— А сейчас ты с кем живешь, Венька? — не удержался Майкл.
— Да ни с кем, — беззаботно отмахнулся Свистун. — Формально числюсь за внучатым племянником, вроде как под опекой. Но потомку такой подарок негож, ни прибытку с меня, ни покоя. Не парься, Михей… Смотри-ка, молния!
В окне комбината сверкнуло, еще раз.
— Вижу его! — услышал Майкл зычный голос Тамары.
— Слышу его, — откликнулся Влад, свистящим шепотом, змеиным шорохом.
Он поправил очки и встал очень прямо, будто осиновый кол проглотил. Сумерки окутали его, точно плащ, колыхались, опадали складками. На фоне замкового комбината Влад смотрелся потрясно.
— К нам прорывается, гад. Укрылся в бумажную пыль и бежит.
— Добрыня, слева! — Тамарин крик.
Удар, еще один.
— Закрепить! Мне нужна минута покоя! — холодный приказ Власелины.
— Добрыня промазал! С ума сойти! — вслушивался Влад в колебания воздуха. — Зиночка гонит грозу. Еще пять минут, и пойдет чистый ливень: она забирает воду из озера. Эх, Ромашку б сюда, помогла бы!
— А мы на что? — возмутился Венька.
В светлом окне проявилась тень. Теперь и Майкл увидел печатника, подсунувшего им объявления. Кто-то длинный, сутулый выбил стекло, спрыгнул на битый кирпич.
— Он уходит! — заорала Тамара.
— Видим! — откликнулся Влад. — Венька, волной на два часа!
Веник среагировал моментально. Майкл еще соображал, какие часы и откуда, а Свистун уже рассчитал направление, развернулся и набрал в грудь воздуха.
Тонкий, режущий ухо звук взбудоражил округу, втянул в себя стылый ветер, впитал энергию всех колебаний, попавших в радиус поражения. Казалось, Венька раздулся в три раза, и стало нечем дышать, потому что в округе кончился воздух. А когда стало невмоготу, собранные воедино потоки выплеснулись наружу. Звука больше не было, только страх. И волна, тактильная, осязаемая. Майкл даже увидел краешек настоящего цунами из беззвучного свиста. Сутулого беглеца сбило с ног, ударило о стену, прижало. Полетели кирпичи, строительный мусор, тварь побило камнями, ветками, проткнуло арматурой, будто копьем. Майклу хотелось помочь, добавить, отомстить за себя и за Анечку. В ярости он поднял кулак и ударил, пусть не врага, а воздух… Вдруг он почувствовал, что усилил волну: его глупая выходка дополнила свист. Удар долетел до адресата, и сутулого сломало от острой боли, согнуло пополам, сокрушило.
Выпрыгнувший из окна Добрыня побежал к нему, не замечая ветра, ударил сам, от души, до хруста. Сутулый дернулся, пытаясь скрыться, вновь накинуть личину, схожую с кирпичной стеной. Но Влад зашипел, срывая покров, а Майкл повторил воздушный джеб. Добрыня прижал печатника, втиснул его в кирпичи.
Тут, наконец, из дверей комбината выбежала Власелина. Застыла, забормотала, замахала кусочком мела. Подвела черту под уравнением. Сутулая тварь осыпалась прахом.
А через миг началась гроза.
— Бежим, — опомнился Венька, сверкая глазами почище молний. — Вот это битва, эпос во мраке! А теперь валим, пока не поймали!
Они дружно развернули велики и помчали, путая след. Будто кто-то еще умел так свистеть. Или шипеть по-змеиному.
— Как красиво его решила! Раз — и нету гнильца!
— Красиво. И нас порешит. Давайте-ка врассыпную!
— Кто же знал, что так обернется? — философски заметил Влад, выкручивая руль налево.
Майкл повернул направо, уже плохо различая названия улиц. Призрак разгневанной Власелины гнал его прочь по скользкой дороге, с риском сломать себе руки-ноги или лишиться колес. Смутно он помнил историю мамы, знал, что должен искать укрытие, но не мог одолеть глупую панику.
Улицы все время вели под уклон, наконец, Майкл понял, что едет к реке, что еще немного, и он рухнет в воду, там его закрутит, запутает, и он вылезет на берег в Тихом Лесу. Картинка мелькнула такая четкая, что он развернул велосипед, резко нажав на тормоз, и замер на месте, боясь шевельнуться в упавшей на голову кромешной мгле.
Лил дождь, осязаемо плотный, мимо сновали какие-то тени, шустрые и холодные.
Майкл не мог понять, где оказался. Кто-то путал его, заманивал. Кликал по имени маминым голосом. Только мама очень давно не называла его Мишуткой. Она сразу одобрила имя Майкл, едва сын его выдумал, как защиту. Будто иностранное назвище и вправду было хорошим щитом. От всех воспоминаний Затишья. От вытканных для него путей. Так что Майкл не верил голосу мамы.
Мокрый, как водяной, продрогший, он увидел в ослепляющей тьме горящие алые точки, попятился, оступился, не зная, что делать, куда бежать, но готовясь сражаться с неведомым злом, с проникающей в нутро красной гнилью. Потом раздался истошный вой, шипение и удары лапами. Остро запахло вымокшей шерстью. Алые точки погасли, сменились крапивно-зелеными. Рядом вспыхнули тигрино-желтые. Еще огоньки и еще, болотные, вездесущие.
«Кошачьи глаза! — догадался Майкл. — Коты выведут, нужно идти за ними!»
Он пошел, куда звали высверки глаз. Их становилось все больше, вскоре они окружили Майкла, и как будто стало светлее. Конвоиры его шипели и взвизгивали под хлестким ливнем. Но не отставали, не оставляли, заметали хвостами следы. Он сделал пару шагов, цепляясь за руль велосипеда, будто за оберег, за волшебный меч-кладенец, наткнулся на забор, нащупал калитку. И различил отблеск лучины в низком окне избушки.
Застава! Он доехал до самой Заставы! Его вывели из мрака коты Янины! Как он не свалился в Тишинку? Как вообще не свернул себе шею в панике?
Майкл вздохнул, прочищая горящие легкие, и, стараясь не отстукивать марш зубами, шагнул за калитку, прошел по саду. Прислонил велосипед к мокрой яблоне и вслед за котами пробрался в дом.
— Бабушка Янина! — крикнул из сеней. — Бабушка Янина, приютите на ночь!
Тишина. Скрип половиц. Шелест капель, стекающих с Майкла. Грозное шипенье котов. Кто-то прыгнул ему на спину, вцепился когтями в тонкую куртку, оцарапал кожу до крови. Кто-то кинулся под коленки, подбил, скотина шерстистая, еще и куснул. Майкл скинул с шеи мокрый комок, норовящий вцепиться в ухо, споткнулся о другого кота, пошатнулся и завалился в горницу. Пола не было. Половицы скрипели, тканые коврики парили в воздухе, а под ними была черная бездна, в которую Майкл угодил всем телом, всем выросшим медвежьим весом.
Он упал на мягкое и шуршащее, будто в кучу осенних листьев. Полежал, наслаждаясь сухостью и теплом. Иллюзией безопасности. Хотелось спать. До отупения, до вывернутой зевотой челюсти. Но паника не сдавалась, скручивала нервы тугим жгутом, играла на них, как на струнах, перетянутых нерадивым мастером: того и гляди, порвутся.
— Бабушка Янина! — позвал Майкл в темноту. — Где вы, Янина Платоновна?
Едва заговорил, стало светло, будто голос его запустил заклятье. Зажглись огоньки в масляных плошках, затеплились сосновые лучины в светцах, коптя потолок, высокий, каменный, с округлыми расписными сводами, будто в древнем монастыре.
В нишах стояли чучела и книжные стеллажи, современные, из ДСП, но захламленные артефактами. Черепа неведомых тварей, с заостренными клювами или рогами, удлиненные, вправленные в серебро. В отдельной шкатулке — клыки звериные вперемешку с человеческими челюстями. Кости, склянки, тигли и камни, драгоценные и простые булыжники. Кресты с кладбища, травяные пучки, подвешенные к верхним полкам. На столах по центру — реторты и ступки, сморщенные от сырости фолианты, переплетенные в черную кожу. Какие-то трубки, горелки. Колбы с реактивами, порошки. В вазе букет засушенных рук, судя по всему, оторванных.
Настоящая алхимическая лаборатория.
На стене надпись фломастером, почерк Власеньки: «Наука есть жизнь!»
Ниже приписка углем, явно рукой Янины: «Лишь вера творит чудеса!»
«Чудо — правильная формула, так-то».
«В основе всего — природа».
«Знание, между прочим, сила».
«В начале было слово, красавицы, жаль, вы об этом забыли!»
Последнюю строку приписал Аристарх, и ее перечеркнули обе блогерши.
Настоящий чат! Все, как положено: и пререкания, и дизлайки.
