любовью. Да, человек наделен свободой воли, но не умеет пользоваться этим даром, сохраняя природное равновесие, зато может очень просто его разрушить. Может наступить день, не приведи Аллах, когда появятся люди, которые станут убивать всех вокруг не из мести, не от обиды, не для грабежа, но именем Аллаха. Они будут топтать могилы святых, утверждая, что им неизвестно, чей прах покоится под этими камнями, а значит и не нужно его почитать. Они станут утверждать, что всегда следуют учению Мухаммада, и что их вера — самая правильная. Они станут стремиться к смерти, отвергая тем самым жизнь — подарок Аллаха. Но и в смерти будут стремиться не к Его ногам, Милостивого и Милосердного, не к тому, чтобы лицезреть Его рядом и впитывать Его мудрость, а лишь за толпой гурий с единственным желанием погрузиться в разврат. Они назовут это раем.
— Когда же это будет? — с удивлением спросил я, не веря собственным ушам. — Разве такое может случиться?
— Человек слаб и легко поддается искушению. Он сам разрушает свою веру и огорчает Аллаха. Вот поэтому, мой мальчик, я всегда один. Не беру учеников, потому что боюсь увидеть, как некоторые из них, преисполнившись знаниями, заменят служение тщеславием и начнут творить безобразное. Не все, конечно, не все. Но и эта небольшая часть отяготит мою душу печалью. Нет, не подумай, я не боюсь кары за грехи, я боюсь лишь собственной совести. И еще знаю, что каждый человек несет ответственность за сохранение равновесия в мире.
— Но о каком равновесии ты говоришь? Разве мир не единое целое, которое возникло однажды и навсегда? У какого человека хватит сил сдвинуть этот мир?
Вероятно, я задавал слишком много вопросов, но слова Ибн Араби пробудили во мне жгучее любопытство, которое заставило меня впервые заметить связь вещей. И я получил ответ, который словно подытоживал его собственный взгляд на мир, взращенный долгими годами размышлений.
— Аллах — это Единое, но Он проявляется в бесконечном разнообразии. Каждый человек видит Его по-своему, и это не является ошибкой. Для того, чтобы вознести хвалу Аллаху, не нужны слова и не нужны ритуалы. Достаточно лишь чистого сердца и искреннего намерения. То, что имеешь ты в своей душе и сколько имеешь — то и посвяти Ему. Он никогда не потребует от тебя большего, чем ты можешь дать.
Он умолк. А я задумался, перебирая в памяти имена людей, которых повстречал в своей новой жизни. Я словно взвешивал их на мысленных весах — на одну чашу клал тех, кто, по моему мнению, был достоин награды, а на другую — остальных. И когда та, вторая чаша начала явно перевешивать, я понял, что Ибн Араби прав. И не лучше ли остаться в одиночестве, чем под влиянием дурных людей стать таким же как они?
Перед закатом шейх еще раз выпустил голубя, но тот снова вернулся ни с чем. Ночь мы провели в пустыне, завернувшись от холода в ватные одеяла, потому что решили не следовать с караванами, а продолжать путь в одиночестве. Я постоянно ждал от своего спутника какого-то чуда, словно считал его факиром. И чудо все-таки произошло.
На рассвете, сразу после намаза, Ибн Араби выпустил Хакима и тот улетел, трепеща крыльями. Однако быстро не вернулся. Мы уже прошли почтительное расстояние, но я не заметил в лице шейха ни малейшего признака тревоги, хотя был уверен, что в этот раз голубь уж точно пропал. Сам я сильно тревожился, хотя это была не моя птица, и я даже не успел к ней привязаться. Я всматривался в небо до тех пор, пока не заслезились глаза.
— Не смотри на солнце, — предупредил Ибн Араби. — Глаза сожжешь. И не тревожься так — он вернется.
Но я впервые почему-то не поверил ему.
И все-таки к концу дня, когда солнце уже заваливалось за горизонт, голубь вернулся. Он тяжело плюхнулся на плечо шейха и уронил в подставленную ладонь крупный лал. Его гладкая поверхность вспыхивала на солнце как догорающие угли.
— Драгоценный камень? — изумился я. — Где он его украл?
— Не обижай невинную птицу, — предостерег Ибн Араби, — я знаю, где он его взял.
— И мы вернем его хозяину?
— У этого камня нет хозяина. Тот, кому он принадлежал, давно исчез с лица земли. Помнишь, что я говорил тебе о символах? А камень — просто камень, мы продадим его в Мекке и купим еды. Хаким ответил на вопрос и больше нам ничего не нужно.
— Но я же ничего не понял.
— Я все тебе расскажу после хаджа. А пока не забивай голову и усердно молись.
Я немного обиделся, но не подал виду, лишь украдкой посматривал на своего спутника и удивлялся — его лицо светилось радостью. Было похоже, что он действительно что-то узнал о моей судьбе и просто решил меня немного помучить.
***
В Мекку мы прибыли на восьмой день зу-ль-хиджа, что уже было великим счастьем. Ведь все знают, что первые десять дней этого месяца являются самыми ценными для хаджа. Паломниками были забиты все караван-сараи и все постоялые дворы. Даже в жилых домах был занят каждый уголок, где только можно было прилечь. Я еще никогда не видел такого огромного количества людей на улицах. Мужчины все были в белом, и женские платья во всем этом белом потоке казались яркими цветами, распускающимися на заснеженных горных вершинах.
Увидел я и множество недужных и калек. Они там и сям мелькали в толпе. Особенно напугал меня огромный мужчина с жуткой физиономией, иссеченной багровыми шрамами. Он был похож на разбойника, но его свирепое лицо несло отпечаток какой-то умильной покорности. Вообще, такое выражение глаз я видел у многих, и оно мне было незнакомо. Казалось, что все эти люди ничего вокруг не видят, а их взоры обращены внутрь себя, где хранится хрупкий сосуд с водой, которую они боятся расплескать. Толкались же при этом нещадно, потому что узкие улицы Мекки не были рассчитаны на такую толпу. По улицам текли ручейки и реки из людского потока и дружно вливались в огромное море — площадь перед мечетью Аль-Харам.
Я сам едва не утонул в этом потоке и на мгновение потерял из виду Ибн Араби, который шел впереди. И уже готов был впасть в отчаяние, когда он вдруг ухватил меня за руку и почти силой утащил в какой-то переулок. Только тогда
