть в чайхане, а не на ходу, как происходило все эти дни. Паломники разъезжались, не желая еще четыре дня проводить необязательные обряды. Кто-то приехал издалека и торопился обратно, зная, что дорога может занять много дней или месяцев. Кто-то из особо ретивых все пять дней держал пост и теперь просто валился с ног. Скорее всего, они сейчас лежали на своих матрасах и с трудом приходили в себя. Поэтому в чайхане было почти пусто и хозяин выделил нам место в самом дальнем углу, где никто бы не помешал нашим разговорам.
Мы пили крепкий зеленый чай из фарфоровых пиал с синим рисунком, которые делают в Китае, и говорили о том, стоит ли нам продолжить хадж или последовать примеру других и заняться своими делами. За эти пять дней я настолько устал, что, откинувшись на мягкие подушки, размышлял о том, что вот это и есть рай для моей спины. Но Ибн Араби сидел прямо, скрестив ноги, словно был сделан из железа. Он казался спокойным, даже умиротворенным, чего я не мог бы сказать о себе. Несмотря на то, что все эти пять дней я старался ни о чем постороннем не думать, а вкладывать всю боль своего сердца в молитвы, в моем состоянии ничего не изменилось. Не было даже проблеска воспоминаний и ни одного сна, который я мог бы принять за символ. Хотя и снов-то не было совсем, я просто забывался на несколько часов, а потом вновь начинал обряды. И вот так с рассвета до самой темноты.
Ибн Араби с тревогой посматривал на меня, но ничего не спрашивал, словно ждал, что я заговорю первым. А пока мы продолжали перекидываться ничего не значащими фразами. В тот момент мне было стыдно признаться, что я чувствую только тяжесть на сердце и не испытываю никакой легкости от того, что исполнил обязательный долг каждого мусульманина.
Наконец, он не выдержал:
— Ты хочешь меня о чем-то спросить, Бахтияр?
— Только об одном, Мухйиддин-хаджи. Почему Аллах отказался помочь мне? Он меня отверг?
— Ты словно ребенок, которому не дали того, чего он хочет. Аллах не может отвергнуть тебя, только ты можешь отвергнуть Его. Если Он чего-то не дал тебе сейчас, то это не означает, что этого у тебя нет.
Я обреченно кивнул, в душе не согласившись с этим доводом. А он продолжил говорить мягким голосом, словно и вправду говорил с ребенком:
— Я расскажу тебе одну древнюю притчу, давно позабытую даже суфиями. Она о тех временах, когда человек не считал покорность высшим проявлением своей души, а бунтовал и соперничал с самим Аллахом. Эта притча об обладании и любви. Что вовсе не является одним и тем же. Обладание тешит нашу гордость, но и сеет страх потери. Любовь же не зависит ни от чего, она просто есть. Ее нельзя украсть, нельзя поломать, она лишь может уйти от человека сама или же остаться с ним до конца его дней.
Жил когда-то богатый человек по имени Али. Всего у него было вдоволь и даже больше того. Но сильнее, чем ко всем своим богатствам, он был привязан к любимой жене — Лейле. С ее именем он просыпался утром и с ее именем засыпал. Ради нее готов был на все —
