— Ну, давай… Пусть их души попадут в рай, пусть им там будет тепло и уютно.
— Да… Пусть…
Вышли на балкон. Закурили. Утренняя свежесть потихоньку начала рассеиваться. Зачинался день, обещавший быть жарким. Быть может, даже знойным — на небе ни тучки, ни ветерка. «Небо свободно, путь открыт, — подумал Сергей, — вот бы и мне туда, вслед за ними, в занебесный платоновский мир, где обитает настоящая красота, где покой и радость навеки! Стоит только наклониться вперед…» Голову наполняла приятная легкость, все кружилось в вальсе, но уже не было понятно, что именно кружится — ни образов, ни воспоминаний — просто кружение, а чего — неведомо. И от этого было легко и спокойно, снова приближалась нирвана, но все испортило чье-то потряхивание…
— Сережа, ты меня слушаешь или нет?
— Да… А что?… — возвращаясь обратно, в грустную «реалите», откликнулся Костров.
— Я говорю, что надо жить, понимаешь? — во весь свой командный голос произнес Свешников. — Надо жить! У тебя все впереди. Поначалу будет тяжело, но поможем. Женишься вот…
— Да, разве я против… Конечно, буду жить. Все в порядке.
— Ну, и хорошо… А то смотришь наверх, будто там мёдом намазано, а ногами все к перилам тихонько продвигаешься… Не хорошо это, не по-христиански!
— Ну, дядя Вова, вам надо следователем работать с такой проницательностью… Но за меня не беспокойтесь, от суицида мне сделали прививку и мне эта болезнь не грозит… Вы лучше расскажите про аварию…
— Прививку? Что-то я про такие прививки впервые слышу. Это ты о чем, крестничек?
— Да это я о философии, конечно. Это так уж иногда выражаюсь… образно, так сказать… Мы ведь все философы любим поразмышлять, подумать о том, о сем… И вот когда я однажды спросил себя, — наверное, с год назад это было, — в чем состоит самое важное и главное из всего того, что я получил на филфаке МГУ, то с удивлением обнаружил, что это истина о любви к жизни. Она так примерно звучит: «Как бы не было тяжело — надо жить, жить во что бы то ни стало! А самоубийство ничего не меняет, ничего не решает!»
— Неужели там, в Москве, вас и этому учили?
— Учили, но не прямо, как бы между строк, и не столько педагоги, сколько сама философия…
— А я читал — кажется, в «Московском комсомольце» была статейка пару лет назад, — что среди студентов-философов уровень самоубийств в пять раз выше, чем в среднем по студенчеству. Почему-то тогда сразу о тебе подумал — ты тогда только-только на службу пришел…
— Да вранье всё это, дядь Вова! Поверьте мне — за пять лет, что я учился, у нас на факультете ни одного самоубийства, ни единой попытки суицида, особенно на нашем курсе!
— Ладно, верю-верю. Тебе — верю! Ну что, поехали?
— А как же про аварию? Не расскажете?
— Хорошо… Но только буду краток… Извини, если что… — Свешников набрал в легкие побольше воздуха и начал излагать. — Все случилось на 19-м километре Северного шоссе, около восьми утра. Водитель встречного «Камаза», дальнобойщик — мать его раздери — молодой к тому же… заснул он за рулем, ну, и вывернул на встречную в тот самый момент. А может и не заснул… Что-то верится с трудом, что именно заснул… Ни секундой раньше, ни секундой позже, а вот надо было ему именно… — и полковник смачно, с хлопком вдарил кулаком правой руки по раскрытой ладони левой, негодующе замотал головой, сплюнул и только потом добавил пару крепких нецензурных эпитетов.
— Понятно… Вы думаете, что это не случайно все? Все подстроено?
— Нет, не похоже. Но… поглядим… Так все нелепо, глупо… Такое стечение обстоятельств… Дорога-то почти пустая была!
— Раз стечение обстоятельств, значит, все было предопределено… И у меня были знаки…
— Знаки?!
— Да, были знаки… точнее, один знак, но пока об этом рано…
— Ну, говори, раз уж начал, — заинтриговался Свешников. — Говори, и поедем.
— Это долго и сложно объяснять. Сон я видел, и потом мама еще книгу читала…
— Что за книга?
— По искусству. Энциклопедия.
— По искусству? И что там про… — полковник снова замялся и вместо неприятного словечка из шести букв после секундной паузы только и спросил: — … про… это?
— Да как сказать… Ну, не совсем… не то, чтобы… скорее наоборот… Как бы про иной мир… В этой энциклопедии картина одна есть: облака, небо, пруд, девушки… еще кусты зеленые и деревья… И вот именно вчера вечером мама эту картину, похоже, и рассматривала — закладка как раз на этой странице лежала…
— Ну, понятно… И чего же в этой картине особенного? Кто автор? Не Левитан, часом? Случаем, это не та, где про омут?
— Нет, там, где про омут, там нет девушек. Это совсем про другое.
— Про другое?
— Да я и сам не понимаю, но сейчас… кажется… понял… Да, точно, понял, хотя это лишь первый, самый простой смысл…
— Ну, и…?
— Понимаете, вся соль в том, что почти все пространство полотна занимает пруд, его зеркальная гладь, а небо, деревья, всё, кроме девушек, изображается на поверхности этого пруда — как в зеркале. И художник как бы говорит, что наш мир — есть зеркало, а мы принимаем его за реальность. Ну, как у Платона, что мы живем в мире теней, а истинного мира не видим, а видим лишь тени идей, их отражение вот в этой зеркальной глади пруда. Иными словами, что мы живем в иллюзорном мире…
— И какое это имеет отношение к тому, что случилось? Разъясни мне, дилетанту.
— Хорошо, я вам сейчас книгу процитирую, и вы поймете.
— Не, это долго, давай в следующий раз.
— Нет-нет, это быстро, одна минута! — и Костров скрылся в глубине комнаты, чтобы через несколько секунд вернуться с толстым фолиантом в руках. — Вот, послушайте: «От картины к картине чувство «мира иного» нарастает»… Тра-там-пам… Это пропускаем… Вот, дальше… «Мы видим уже целое многофигурное таинство, где умершую сопровождают её астральные двойники…» Вот еще про предчувствие приближающихся роковых событий… И в конце… «ранняя смерть мастера усилила восприятие его образов как лирического реквиема…»
— Ну, понятно, все о… смерти. — наконец-то Свешников не без внутренней борьбы выцедил это противное словечко. — Ты это хотел сказать?
— Ну, да, примерно, почти… Точнее, зов из иного мира…
— Ну-ка, дай-ка я сам взгляну на неё, — Свешников чуть ли не вырвал книгу у Сергея, вгляделся внимательно и ровно через 7 секунд вынес свой вердикт: — Да, возможно. Только девчонки-то в этом мире остались. Их в пруду не видно. И одежды на них совсем не траурные… Одна и вправду похожа на призрака или на этого… астрального… близнеца — так что ли ты сказал, а вот вторая крепко сидит на земле, не находишь?
— Я сказал: «астрального двойника». Да и не я это, так в книге написано… Ладно, поехали что ли?
— Да, вперед. Хватит лирики, надо делать дело, а философия в лес не убежит.
— Это точно, — нехотя согласился Костров.
— Ну, и куда мы сейчас, дядь Володь? — поинтересовался Костров, разместившись в одиночестве на заднем сиденье черной служебной «Волги», едва машина отъехала от подъезда.
Это был «самый представительный» автомобиль всего училища — почти новый «тридцать первый газон» — так его чаще всего именовали офицеры. Костров-старший «заполучил» его из губернаторского гаража в результате несложной трехходовки с участием бизнесмена-посредника, когда «мода» на отечественные авто внезапно-безвозвратно канула в глубокую-преглубокую речку Лету (есть такая в Греции). Однако сам генерал, будучи любителем иномарок и собственного водительского мастерства, крайне редко пользовался услугами как служебного автомобиля, так и своего полуштатного шофера — солдата-срочника из роты обслуживания. Поэтому автомобиль этой марки, отличающийся, как известно, крайней любовью к бензину (иными словами, повышенным аппетитом к оному) и «высокой надежностью» (следовало бы это слово взять в кавычки не один раз, а хотя бы дважды!), возведенной в квадрат (или в куб?) «высококачественной» постперестроечной сборкой, большую часть времени стоял на приколе. Неудивительно, что Сергей оказался в салоне «газона» всего лишь во второй раз, первый был тогда, когда приобретение «обмывали» прошлой весной. Как и ожидалось, после «обмывона» на повышенных скоростях полетел бензонасос, и «газон» отправился в свой первый (но, конечно же, далеко не последний) недельный отпуск в связи с необходимостью поправки собственной «кровеносной системы». Вспоминая ту историю, Костров невольно улыбнулся и на несколько сладких мгновений забыл о том, что случилось в жизни его семьи — теперь уже бывшей — сегодня утром на Северном шоссе…
— Я так полагаю, что в училище нам ехать пока нет смысла, — вытолкнул Сергея из сладкой неги воспоминаний в неуютную реальность посттрагических забот стальной баритон Свешникова. — Похороны будут только во вторник — так принято, чтобы все успели прибыть, чтобы не было спешки, да и хоронить в понедельник — сразу после выходного дня — как-то нехорошо. Согласен?
