- Абонент не отвечает, или временно недоступен, - через положенное время сообщила ей девушка-робот.
Уэсли не хочет разговаривать? Нет, если бы он услышал звонок, взял бы трубку. Хотя бы для того, чтобы подтвердить окончательность своего решения. И сотового оператора тоже вряд ли стоит винить...
Просто все дело в том, что уже поздно. Уэсли сделал свой ход, продолжил игру. И уже нет возможности объяснить ему, что первый из одиннадцати параллельных миров - не в тюрьме Лабрисфорт, а в нем самом, в его собственном разуме, в его душе. В его, или ее, Патриции, или кого угодно другого. Тюрьмы придуманы и построены людьми. Любая диктатура, любой фанатизм, все кошмары и все ады придуманы и созданы людьми. Только будучи придуманными и созданными, они обретают собственную жизнь и начинают порабощать своих создателей.
Поздно. Она не сможет предупредить Уэсли, что он отправился вовсе не в предпоследнее, а в самое последнее, одиннадцатое путешествие, от которого предостерегал его Грэгори Пинго.
Закрыв зеленую тетрадку, Патриция на задней стороне ее обложки повторила рисунок, виденный в комнате Полли - два соединенных между собой треугольных "лезвия" - очень схематичное изображение топора. Все просто: две половинки, ты и твое отражение, страх и способность бояться, страх и трусость. Это раз.
Два - еще один чернильный "топор" на зеленой бумаге (ха-ха, его можно было бы принять за рисунок банта - такие "бантики" дети пририсовывают на голову человечкам, если хотят изобразить девочку). Снова - ты и твое отражение, светлая половинка и темная (закрасим одну сторону банта - тьфу ты, одно лезвие). Ты - и твое личное чудовище, твой страх, который порождает жадность, жажду власти, стремление к превосходству, ненависть, уныние и прочие "радости".
Уэсли не сильно ошибся, считая темную силу, с которой ему довелось столкнуться, объективной. Но не ошиблась и Патриция, усомнившись в ее объективности. Все так: это вполне реально существующий враг, но находится он не снаружи, а внутри.
Патриция пририсовала обоим "топорам" рукоятки.
Да, от этого не отвертеться. Ты вынужден бояться своего страха, вынужден вечно бороться со своим чудовищем, ведь вы с ним - два лезвия одного топора, у вас на двоих всего одна рукоятка - ой, то есть, одно тело.
Вечно бояться и вечно бороться. Если только...
Три. Начертим последнюю "бабочку девочки Полли". И ударимся в высокие материи...
Или - нет, лучше не надо. Лучше просто вспомнить, что сказал однажды Кристофер Бэлисонг, близкий друг семьи Райсов, человек, которого Патриция всегда очень уважала.
Это было давно. Пат Райс тогда еще не закончила школу, носила рваные джинсы с тяжелыми металлическими цепочками, ботинки на протекторной подошве и черные майки с надписями "Nirvana" и "Sepultura". И ужасно любила порассуждать, а иногда и поспорить о философских вопросах. Но рассуждать и спорить - вот беда - было особо не с кем. Отца занимала работа, маму - домашние дела, у друзей имелись другие интересы, а Сибил, стоило ей услышать что-то, что было вне ее понимания, не долго думая обзывала младшую сестру дурой и психопаткой. Поэтому и получалось, что только с Крисом, когда тот находил время заглянуть к Райсам, Патриции удавалось отвести душу. Случалось это не так-то часто, но если случалось, Кристофер слушал внимательно, серьезно - но не чересчур. Если у него была другая точка зрения, он прямо говорил об этом. И, если Патриция ждала объяснений - объяснял, а не отделывался отговорками вроде "когда повзрослеешь, сама поймешь".
Одно время ее постоянно тянуло обсуждать тему добра и зла. Выслушав, не перебивая, очередной долгий монолог, Кристофер заметил, что все это, конечно верно, но "по большей части добро и зло существуют только в наших головах".
- Нет, постой, - тут же запротестовала Патриция. - А если я сейчас возьму камень и пойду кого-нибудь прибью - это что, будет только в моей голове?
- И в наших делах, - дополнил Бэлисонг свое замечание. - Что, в сущности, одно и то же, потому что мысль о том, чтобы совершить то-то и то-то появляется в твоей голове. Даже если ты действуешь спонтанно, не слишком осознанно - все равно твой разум прилагает к этому свою "руку".
- По-твоему, вне человеческих мыслей и человеческих дел совсем нет ни добра, ни зла?
- Примерно так.
- Но... там же вообще ничего нет! Ну ладно, может, не совсем... Природа, животные - они существуют сами по себе, независимо от нас. Но если я смотрю на этих птиц, - она кивнула на голубей, клевавших зерна возле цветочной клумбы, - на небо, на деревья - все это уже в моих мыслях. Или в твоих, если смотришь ты.
- А если смотрю не я и не ты?
- Выходит, кто-то другой?
- А если убрать "кого-то" и оставить "смотрю"?
- Так не бывает!
- Нет, тут я бы не согласился. Вне наших мыслей и наших дел нет только нашего "я". Но, по-моему, это вовсе не страшно. Как раз наоборот. Тебе не кажется, что настоящая жизнь лишь там и начинается, где никакого "я" нет?
После того разговора Патриция долго ломала голову над словами Кристофера. Полезла в книги, потом отложила книги. Думала еще, собралась в следующий раз поспорить. Потом передумала спорить. Пришла к какому-то выводу. Но со временем - через долгое время - обо всем этом забыла. Так же, как забыла о медальоне Полли Пинго.
Но теперь это "вне" и "там, где нет никакого я" всплыло в памяти с поразительной ясностью. И Патриция написала в одной половинке нарисованной "бабочки" слово "я", а другую оставило пустой.
Вот оно. Только это и есть настоящая бабочка, а не двухлезвийный топор, как два первых рисунка.
Там, где нет "я" - нет ни жадности, ни ненависти, ни стремления к превосходству. Потому что нет источника, который порождает все это. Там нет страха, потому что нет цели, в которую он может ударить. Значит, только оказавшись там, на другой стороне, "вне" - можно преодолеть свой страх. Выйти за его пределы. Победить без борьбы.
- Пожалуйста, пойми это, пойми, - шептала Патриция, глядя на изрисованную бумагу. - Ты должен. Ты должен.
Но это ведь так трудно...
Она сидела, уперев локти в стол и уронив на ладони голову. Пальцы обеих рук ерошили длинные светлые волосы.
Это трудно, потому что дорога на ту сторону лежит мимо драконьего логова. И чудовище обязательно выползет и преградит твой путь. И гораздо проще начать сражаться с ним привычными, знакомыми методами, пытаясь загнать обратно во тьму - чем признать одну-единственную правду.
Новое обличие
- Пожалуйста, Джим, не отходи слишком далеко. Если я начну топтаться на месте, как идиот, все сразу будет понятно. Они и без того наверняка удивятся, что эта чертова скала стала пользоваться такой популярностью. А если еще взглянуть на нее захочет слепой... Не поймут.
- Я тоже не понимаю, Уэс, - сказал Арнон, останавливая машину. - Только дело не в слепоте... А вот просто - не понимаю, зачем тебе это надо, и все. Но - помню, помню - я обещал не задавать вопросов.
- Вот-вот. Желательно, чтобы на лодочной станции их тоже не задавали.
- Да ладно тебе. Не все им равно - кому, зачем и куда. Главное - ты отвалишь бабки за аренду катера. И сезон еще не закрыт, плыть можно. А остальное их волновать не должно. Кстати, если не хочешь усложнять себе жизнь, держись за мою руку. Мне плевать, если эти лодочники решат, что мы с тобой педики. Или тебя это смутит?..
Арнон пытался шутить, но на душе у него делалось все тяжелее. Чувство было такое, что все повторяется, и он снова бросает друга одного, отступает в сторону, как в истории с тюрьмой. Неважно, что Уэсли сам так решил, неважно, что он, Джим, ничего не мог изменить - он же и не пробовал... Не попытался даже после того как открылись все аферы Саммерса.
- Нет, дорогой, меня это не смутило бы. Но тогда получится совсем странно: ведь мы бы должны плыть вместе - романтическая прогулка и все такое...
Арнон через силу улыбнулся. Он знал, что предлагать это бесполезно - но все-таки сказал:
- Если хочешь, поедем вместе. Изобразим романтическую парочку. Обещаю не быть слишком настойчивым.
- Ну да, так я тебе и поверил, - Уэсли ткнул друга кулаком в плечо. - Всю жизнь подозревал, что женитьба для тебя - только прикрытие. А если серьезно, Джим - я понимаю, почему ты это говоришь, и спасибо тебе еще раз за все... Но - так не получится, нет. Мне лучше бы вообще быть одному, но без капитана-то никуда не поплывешь... В общем, сейчас выручи меня, чтобы на станции никто не понял, что я - слепая мышь.
Джим постарался не подвести. Шагал рядом, иногда как будто случайно задевал за рукав Уэсли, передавал ему то деньги, то телефон так, что эти жесты, не привлекая постороннего внимания, становились для него ориентирами. И в конце концов все получилось, как Флэш и задумал. Прокатчик посмотрел на двоих подошедших парней - темнокожего в солнечных очках и белого - тоже в очках, но обычных, прозрачных - довольно равнодушно. Если и удивился странной прихоти посетителя - а водную прогулку в холодную осеннюю погоду, де еще с утра в будний день иначе, как странной прихотью, не назовешь - то виду не подал. И уже через несколько минут Уэсли благополучно очутился в катере. Джим напряженно следил за движениями Флэша, когда тот устраивался на пассажирском месте - внутри катера как-то помочь ему уже не было возможности. Арнон не мог не заметить чрезмерной осторожности и медлительности этих движений, что так не свойственно было Уэсли прежде. Но другие не знали, что ему было свойственно и что нет, да и не присматривались особенно. Спустя еще немного времени катер отплыл, Джим покинул пристань и вернулся к своей машине - ждать, как и обещал.
