Ромашка вернулась с охапкой дров, когда Майкл уселся за стол. Сложила аккуратно у печки.
— Нужно поленницу подновить. Поможешь? Топором не убьешься?
Майкл кивнул, уплетая кашу, молочную, сдобренную топленым маслом, присыпанную сахарком. Объедение!
— Изголодал, путешественник? — Янина с шарканьем вошла в горницу, поправляя платок на пояснице. — Чего тебя к реке понесло? Предупредили же: будет гроза.
— Сбился с дороги, бабушка. Спасибо твоим котам. В подвал меня, правда, загнали…
Ромашка округлила глаза. Рассмеялась.
— Какой подвал, малохольный? — прищурилась бабка Янина. — Нет у меня никакого подвала, изба-то на сваях, у речки живу. В апреле разлив считай до Кунсткамеры. А в иной год и Дом цепляет.
Майкл посмотрел на бабку, вспомнил ее переписку с Власенькой: округлые буквы математички, привыкшей писать на школьной доске, против рубленых знаков Янины, угловатых и хищных, точно клыки. Так-таки нет подвала? Даже в Лоскуте, Янина Платоновна?
Бабка насупилась на эти мысли, сунула банку варенья под нос и с ворчанием полезла на печь, сетуя, что и дома покоя нету, в собственной заповедной избе.
— Опять что-то не так сказали, — махнула рукой Ромашка. — Бабушка обидчива да отходчива, не обращай внимания. Как себя чувствуешь, не заболел?
Тонкая ладошка прижалась ко лбу, от чего Майкл сразу вспотел. Раньше девочки его не замечали, а тут — вроде дружеская забота, а пробрало до мурашек. И скрутило внизу живота, и дыхание сбилось, как от удара.
— Малина работает! — улыбнулась Машка. — Пей чаек-то, потеть полезно. Да не засиживайся, в школу пора. Мне еще Веньке велосипед отдавать.
— Помнишь, вчера дядя Боря сказал, что эльфийку отпустили в палату? — лишь бы что-то сказать, буркнул Майкл, мечтая, чтоб Машка отдернула руку. Или оставила навсегда, измеряя Майклу температуру. — Наш уговор еще в силе?
— После школы пойдем обязательно! — захлопала в ладоши Ромашка. — Ты ведь со мной, заступник?
Майкл покраснел и уткнулся в чашку.
Машка накрутила косу на палец.
* * *
— Мама! Мамочка! — кричала Варька, уже не надеясь на брата. — Спаси, родненькая, огради!
— Твоя мама давно умерла, — нашептывал в ухо злорадный голос. — Она ведь попала в секту, ее изнасиловали и убили. И тебя хотели, да ты убежала, выбралась из комнаты вместе с братом.
Варька помнила этот размывшийся сон. Они с Ники прыгали в снег с третьего этажа. Бежали босиком по сугробам, тощие, полумертвые, все красные от маминой крови. Им повезло, подобрал дальнобойщик, довез детей до полиции. Потом — интернат, новый вой и ужас, пару раз возили на опознание. Один раз на кладбище к маме. Родственники от них отреклись, сказали, порча на детях и смертушка. Варька виновата в гибели матери, она выкрала деньги из кассы. А что она взяла? Пятьсот рублей! Капля в доходе секты. Брата побаловать в день рожденья, покормить в придорожном кафе у трассы…
— Цена твоей жизни — пятьсот рублей! — шипел навязчивый голос, выстуживал сердце под майским солнцем. — Нет смысла бежать и прятаться, пришло время платить долги. Выкупай жизнь брата и душу матери, принеси себя в жертву во славу князя!
— Нет, — Варька рвалась из чащи. — Я хочу к морю, чтобы дом и сад! И чтобы лодка под парусом! Разве много прошу? Отпустите! Я во всех альбомах рисовала море!
Она споткнулась о корень, упала, ободрала руку до крови. Где-то в кармане затерялся платок, его всегда подкладывал Ники. Девчачье дело, — приговаривал важно, — быстрые слезы да мокрые щеки! Без платка вам не выжить, сеструха!
Ники, любимый брат, родной человек в этом страшном мире! Где ты, куда пропал?
Голос шептал, но Варька знала: брат жив, он ее найдет!
Надо руку перевязать, не хватало получить заражение.
О том, что она вся изрезанная, исцарапанная, грязная, страшная, Варька старалась не думать. Только рука имела значение! Перевязать, непременно платком. Разум цеплялся за любую мелочь, чтоб не заглохнуть навеки.
Носовой платок отыскался в куртке, а в нем — памяткой о Николае — кусочек серебристого мха с поляны, прекрасного, как светлое волшебство. Варька всхлипнула и улыбнулась. Прижалась щекой к находке.
— Светлый ягель, лунное кружево! Огради, защити, укрой на полянке! — ласково попросила она. — Развей злые чары, пресветлый мох, исцели, возьми гниль и гной из ран!
— Ах ты дрянь! — зарычал кто-то сзади, прыгнул на спину, впился когтями.
Но Варька закрыла глаза и вдохнула запах родниковой воды, новой грибницы, весенних цветов, пробивавшихся навстречу солнцу.
Белое кружево, наряд лесной! Мама в детстве пела ей песни и читала вслух бабушкин травник. Мох — к богатству и к изобилию, им можно очистить болотную воду. В войну прикладывали, как антисептик, к воспалившимся ранам. Он выводит гной, чистит Тихий Лес. Там, где мох растет, гнили нет!
Серебро пропитало легкие, упало со звоном в сердце. Запекшиеся губы смягчились, с рук сошла краснота.
Они жили с братом на мшистой поляне, ели мох, собирали воду, выжимая ее, как из губки. Они были пропитаны серебром, а значит, защищены.
Варька встала на ноги, отряхнулась. Широко открыла глаза, надеясь оказаться возле палатки и почувствовать рядом Ники.
Нет! Вокруг был все тот же ельник, темный, лишайный. Гнилой.
Ее окружало тройное кольцо, огненное, кровавое. И кто-то стоял в отдалении, большой, холодный и беспросветный, скрипел, будто дерево или дверь, ведущая в иную реальность, с распахнутой настежь створкой.
* * *
В школе сразу начались неприятности.
Власелина вела первый урок, и вместо оценок за год класс долго слушал ее нотации о неумении отдельных личностей соблюдать элементарные правила.
Все привычно оглядывались на Веньку, рядом сидели Влад и Майкл, и, конечно, любой дурак понимал, что добром дело не кончится.
За год Майкл получил четверку, хотя итоговая работа оказалась одной из лучших. Но упрямая Власелина Аркадьевна, запросив на Большой земле результаты учащегося Михаила Лемехова, осталась им недовольна. Бал был снижен за отсутствие рвения. Класс притих и проглотил возмущенные вопли. Майкл отнесся к четверке стоически. Веник обрадовался трояку.
Дальше эстафетную палочку принял Аристарх Серафимович. Этот отчитывал лично Майкла, опять же, не называя имен. Мол, некоторые приезжие, не постигнув еще основ языка, великого и могучего, позволяют себе скабрезные надписи на священной монастырской стене! О чем думают эти личности, недозрелые и неразумные, используя компьютерный сленг и жаргон других недоразвитых личностей, Аристарху было неведомо, но горевал он изрядно.
В итоге Майкл был вызван к доске и морально распят, как озвучил Венька, за незнание жития Мефодия и Кирилла, прародителей старославянского и церковнославянского языков. По предмету Майкл схлопотал тройбан, хотя обучался без году неделя и для зачета выбрал английский.
Лишь Добрыня не стал выпендриваться. Приказал сделать шаг из строя всем участникам ночного конфликта, кратко высказал благодарность и наградил дипломами за помощь в поимке преступника. Как понял Майкл, Никита Добров подрезал дипломы в той типографии, где работал гнилой печатник. Поэтому после занятий они с Венькой и Владом собрали бумажки и сожгли от греха на заднем дворе, отчитав положенные заговоры.
На Ромашку все трое боялись взглянуть, даже спрятались в туалете для мальчиков на большой перемене. Сунули ей пакет с бутербродами, а потом изобразили боль в животе и прочие прелести расстройства желудка. Хладнокровный Влад не стал лицедействовать, поклонился Ромашке и пошел за друзьями. Терпеливо отсидел всю перемену на подоконнике в туалете, даже поделился фисташками, которые грыз непрестанно.
Но после уроков пришлось общаться.
— Вы идиоты! — сказала Ромашка, возвращая пакет с бутербродами, из которого не съела ни крошки. — Что вы устроили, дураки? Мало того, что собой рисковали, так еще заставили всю перемену выслушивать измышленья Варвары и ее распрекрасных подруг о том, как вас исключат из школы!
