по караванному пути — совсем недолго, но потом мне пришлось сойти с него и выбрать другое направление. Если кто-то спросит, как я узнал, куда надо идти, то на этот вопрос мне легко было бы ответить. Семечко жгло и пульсировало на моей груди только тогда, когда я был на правильном пути; но стоило лишь сделать шаг в сторону, как оно тут же умолкало и остывало. Поэтому мне не приходилось блуждать среди барханов и терять силы, мой проводник находился всегда со мной. Вначале я каждый день подбирал кусочек песчаника и клал его в мешок, для того чтобы узнать, сколько дней мы уже идем. Но потом мешок сделался настолько тяжелым, что я выбросил из него все камни, подумав, что к концу путешествия Ханым просто свалится без сил под его тяжестью. Нам следовало беречь силы — и ей, и мне.
Через много дней мы набрели на оазис, и это оказалось очень кстати — запас воды, который я экономил как мог, подходил к концу. Я ослаб и Ханым едва волочила ноги. Поэтому я решил остаться у воды на несколько дней. Водоем был невелик и казался небольшой лужей, питаемой подземным источником. Вокруг росло несколько финиковых пальм с гроздьями перезревших плодов. Стволы пальм до самой земли укутывали отмершие листья — серые и хрупкие, сплошь покрытые небольшими дырами, возле которых деловито сновали и кружили черные насекомые, похожие на шмелей, но гораздо крупнее. Они громко жужжали, словно огромные осы. Я не рискнул бы влезть на такое дерево, чтобы добыть горсть желтых плодов. Да это и не понадобилось: под ногами валялись тысячи коричневых фиников, превратившихся под солнцем во вкуснейшее сладкое лакомство.
Совсем рядом я увидел пару газелей, спустившихся с ближайшего бархана на водопой, и понял, что эти животные никогда не видели человека. Они спокойно тянули воду, расположившись совсем рядом со мной. Было похоже, что им не приходилось сталкиваться с человеческой жестокостью, и никто никогда на них не охотился. Что означало только одно: этот оазис никому неизвестен, никто никогда через него не проходил. Желая подтвердить свою догадку, я принялся внимательно осматривать все вокруг. Часто, караванщики, покидая оазисы, оставляли какие-то вещи — разбитую посуду, стоптанные башмаки... Но здесь не было ничего, не было человеческих следов. Только толстый слой сухих пальмовых листьев, превратившихся в труху.
Второй оазис мы обнаружили также случайно. Он был побольше, и кроме пальм здесь выросло множество других деревьев и трав. Но место отличалось не только величиной. В этом кусочке рая я обнаружил следы человеческого присутствия. Возле воды валялась глиняная чашка, а чуть подальше росло персиковое дерево, которое само по себе уж точно не могло бы вырасти в этой местности. Кто-то принес с собой персик и выбросил косточку. Если чашку и персик оставил один и тот же человек, то случилось это никак не меньше пяти лет назад. Но ничего больше я как ни пытался — не смог обнаружить. Чашку я взял себе. И не потому, что падок на чужие вещи. Просто мне показалось, что так я прекращу ее сиротливое одинокое существование. Мы принадлежим Аллаху, создавшему нас. А то, что создано человеком, — принадлежит человеку, потому что никто другой не сможет этим воспользоваться.
А потом потянулись пески, почти без проблеска жизни. Блеклое голубое небо, оранжевые барханы и унылый путь — вот и все, что я видел. И даже начал верить, что вся земля теперь такая, что произошли неведомые мне беды, ураганы, землетрясения, и людей больше не стало. И только мы с Ханым, защищенные песками, укрылись от карающей длани Аллаха. Мои опасения начали подтверждать и случайные находки. Однажды я заметил какой-то большой круглый предмет, торчащий из песка, и подумал, что это какой-то странный камень, оказавшийся не на месте. Но, когда я подошел ближе и осторожно прикоснулся к нему ногой, то обнаружил не камень, а человеческий череп, туго обтянутый черной высохшей кожей. Привыкший ко всякому, я не испугался, хотя и почувствовал странный холодок в спине. Но таких находок становилось все больше. Мне попадались и крупные кости, и высохшие ладони, а однажды я увидел целый скелет, привалившийся к бархану и похожий на путника, решившего передохнуть. А потом мне начали попадаться целые скелеты, которые были похожи на людей, застывших в движении.
Чем ближе я подходил к своей цели, тем чаще попадались такое находки. Возможно, что где-то в песке сохранились и какие-то их вещи или драгоценности, но я не посмел даже и пытаться что-то найти. Да и к чему отягощать себя ненужными вещами, когда сам находишься на краю гибели? К тому же они лежали возле своих хозяев, а не были брошены. Я не знаю, существует ли загробная жизнь, — что бы об этом ни говорили. Знаю только одно, что оттуда никто не возвращался, поэтому живые люди могут об этом только догадываться. А я никогда не был склонен верить лишь на слово, и вообще не умел верить в то, чего не видел сам. Возможно, я плохой мусульманин, но что можно с этим поделать, когда кувшин моих знаний сдобрен лишь каплей веры. Верю ли я в существование Ирама? Вряд ли. Но лишь доля веры и сомнений ведут меня через эту пустыню, хотя я готов и к разочарованию.
***
Но я нашел его. Сначала меня оглушила тишина — семечко, до этого момента стучащее мне в грудь, вдруг умолкло и остыло. В ту минуту я бормотал молитвы и поэтому не сразу заметил, что остался один, без проводника и без поддержки. Такое иногда случалось, если мы сбивались с пути, но стоило лишь покрутиться, как стук возвращался и указывал направление. В этот раз все было иначе. Сколько я ни кружил на месте, но звуки не возвращались. В конце концов я понял, что стою не на зыбком песке, а на твердой поверхности. Это была широкая каменная кладка, уходящая в обе стороны, похожая на вымощенную дорогу. Впереди прямо из песка торчали какие-то возвышения, напоминающие верхушки минаретов или колонн. И тогда я понял, что нашел таинственный город, только он мертв и съеден пустыней. Путь был закончен, и он ни к чему не привел.
Я стою на городской стене Ирама и знаю, что назад пути нет, а впереди все те же пески, не сулящие ничего, кроме смерти. Делать нечего, идти некуда, но раз уж я здесь, то покорно принимаю смерть, раз так решил Аллах. Возможно, город
