Господин Бербелек поднял руку. Разбойники ели, смеясь и разговаривая, один отошел опорожниться. Стрелки ждали в шеренге; Н’Зуи — присев на корточки в траве, будто окаменев. Тишина над саванной. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать; хорошо. Он поднял кераунет к глазам, нажал язычок спуска. Гром — и сразу же еще четыре. Сразу поднял второй кераунет, даже не глядя, упала ли его цель. Военный крик Н’Зуи — протяжный, звериный рык, коий не в силах издать человек цивилизованной морфы, — разодрал ночь. Дождь куррои пал на бандитов с обеих сторон, из-за северного и южного края скалы. Никто не вскочил, никто не убежал. Негры выросли вокруг огня, будто из-под земли — воздетые щиты, острия куррои над щитами. Господин Бербелек махнул рукой в сторону скалы. Подхватив первый кераунет, побежал за разгоняющимся резервным отрядом.
Согласно приказу, раненых не добивали. В живых оставалось четверо разбойников, один негрской морфы, один полукровка, двое эгиптян. Н’Зуи сдирали с побежденных все, что могли содрать: оружие, одежду, украшения, с мертвых и живых — без разницы. Господин Бербелек приказал перенести четырех окровавленных нагишей под скальную стену. Те стонали и ругались. Негру куррои воткнулась в живот, внутренности вываливались из раны, при каждом вздохе та раскрывалась все сильнее.
Н’Зуи разожгли костры, привели животных, начинался праздник, песни, танцы и схватки за добычу. По приказу Иеронима, Н’Те послал в саванну четверых охранников.
Белые же сгрудились под скалой.
— Что мы с ними сделаем? — Авель оглянулся на стонущего негра. — Этот не доживет и до рассвета. Может, возьми мы с собой Мбулу…
— Нужно было их сразу добить, — пробормотал нимрод.
— За некоторых из них назначена высокая награда, — сказал господин Бербелек. — Трупы не сохранятся пару месяцев, но живых можно довезти.
Завия хрипло рассмеялась.
— Их предыдущие жертвы или семьи жертв заплатят даже больше, по крайней мере, за предводителя.
— Верно, но как их отыскать? — вздохнул Тобиас. — Полагаешь, они признаются? А если разберутся в ситуации, то каждый будет говорить, что он и есть этот самый, как там его, Кафар.
Господин Бербелек кивнул Попугаю.
— Объясни ему, — указал подбородком на черного разбойника, — что, если представит нам своих приятелей, мы избавим его от мучений. Но если солжет нам — запросто сумеем их еще и продлить.
После чего оказалось, что Ходжрик Кафар и вправду жив — это один из эгиптян, тот, что с простреленным левым плечом. А кроме того, награда назначена еще и за полукровку, Гуча Ласточку.
Завия присела рядом с негром, приложила ему пальцы к шее. Тот перестал стонать, потерял сознание, умер.
Оказалось также, что Ходжрик прекрасно знает греческий (чего, впрочем, от эгипетского гвардейца можно было ожидать). Едва его выпотрошенный товарищ простонал их имена, Ходжрик принялся ругаться и проклинать своих несостоявшихся жертв.
— Лучше созерцай свое счастье в молчании, — посоветовал ему господин Бербелек. — У тебя впереди еще несколько месяцев жизни.
— Думаете, я не сбегу от вас? — рычал за их спинами Ходжрик, обнажив кривые зубы и дергаясь в узах. — Думаете, не сбегу от слепых псов Гипатии? Убегал трижды, убегу и в четвертый! Вы поедатели падали, вы моровые мухи! Я и не таких, как вы! Говно будете жрать по одному моему слову, говно! Продам ваших женщин, съем детей, буду жечь вас, член за членом! Никуда не сбежите, нигде не скроетесь. Знаю ваши имена! Бербелек! Лотте! Амитаче! Вероний! Лятек! Рек! Знаю вас! Не будете в безопасности! Через год, через два Ходжрик Кафар — в ваших дверях — говно, говно, говорю же! Я помню! В четвертый раз! Хотя бы и руку мне пришлось себе отгрызть!
Господин Бербелек повернулся и перерезал ему горло.
— Убедил меня, — сказал он в ответ на удивленный взгляд спутников, осторожно отирая извилистое острие халдейского кинжала.
* * *
До руин Марабратты оставалась еще пара недель дороги, и, пока Африка с избытком жертвовала нормальными зверьми, проще было застрелить куду, чем какого-нибудь небывалого какоморфа. Через три дня после инцидента с похитителями Алитэ убила своего первого зверя, молодую тапалопу. Ей как раз не сопутствовали ни Зайдар, ни Завия, выстрел оказался нечистым, тапалопу пришлось добить своим куррои воину Н’Зуи. (Господин Бербелек приставлял воинов к каждому охотнику, отъезжающему от каравана.) В результате все оказалось весьма неэстетично: много крови, паршивая рана, конвульсивно отползающая в колючие кусты тапалопа, задняя нога почти оторвана, негр, бьющий крючковатой палицей, заржи слетаются уже на липкий от крови труп, удушливый смрад.
Вечером тапалопу съели. Алитэ не отказалась от мяса, но и не выказывала гордости своим первым охотничьим успехом. Господин Бербелек решил попросить Ихмета, чтобы тот несколько следующих дней брал Алитэ с собой на охоту, в горячем антосе нимрода девушка быстро утратит антипатию к крови и отвращение к убийству, позабудет о свойственных цивилизованным людям представлениях о смерти.
— А говорят: благородное развлечение! — кривилась Алитэ, стирая с губ жир. — Просто стреляю и убиваю.
— Погоди, пока встанешь против льва или мантикоры.
— И что тогда?
— Не попадешь — погибнешь сама.
— Ну и что с того, если еще и опасно?
— Именно поэтому охоту называют благородным развлечением. Человек малый не понимает, что за смысл подставляться под смертельный риск, переламывать свой страх и слабости, испытывать предел своих способностей. Но аристократы — именно потому и аристократы.
Алитэ продолжала кривиться. Уголком льняного платка стерла жир с груди.
— Но это так… отвратительно. Пфу!
— Неважно, каково оно есть; важно, как на это смотришь. Все возвышеннейшее вызывает отвращение у тех, кто ползает в пыли и глядит из грязи: рождение, смерть, любовь, победа. Когда человек приходит в мир — ты видела эту гнусность грязной физиологии? Когда уходит — нет цветов, поющих птичек, чудесных запахов и звезд на небе, люди не умирают с улыбкой на устах. Когда тела соединяются — снаружи видишь только их и то, что телесно. А когда побеждаешь — всегда есть и побежденный, тот отвратительный, на кого ты и взглянуть не можешь.
— Потому что не могу. Что поделать, если — отвратителен?
— Это теперь; но думаешь, какоморфы умирают красивей?
Первого какоморфа Сколиодои они повстречали за неделю до Сухой Реки. Более-менее явственные знаки деформации флоры они видели уже давно. По правде, первым заметил это Гауэр Шебрек. Вавилонский софистес был явно не расположен к охоте, куда больше его интересовали фауна и флора Африки в естественном состоянии — живые и не деформированные человеком. Он выезжал в саванну с книгами и альбомом для эскизов во вьюках. Вечером возвращался, набив их доверху — листьями, цветами, плодами, — альбом же полнился рисунками того, что невозможно упаковать во вьюки. Его шестипалые руки чертили углем с удивительной точностью, аккуратными штрихами. Подле костра, в кругу фургонов те рисунки часто ходили по рукам, все удивлялись и комментировали. Шебрек не был художником, стыдящимся своих работ, впрочем, он и не выпячивал свой талант. Алитэ и Клавдия упросили его сделать их портреты; потом второй и третий — он набрасывал по эскизу каждый вечер. Зенон в рамках галантного флирта выкупал их у вавилонянина за символические суммы.
Гауэр Шебрек хотел написать книгу на основании наблюдений во время джурджи — «Ботаника несовершенная в свете Африканского Искривления». Господин Бербелек толком не знал, что о нем думать. Когда б Шебрек и вправду был шпионом Семипалого, как утверждал Панатакис, он все равно действовал бы именно так — изо всех сил поддерживая свою легенду и при любом случае пускаясь в научные рассуждения.
— Существуют две естественные теории, что пытаются описать и упорядочить мир сущего: так называемые зоология и ботаника совершенные и несовершенные. Обе, конечно же, опираются на аристотелевские утверждения о неизменности видов и на дефинирующие классификации Стагирита. Перфекционисты упорно настаивают, что движение к энтелехии, Форме, что наиболее полно воплощает предназначение данной Субстанции, присуще и природе в целом. А значит, любые виды, как реализация окончательных Форм, сами в себе неизменны, меняются лишь количество и варианты видов, актуализированных на данный момент времени, от менее совершенных ко все более совершенным. Работы текнитесов флоры и фауны в целом подтверждают эти суждения, поскольку обычно морфируются виды все более и более полезные, а не бессмысленно хаотические, ибо человек совершенней всего, что он к себе притягивает. Взгляните только на эти колбасные деревья. Некогда они размножались опыляемые нетопырями. Теперь эту функцию взяли на себя ифриты, выморфированные для чего-то совершенно иного; но, поскольку высшее совершенство оказалось достижимым, Форма была исполнена. Или взгляните на алоэ. В антосе Иллеи оно преморфировалось с изменениями не только лечебными или приятными глазу — взгляните на эти цветы, разве они не прекрасны? — но также и весьма питательными. Естественная телеология Вселенной исключает движение к хаосу. Но вот что говорят имперфекционисты: если уж все Формы, все виды определены заранее, и текнитесы просто движут Субстанцию от вида к виду, от Формы к Форме — все ближе к их антосу, — это значит, что должны существовать также — потенциально, неактуализированными — и виды, более близкие к хаосу и пустой гиле. Отчасти это следует из Доказательства Самозарождения Теофрастова трактата «О причинах в мире растений»: если сперва был единственно хаос материи неоживленной, а теперь жизнь несомненно существует, то акты самозарождения должны случаться по сю пору: живое спонтанно рождается из мертвого. Все, что только мог бы выморфировать самый безумный текнитес, уже существует в потенции. Вопрос лишь в том, можно ли актуализировать именно такую телеологию «искривления», что движется куда-то в сторону от совершенства, а то и противоположно ему? Софистесы обоих направлений ссылаются на классические труды, от Аристотеля и Теофраста до Флорена, Провего, Борелия и Ульрика Физика. Впрочем, может, это один из тех вопросов, в коих Стагирит и его интерпретаторы неправы. Потому надлежит внимательно исследовать природу. Всякую растительную и животную Форму — прописать под genus proximus и очертить ее differentia specifica, а также сориентировать ее на оси совершенства и цели. Когда бы подтвердились сообщения охотников и рассказы дикарей о деморфах Сколиодои, это был бы довод, который перфекционисты не сумели бы опровергнуть.
